Я помню...
(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович - Страница 39

Но как ни велик был казенный склад монопольки, он довольно быстро опустошился. Правда, говорили, что ночью солдаты, специально направленные на склад, разбили все оставшиеся бутылки. В Костроме, конечно, и помимо семинаристов было многое множество любителей выпить, лишенных этого удовольствия около трех лет. Лишенные теперь возможности получить неограниченное количество водки на складе, все они искали других источников драгоценной влаги.

В один из ближайших дней, часа в 4 вечера, разнесся слух, что пьяная толпа намерена вскрыть цистерну со спиртом, которая стояла на самом берегу Волги пониже церкви Успенья (ее теперь уже нет). Это было совсем недалеко от семинарии. Многие ринулись туда. Раньше никто и не подозревал, что цистерна на берегу Волги, которую видели ежедневно, наполнена спиртом. Надо сказать, что в те времена я лично не ощущал никакой потребности выпить и ограничивался лишь наблюдением происходящего. Однако я и мои товарищи видели немногое и узнали о дальнейших событиях лишь по рассказам.

Уже на другой день я узнал, что происходило возле церкви Успенья. Толпа народа (волжские грузчики, разные рабочие, разные темные личности) окружили цистерну и хотели пробить ее, чтобы добыть спирт. Но какие-то специалисты нашли, наконец, вентиль и открыли его. Из цистерны хлынула струя спирта, и образовался небольшой ручеек, стекавший в Волгу. Все «жаждущие» бросились заполнять «емкости», у кого же не было посуды, просто легли на берегах ручейка и стали пить «живительную» влагу. Многие делали это излишне усердно и тут же «очумевали». Их оттаскивали за ноги другие «жаждущие» и т. д. Скоро у ручейка образовалась настоящая свалка. Удивительно, что дело обошлось без катастрофы. Стоило ведь только кому-нибудь закурить, и тогда бы пришел конец не только пьяницам, но и многочисленным зевакам. Некоторые из семинаристов, видимо, также удостоились «причастия».

В разгар свалки, к счастью, появились солдаты. Разогнав толпу «жаждущих», они отцепили цистерну. Во избежание крупных неприятностей начальство решило вылить весь спирт из цистерны в Волгу. И вот, поздно ночью, вентиль был открыт и спирт вытек в Волгу.

На следующий день, как обычно, я отправился в семинарию. Я был совершенно потрясен, увидев, что все, в том числе и молодые семинаристы, были пьянехоньки. Откуда? Мои друзья, увидев меня, пригласили на кухню. Они почерпнули из какой-то кадки жестяной кружкой жидкость и поднесли мне: «Пей!» Я попробовал и убедился, что это была водка, хотя и слабая.

Этот день в конце октября был последним днем семинарии. Судьбе угодно было совершенно особо отметить этот день. Мне рассказали следующую почти невероятную историю. Рано утром, наверное часа в 4, семинарский повар старик Василий, у которого, видимо, еще болела голова от выпивки накануне, как всегда, начал свою работу на кухне, желая подготовить скудный обед. Сначала он принялся мыть посуду. На кухне имелся единственный водопроводный кран с старинным широким отверстием. Поставив в раковину очередную кастрюлю, Василий, ворча, тер ее мочалкой. Все семинаристы в общежитии еще спали.

Вдруг Василий ясно ощутил запах водки. Ему, конечно, надо было опохмелиться для достижения равновесия, и запах водки, возможно, был просто воображаемым. Но запах был настойчивым. Сначала Василий напугался. Он был верующим человеком и верил в чудеса, но чудо появления водки из водопроводного крана ему казалось невероятным. Однако, попробовав воду, он убедился, что из крана действительно течет водка!

Сообразив, что такая драгоценная жидкость без всякой пользы утекает в канализацию, Василий подставил под кран посудину, а сам бегом бросился будить кухонных рабочих и пекарей. Был разбужен и дежурный по кухне. Тотчас же притащили ведра, стали наполнять водкой из водопровода котлы для варки супа, пекарные чаны и прочую посуду. Однако вскоре струя из крана стала более похожа на чистую воду, чем на водку.

Когда настало время утреннего чая, к удивлению семинаристов, куб, из которого они привыкли каждое утро наливать чай, оказался совершенно холодным. Но выяснилось, что каждый мог налить в свою чашку жидкость из пекарных баков. Недовольства при этом не было высказано. Я пришел в семинарию, когда все были сильно «навеселе».

Объяснение всему этому чуду оказалось довольно простым. Оказалось, что когда поздно ночью цистерна со спиртом была выпущена в Волгу, то спирт вытекал довольно медленно, вероятно, всю первую половину ночи. При этом оказалось, что на Волге в нескольких метрах ниже цистерны было устроено водозаборное приспособление. Вода отсюда насосом подавалась в водонапорную башню. Ночью все спали в блаженном неведении, а к утру в водонапорной башне оказалась водка, правда, невысокой крепости.

Итак, наступил последний день существования Костромской духовной семинарии, просуществовавшей с 1747 г., т. е. 170 лет. За эти годы, помимо множества сельских попов, из Костромской семинарии вышло немало видных деятелей науки и культуры и общественных деятелей, особенно за последние 30 лет ее существования, учителей и агрономов.

Традиции, зародившиеся в семинарии — общие для всех семинарий и особенные для Костромской — еще в XVIII веке, во многом дожили до нашего времени, то есть до времени моего обучения там. Несмотря на общую бедность, семинаристы жили широко. В семинарии процветало «товарищество», своеобразное лихачество и, вместе с тем, дружба. Большинство ребят были здоровыми и сильными. В семинарии при правильном простом питании ребята отдыхали от физических занятий. Дома, на каникулах никто из семинаристов не сидел без дела. Все принимали участие в полевых работах — пахоте, сенокосе, жатве, молотьбе. Может быть, поэтому в семинарии проявления силы и лихачества уважались товариществом.

Как бы символизируя русские поминки, последние дни семинарии ознаменовались пьянством и разгулом, пожалуй, сверх меры. В эти последние дни отчаянные семинаристы чувствовали, что семинария окончила свое существование. Многие бродили по классам и ломали все, что попадалось под руку — парты, столы (сделанные исключительно прочно) и даже били стекла.

Через несколько дней семинария опустела. У некоторых еще теплилась надежда на возвращение в следующем году. Доучиваться-то было собственно негде. В гимназии и реальные училища путь для семинаристов был закрыт. Но эти надежды не сбылись.

Через несколько дней после разъезда семинаристов я посетил семинарию и нашел здесь полное запустение. Мне еще раз пришлось побывать там лишь в 1918 г., примерно через полгода. Надо было получить свидетельство об окончании трех классов семинарии.

Описанные события относятся к ноябрю 1917 г. Они произошли недели через две после Октябрьской революции. В Костроме она прошла без особых событий, без столкновений³⁹.

Итак, весной 1918 г. я зашел в семинарию. Она была пуста. Даже ее фундаментальная библиотека уже куда-то исчезла. У дверей библиотеки валялась груда обрывков книг и бумаг. Я нашел в этой куче курс всеобщей истории, изданный при Петре I, без начала и конца. Он до сих пор хранится у меня. Я зашел в канцелярию и получил свидетельство об окончании трех классов. И все…

В Никольском в конце 1917 г. наступил настоящий голод. Но если мы, которым время от времени удавалось кое-что из продовольствия достать, в общем голодали, то больные колонии голодали поистине ужасно. Мне было страшно весной 1918 г. видеть, как ведут себя больные, когда их выводили на прогулку на двор 3-го отделения: они набрасывались на молодую траву, пожирая ее, как скот. Смертность в то время среди больных была ужасной. В такой обстановке я жил в Никольском конец 1917 и первую половину 1918 г. В это время мне шел 17-й год. На работу поступать было рано, и я пробавлялся случайными заработками: пилил дрова, сбрасывал снег с крыш, плел корзины. Но этого было явно недостаточно, чтобы как-то «заткнуть дыры» в скудном бюджете нашей большой семьи. Меня заинтересовала возможность заняться починкой обуви, которую в то время в новом виде невозможно было достать. Я ходил к сапожнику Психиатрической колонии — долговязому старику, который был завален работой по починке обуви для больных. Я перенял некоторые приемы его работы, научился сучить дратву, вставлять щетину на концах дратвы, орудовать кривым и прямым шильями и т. д. Я начал с ремонта обуви своих домашних. Обувь эта, собственно, была уже никуда не годной, особенно валенки. Однако, хотя и коряво, я приводил нашу обувь в состояние, годное для носки. О моих «успехах» узнали соседи, а затем и крестьяне ближайших деревень, что было куда важнее. Я брал «заказы», только требуя уплаты продуктами — картошкой, хлебом, молоком. Конечно, я не сидел дни и ночи за новым занятием. Оставалось время и на прогулки с товарищами. В конце зимы мы, как обычно, занимались очисткой крыш колонии от снега, весной пытались ловить мелкую рыбу в реке Сендеге.