Бумажный тигр (II. - "Форма") (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич - Страница 24

— Графиня? — притворно изумился Пастух, покосившись на Графиню с выражением комического ужаса на лице, — В самом деле? Чертовски интересное здесь собралось общество…

— Хватит, — Архитектор устало поморщился, — Хватит, вы, оба. Если вас всех так томит таинственность, стоило сжечь письмо в пепельнице и остаться дома. Снять пиджак, выпить бокал хорошего вина и предаться приятным мыслям. Например, вообразить себе следующие двадцать лет на острове. Не уверен, что могу позволить себе такую же роскошь. Как вы нас нашли, мистер? И, если на то пошло, как вас зовут?

— Мое имя ничего вам не скажет, оно вам незнакомо. Но вы можете называть меня Доктором.

— Вы врач? — тут же спросил Пастух.

Деловой человек. Быстро думает и быстро задает вопросы. С такими приятно иметь дело.

— Нет. Скорее, я… ученый. Только не спрашивайте, каких наук, едва ли мне удастся найти нужные слова. Но по некоторым причинам мне проще всего представиться именно так. Значит, вы хотите знать, как я нашел вас, каждого из вас?

— И поскорее, — ледяным тоном произнесла Графиня, — Иначе неизвестные науки понесут невосполнимую утрату в вашем лице, Доктор.

— Дамы… — пробормотал Архитектор неодобрительно, — Вечно норовят устроить сцену по всякому поводу…

Взгляд, который Графиня бросила в его сторону, едва ли можно было назвать уважительным. Она была, без сомнения, красива, но какой-то уставшей, бледной красотой. Не свежей, как у только распустившейся розы, скорее, выдержанной холодной красотой хризантемы, долгое время простоявшей в хрустальной вазе.

— Никакой магии, никаких потусторонних фокусов — Доктор Генри протянул вперед ладони, будто специально для того, чтоб продемонстрировать — они пусты, — Я сам — такой же пленник острова, как и вы. Единственное оружие, бывшее в моем распоряжении, это терпение и склонность к анализу. Моя… профессия благоволит обоим этим началам. Убедившись в том, что самостоятельно мне не обрести свободу и подтвердив свою незавидную участь Его игрушки, я заключил, что должны быть и прочие. Другие несчастные, услышавшие зов и отдавшие себя на волю чудовищу. Едва ли эта тварь, какой природы бы она ни была, удовлетворилась одной лишь моей скромной персоной. И я принялся их искать.

Седой Архитектор одобрительно кивнул.

— Анализ и логика. Это мне нравится. Хоть я и с трудом представляю, как эти инструменты можно использовать в мире, где логика утеряла право именоваться наукой, а анализ таит в себе бездну опасностей.

— Я и не говорю, что это удалось мне без труда. По правде говоря, это был весьма сложный и опасный номер. Несколько раз я добровольно ставил свою жизнь под угрозу, не единожды отчаивался и, по меньшей мере, дважды бросал затею, считая ее бессмысленной. Однако…

Пастух склонил свою тяжелую голову с мощным подбородком.

— Поиск был не из простых, так?

— Я искал вас, настойчиво, как ловец жемчуга ищет драгоценные раковины на морском дне. Собирал информацию из полицейских протоколов, объявлений в газетах, не чураясь и слухами. Щедро платил собственным доносчикам, снующим по улицам. Подкупал должностных лиц и обзаводился информаторами.

— Толково.

— А еще я угрожал, обманывал, предавал, запугивал, искушал, клеветал… Чтобы пройти этот путь мне пришлось проявить многие черты характера, свойственные, скорее, нашему хозяину, чем его жертвам. Но сейчас, воочию видя вас, я об этом не жалею.

— Но… позвольте. Что же вы искали?

Доктор Генри усмехнулся. Не им — четырем растерянным людям в наглухо запертой комнате. Себе. Работа, которую он вел столько времени, закончилась, но он отчего-то не ощущал торжественности момента, которую ощущал, окунувшись в раскаленный свет софитов.

Потому что работа не была кончена. Она только начиналась.

— Я искал странности. Даже в этом чудовищном месиве из реальности и абсурда, которое именуется Новым Бангором, всякая чужеродная ему кроха оставляет за собой незримый след. Зыбкий, подчас едва заметный, но вполне реальный, как вы можете убедиться. Я искал людей, которые своими поступками, своим поведением, своим видом отчего-то выпадали из общей картины. Делали странности, влипали в неприятные истории, оказывались в глупой ситуации… Девять из десяти следов ни к чему не вели. Но я согласен был продолжать игру даже на таких условиях. И я искал — кропотливо, осторожно, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. Пока не добился успеха.

— Или пока не загнали нас в ловушку.

Все посмотрели на Поэта. Сидевший прежде безжизненной куклой, он поднял от стола бледное лицо. Симпатичное лицо, машинально отметил доктор Генри, из тех, что нравятся женщинам. Тонких черт, изящное — его бы можно было назвать даже миловидным, если бы не заострившиеся черты, придающие ему явственно изможденный вид. Взгляд дерзкий, но в нем сквозит столько усталости, что кажется не огненным, каким, должно быть, был в юности, а тлеющим.

Доктор Генри поймал себя на том, что пристально разглядывает бледную шею Поэта, видневшуюся из-под воротника несвежей сорочки. Но шея эта, хоть и нуждалась в порции воды и мыла, не имела на себе подозрительных признаков вроде тех, что можно встретить в Скрэпси — ни узких горизонтальных рубцов, в которых угадываются намечающиеся жабры, ни формирующихся чешуек. Неудивительно. Насколько было известно доктору Слэйду, Поэт не жаловал рыбье зелье, он предпочитал кокаин.

— Что вы смотрите? — Поэт вскинул голову, полоснув по Пастуху и Графине взглядом, влажным и колючим от страха, — Вы еще не поняли? Это ловушка! Еще одна чертова ловушка Левиафана! Он нарочно выманил нас сюда для расправы!

Пастух быстро опустил руку в карман пиджака. В тесной комнате с заколоченными ставнями короткий щелчок взводимого курка оказался неожиданно громким звуком. Настолько, что растерялся, кажется, даже владелец револьвера.

Доктор Генри бросил в его сторону неприязненный взгляд.

— Довольно. Я знаю, что все вы вооружены тем или иным образом и не доверяете ни мне, ни друг другу. Однако то, что вы все-таки здесь, свидетельствует о том, что ваше здравомыслие возобладало над страхом. Так не поддавайтесь же искушению сейчас, господа!

Он должен удержать контроль над ними. Сбитыми с толку людьми, которые не доверяют друг другу, которые разучились доверять сами себе, своим чувствам и воспоминаниям. И еще чрезвычайно напуганными.

Доктор Генри приказал себе сохранять спокойствие, то ироничное спокойствие, которое когда-то снискало ему славу у лондонской публики. Эти люди, собравшиеся в «Ржавой шпоре», судорожно сжимающие оружие, тоже были публикой, пусть и не такой, с которой он привык иметь дело. Они тоже ждали от него чего-то.

Доктор Генри считал, что может им это дать.

— Это не оружие джентльмена. Сохраняйте хладнокровие, мистер Ортона.

Юноша вскочил на ноги. Резко, как пружина. В его выставленной вперед руке матовым серебряным осколком сверкнуло лезвие узкого рыбацкого ножа. Дешевый нож скверной стали, совсем не похож на оружие убийцы. Наверно, Поэт украл его где-то на рынке по пути в «Ржавую шпору». Впрочем, сейчас это не играло роли.

Роли были лишь у людей на авансцене, и их было пятеро.

— Откуда вы знаете мое имя?

Доктор Генри брезгливо покосился на дрожащий в его руке нож.

— Настоящего вашего имени я не знаю. Знаю лишь то, под которым вы решили увековечить себя в искусстве, выбрав в качестве поэтического псевдонима. К слову, весьма звучного. Ортона… Кажется, это где-то в Италии?

— Провинция Кьети, — нож Поэт держал неумело, однако тот не дрожал в руке, — Не приходилось бывать?

— Нет.

— Славное местечко, — Поэт сдавленно хихикнул, — Солнце, вино, кипящие итальянские страсти… Этакий, знаете, коктейль… Я жил там — давным-давно, еще когда тешил себя надеждой добиться признания. Кропал стихи, которые, как теперь понимаю, были бездарным подражанием Гюставу Кану[45], только от них разило кислой капустой.