Бумажный тигр (I. - "Материя") (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич - Страница 45

Но времени, чтобы осознать эту ошибку, у Лэйда уже не осталось.

Единственное, что он успел — безотчетным движением вскинуть левую руку локтем вперед, инстинктивно прикрывая горло.

Она впилась ему в предплечье, точно остервеневшая от голода крыса. Он даже не почувствовал боли, почувствовал лишь сухой треск ткани и влажный хруст. Наверно, боли тоже требовалось какое-то время, чтобы тело ощутило ее в полной мере…

Желтые зубы погрузились в его плоть и почти мгновенно показались снова, окрашенные багровым. Выронив бесполезный уже револьвер, Лэйд ударил куклу правой рукой, но кулак, ожидавший сопротивления, почти беззвучно погрузился в теплую восковую кашу. Заскрежетав зубами, кукла упоенно впилась в его плечо, терзая его, точно голодный бультерьер. В этот раз боль была. Очень много боли. Лэйд закричал, ощущая, как зубы скрежещут по кости. По его собственной кости, сдирая с нее мягкую сладкую мякоть.

Не было ни мыслей, ни молитв, ни даже ужаса. Было только безотчетное желание жить, бьющееся тусклой искрой где-то в затылке и затмевающее боль. Лэйд попытался схватить впившуюся в него тварь свободной рукой и стащить, но тщетно. Пальцы вязли в горячем воске, почти не встречая сопротивления. Бесполезно. Удары ничего не значили для существа, лишенного внутренних органов и уязвимых точек. Застонав от напряжения, Лэйд попытался разорвать впившуюся в него куклу на части, но мягкость воска была обманчива, она обтекала его руки, порождая чудовищное сопротивление. С каждым мигом теряя сходство с человеком, которого должна была изображать, эта тварь впивалась зубами в его беззащитную руку, превращая рукав пиджака в сочащиеся кровью лохмотья.

Боль. Он забыл, что в мире бывает столько боли. Боль ворвалась в его кости, скрежеща, точно раскаленная дрель. Боль впилась в мышцы, пережевывая их волокна тупыми зубами. Боль хлынула в кровоток, отравляя его и затмевая зрение.

Когда его рука беспомощно повиснет с разорванными сухожилиями, клацающие зубы наконец доберутся до его горла. Им не потребуется много усилий, чтобы разорвать его, их чудовищной силы хватит, чтоб в несколько секунд перегрызть его гортань и трахею, превратив большого сопротивляющегося хищника в беспомощно булькающий сверток, конвульсивно дергающийся на полу.

— Чтобы отлепить от паласа растаявшую карамель, приложите к ней на некоторое время кубики льда…

Диоген безучастно наблюдал за схваткой, не имея никакого желания в нее вмешиваться. В конце концов, он был лишь слугой, а не защитником или телохранителем.

Погоди, отрывисто подумал Лэйд, обрушивая удар за ударом на вязкую тварь, терзающую его руку. Дай мне выпутаться живым и, клянусь всем, чем можно клясться на свете, я возьму то жестяное ведро, которое у тебя на плечах и…

Кукла впилась ему в запястье, с такой силой, что Лэйд явственно услышал скрип костей, похожий на треск хвороста. Пальцы левой руки мгновенно обмякли.

Рыча от злости и всхлипывая от ужаса, Лэйд бил вновь и вновь, но все его удары или уходили впустую, не задев куклу, или тонули в проклятом воске. На пальцах мокрыми серыми водорослями повисли грязные нити полуистлевших волос — волос самой Аролины Гаррисон, которые много лет назад были обрезаны у мертвой девочки, как и подобает доброй викторианской традиции. Но даже если бы ему удалось вырвать их всех, это ничего бы не дало. Сила, которую дали чудовищу брауни, была заключена не в волосах.

Лэйд попытался упасть, так, чтобы придавить своим весом терзавшую его руку куклу. Но она оказалась проворнее. Даже изувеченная, оплывшая от жара и его ударов, она все еще была достаточно проворна, чтобы уклониться, прикрывшись его собственной рукой, которая вот-вот должна была повиснуть беспомощной плетью. Лэйд покатился по полу, но и это было тщетно. Существо, которое ему противостояло, было куда проворнее. И куда сильнее.

— Если вы гладите паровым утюгом жилет или платье с перламутровыми пуговицами, прикрывайте их на время глажки чайной ложечкой…

Лэйду удалось навалиться всем своим весом на осатаневшую куклу, но это не дало ему и секунды передышки. Одним страшным ударом, от которого у него перехватило дыхание, она лягнула его, заставив перекатиться на спину. На миг Лэйд увидел ее лицо.

Обезображенное жаром и многочисленными ударами, оно уже ни малейшей чертой не напоминало детское. Бесформенная истекающая мутной жижей опухоль с редкими уцелевшими клочьями жидких волос и все еще горящим внутри стеклянным глазом. Но ее челюсти действовали безукоризненно. Прежде, чем Лэйд успел шевельнуться, они впились ему в подбородок, с треском вырвав из него окровавленный лоскут кожи, и плотоядно задергались, пережевывая добычу вперемешку с клоком волос из бакенбардов.

Сейчас она вопьется мне в лицо, подумал Лэйд, тщетно ворочаясь и пытаясь оторвать от себя восковое чудовище. Наверно, это будет больно. Черт, должно быть больно.

Слишком долго медлил. Слишком много ошибок сделал. Слишком…

Тело еще пыталось сопротивляться. Обескровленное, истерзанное, полнящееся кипящей болью, оно судорожно пыталось отдалить смерть, насколько это было в его силах. Глупое старое тело. Глупый старый Лэйд Лайвстоун, человек, пытавшийся сразить Левиафана.

Лэйд испытал малодушный порыв прекратить сопротивление и закрыть глаза. Это было страшно, но, быть может, в его положении это единственный выход. Иначе все будет дольше. Дольше — и куда больнее…

— Если вы оставили на одежде пятно от свечи, лучший способ избавиться от него — замочить в керосине или же скипидаре…

Полуночная Сука была права, подумал Лэйд, ощущая, как боль в истерзанной руке слабеет, будто отступая куда-то на задний план. Правда — самое страшное оружие в руках демона. Я никогда не был Тигром. Никогда не был хладнокровным охотником, хоть и пытался себя в этом уверить. Если меня что-то и заботило, так это желание сберечь свою собственную шкуру. Если я и пытался кому-то помочь, то это было милосердие труса.

Окружающий мир стремительно темнел, несмотря на полыхающий камин, Лэйд уже не мог ощутить ни холода, ни жара. Тело быстро немело, словно готовясь прыгнуть в ледяную бездну океана, где нет ни направлений, ни течений. Он почувствовал треск, с которым зубы куклы сомкнулись на пальцах его левой руки, но даже не смог понять, уцелели ли они.

Мир, медленно покачиваясь, отдалился на шаг. Словно проверяя, насколько прочна связь между ними. Лэйд знал, что эта связь быстро истает. Все вещи, заключенные в этом мире, понеслись куда-то вверх, точно пузырьки воздуха, быстро растворяясь в окружающей его пустоте.

«Бакалейные товары Лайвстоуна и Торпа». Хукахука. Капитан Ахав. Сэнди. Макензи. Миссис Гаррисон. Скипидар.

Стоп. Оставшегося в его легких воздуха хватило на одну последнюю мысль, но мысль эта, выхваченная его агонизирующим сознанием из очередного пузырька, оказалась нелепа. Какого черта — скипидар?

Если вы оставили на одежде пятно от свечи…

У него едва оставались силы прикрывать горло, их было недостаточно, чтобы поднять с пола его большое тяжелое тело. Но Лэйд вдруг ощутил, что поднимается. Как забавно. Как глупо и…

Он стоял на ногах, не обращая внимания на тварь, впившуюся в его предплечье. Боли почти не было. Была мысль. Нелепая, запоздавшая, напрасная, но…

Пошатнувшись и едва не упав, Лэйд шагнул в сторону стоящих у стены бочонков. Мир и верно потемнел, почти погрузившись в ночь, но их силуэты он отчетливо видел. Может, потому, что даже вслепую знал расположение всех товаров в своей лавке. В конце концов, он двадцать лет был лучшим лавочником в Хукахука, а это что-то да значит.

Будет забавно, если он ошибется — и умрет, уткнувшись лицом в бочонок с тростниковым сахаром…

Не ошибся.

Крышка бочонка была не очень плотно закрыта, ему удалось сорвать ее правой рукой. В лицо, мгновенно заслоняя запах крови, мыла и специй, хлестнула знакомая скипидарная вонь. Не давая себе времени опомниться, даже не сделав вдоха, Лэйд погрузил в бочонок свою истерзанную левую руку вместе с окровавленной куклой, висящей на ней и похожей на истекающего воском слизняка.