Нет места под звездами (СИ) - Кос Анни - Страница 39

— Во имя неба, трав и ветра!

До своей комнаты Йорунн добралась, когда стало вечереть. События, последовавшие за советом, смешались в одну большую круговерть встреч и разговоров. Похоже, что люди только теперь начали понимать, что происходящее — не сон и не видение, и возвращение дочери Канита произошло на самом деле. Слова, произнесенные в зале советов, разбередили в сердцах слушателей не только былые страхи, но и гордость, о которой многие успели позабыть.

До гордости ли тому, кто остался без крова, кому пришлось ютиться в наспех построенных убежищах или в чужих домах? Тому, кто потерял все, созданное и нажитое годами? Думает ли о чести рода тот, кому бы отыскать возможность одеть и прокормить семью, не умереть в нужде и бедности холодной зимой, найти зерна на посев весной?

Сперва о былом и не задумывались: выжить бы, уцепиться за эту жизнь зубами и когтями, силой, упорством вырвать у судьбы право подняться с колен и начать все заново. А после привыкли, забыли, перестали заглядывать дальше завтрашнего дня. И потеряли нечто важное, то, что скрепляло воедино, не давало смешаться с иными народами, утратить себя.

Оттого сказанное Йорунн острым лезвием прошлось по душам слушателей. Многие недоумевали, в какой же момент они позабыли о своих клятвах? О тех жертвах, что принесли ради их жизни погибшие в бою, павшие при осаде, те, кто не пережил отступления из Витахольма, разграбления Астарте и Теритаки. Как вышло, что мнимый покой и скромный уют заменил в сердцах стремление к свободе, к справедливости, к славе?

В городе воцарилось недоброе волнение. “Вы выберете достойнейшего” — эту фразу передавали из уст в уста. А кто он — этот достойнейший? Тот, кто бился до последнего и потерпел поражение, обменяв свою жизнь на жизни друзей, или тот, кто отсиделся за высокими стенами, так и не подняв оружие? Тот, кто признал свои ошибки или тот, кто побоялся их совершить? Тот, кто вернулся из небытия, поправ саму смерть, или тот, кто годами нашептывал свои тихие речи, подобные сонному зелью или медленному яду?

Адой чувствовал всем своим существом, что перемены близки как никогда. И злился, вынужденный молчать, скрывать свои мысли ото всех. Судьба не одарила его знатным происхождением, не наделила сильным телом воина, но позволила затачить свой разум, подобно лезвию клинка. Не славные предки, но умение говорить и слушать, запоминать и напоминать в нужный момент создали ему славу человека неглупого и дальновидного.

Долгие годы упорного труда привели его к власти в Гилоне, а война с Талгатом превратила этот город в самый важный оплот хольдингов. И вот, когда, казалось бы, удача легкокрылой птицей сама опустилась ему в руки, явилась дочь Канита, оспаривая его власть, отодвигая от заветной цели.

Давно, еще на первом совете, состоявшимся после падения Витахольма, Лонхат передал выжившим слова Йорунн, и Адой понял, что это — его шанс. Пусть не сейчас, когда скорбь по детям Канита еще свежа, не тогда, когда военная доблесть ценится больше мудрого слова, но его время может настать.

Он терпеливо ждал, сдерживая тех, кто рвался вперед слишком сильно, приручал тех, кто обладал слабой волей, искал сторонников повсюду, где это было возможно. И строил вокруг себя мир, в котором покой и скромный уют ценился выше гордости и верности былым клятвам.

Адой от всей души надеялся, что Йорунн сгинет в попытке выполнить брошенное сгоряча обещание. Но вот только чем дольше он вспоминал сказанное дочерью Канита, тем больше убеждался: она не шутила, да и горячной поспешности в ее словах не было. Скорее уж она ловко сыграла на его собственных слабостях и неосторожных намеках.

“Куда подевалась девочка с наивными глазами? И кто ты теперь? Что стоит за твоими обещаниями?” — спрашивал он самого себя без конца, наблюдая за тем, с какой благосклонностью Йорунн принимает чужое внимание, как люди, поговорив с ней всего несколько минут, уходят, наполненные светом надежды. И, если в прошлом безоговорочное обожание, направленное на Лида и его сестру, вызывало лишь легкое удивление, то теперь — раздражало и вызывало зависть.

Адой не вышел проводить дочь Канита в дорогу, в который раз выказав этим свое неуважение. С ней отправились лишь двое: Кит из рода Кеттингов и Хала, бывший третий всадник дворцовой стражи. Пояснять свое решение она не стала, чем немало расстроила старика Лонхата. Вместе они покинули город на закате второго от совета дня. Никто не знал наверняка, куда лежит их путь, но градоправитель искренне надеялся, что все трое не вернутся из своего опасного путешествия.

Градоправитель наблюдал со стены за тем, как тают в вечерних тенях силуэты всадников. Чуть поодаль застыл Яфаг из рода Кайнаксарт. Он хмурился, недовольно барабанил кончиками пальцев по массивным деревянным укреплениям и пребывал в не меньшей тревоге, чем Адой. Яфаг испытывал сомнения, колебался, и искал наиболее приемлемый для себя выход из сложившейся ситуации. В какой-то момент мужчины обменялись многозначительными взглядами. Градоправитель чуть заметно кивнул, приглашая следовать за ним, и спустился со стены вниз.

А Йорунн и двое ее спутников решительно развернули коней на север, туда, где пролегла граница владений Великого Хана, туда, где находился Витахольм

***

— Не двигайся и даже не дыши, — раздался тихий повелительный голос за спиной великого хана.

Холодное лезвие неприятно царапало шею под подбородком, намекая, что малейшее движение приведет к гибели. Хан замер, давая себе драгоценные минуты на размышления.

— Кто ты? И как пробрался сюда? — спросил он и тут же почувствовал, что на коже остался кровоточащий порез.

За спиной раздался легкий смех, серебристый, словно перезвон колокольчиков.

— Ты не узнал мой голос, великий хан? Пожалуй, на это можно обидеться. Но я не стану — в твоем возрасте память часто начинает сдавать.

Талгат подавил колыхнувшееся на краю сознание раздражение — вопрос выживания для него сейчас зависел от ясности мыслей и внимания, а все остальное может подождать.

— Держи руки на столе, Великий Хан, — обращение прозвучало с той долей издевки, которая граничит с презрением, — я уберу твое оружие подальше. Не хочу, чтобы глупые мысли отвлекали тебя от занятной беседы.

Ножны с мечом, лежащие на столе чуть в стороне, были безжалостно отброшены в дальний угол, с предплечья хана неведомый сорвал сложной формы кинжал с отделанной золотой вязью ручкой. Следом в полумрак в углу отправились длинный кнут и пояс с охотничьим ножом.

— Так мне нравится гораздо больше, — раздалось почти удовлетворенное хмыканье за спиной. — Плохо же ты относишься к своим людям и совсем им не доверяешь, раз держишь подле себя столько оружия.

— Чтобы справиться с тобой, щенок, мне не нужны ножи, — тихо рыкнул хан. — Дай увидеть твое лицо, и, когда я наслажусь страхом на нем, так и быть, подарю тебе легкое освобождение — сверну шею голыми руками.

— Не спеши дарить смерть, хан, — голос за спиной стал пугающе холодным, — пока твоя собственная находится в чужих руках. Встать, — приказал он. — Сейчас ты тихо отходишь на два шага назад и садишься вон в то кресло. И потом мы разговариваем. Попробуешь звать охрану или дернешься сам — встреча эта закончится гораздо быстрее.

Талгат почувствовал, что нож чуть отодвинулся от шеи, позволяя двигаться, медленно встал, держа руки на виду, и послушно попятился к креслу.

— Отлично, мы с тобой поладим.

Лезвие убралось, зато тихо дрогнула натянутая тетива. Талгат расслышал мягкие осторожные шаги по ковру позади себя. Миг — и человек вышел из за его спины, позволяя себе оказаться на свету.

— Помни, Великий Хан, что эта стрела гораздо быстрее тебя. Если двинешься, я выпущу ее без колебаний.

Хан смотрел во все глаза и не верил самому себе. Это лицо долго преследовало его в кошмарах. Не узнать незваную гостью было невозможно. Да, волосы острижены и собраны в небрежный хвост на затылке, улыбка стала жёстче, но взгляд тот же: твердый, острый, холодный и совершенно спокойный.