Дрессировщик. Приручение (СИ) - Николаева Ольга - Страница 13

— Вот сама себе и ответила: мелкие шавки лают из подворотни, а ты за ними бегаешь, да еще побить пытаешься. Пожалей убогих, да забудь.

Забавно было наблюдать, как в недавно угрюмом взгляде расцветало понимание. И неверящая радость…

— Спасибо вам, Игорь Дмитриевич! Я как-то и не думала об этом! И правда, зачем так вестись было… Вы такой умный, спасибо!

— Я не умный. Я опытный. Когда-то и сам над такими, как ты, развлекался. Было весело, между прочим.

Радость на лице собеседницы сменилась недоумением…

— Не может быть… Не верю… Вы не такой!

— Такой. И даже хуже. И таких жертв, как ты, видел издалека, на раз вычислял, при первой же встрече.

— Но вы же надо мной не издеваетесь!

— Очень нужно. Слишком разные весовые категории у нас. Да и, спасибо добрым людям, однажды объяснили, как погано это выглядит со стороны. И отпустило, сразу же. Так что, попрошу, на мой счет не обольщайся. Грехов достаточно. И старых, и свежих.

— Вы единственный, кто со мной разговаривает, как с человеком. Остальные — либо куклу несмышленую видят, либо идиотку безмозглую, либо еще… что-нибудь…

— Я разговариваю только с людьми. Остальные не стоят потраченного времени и сил. Очень надеюсь, что по твоему поводу сожалеть не придется.

Зубы свело от собственного пафоса и высокомерия. Но Суворову очень хотелось прекратить этот разговор. Глупое обожание — приятно, конечно, да только до добра не доводит. И дистанцию нужно было вернуть. Он не планировал брать на себя роль доброго дядюшки и наперсника.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Женя совершенно запуталась в том, кто такой — этот Суворов Игорь Дмитриевич. Спаситель и благодетель — вне всякого сомнения. Да, если подумать, первым спасителем был Сашка — водитель, да его коллеги. Если бы они не вмешались, то и хозяин прошел мимо больной малолетней "воровки". Да только, парни из охраны и гаража быстро самоудалились из жизни девушки. Здоровались, улыбались, отвозили по очереди в школу и забирали. Спрашивали, как дела, но всегда удовлетворялись стандартным "нормально". Мимоходом, не вникая, болтали ни о чем, и так же быстро забывали про Женю, как и она — про них. А Суворов… он доставал ее своими придирками. Вопросами, от которых невероятно сложно было отделаться. Заставлял выворачивать нутро и признавать все свои грехи и слабости. Она просто ненавидела эти разговоры, чувствуя себя каждый раз униженной и почти распятой. Правда, потом, уже позже, понимала, что после этих вынужденных откровений, видит ситуацию по-новому.

Смешно: после всего, что увидела и пережила в интернате, девочка считала себя взрослой. Даже взрослее Светы — эта клуша в жизни мало что понимала. А Суворов каждый раз давал понять, какой она еще малолетний ребенок. Это бесило, раздражало, мучило. Царапало гордость и в клочья раздирало самолюбие. Как могла, она пряталась от вопросов и от общения с хозяином дома. А потом, ненавидя саму себя, снова искала "нечаянной" встречи.

Уж свою непоследовательность она могла увидеть и признать. И даже найти причину: Игорь (так она звала его про себя, тайком, сама себя стесняясь) с ней говорил. Как с человеком. И, кажется, вопросы были искренние. И ковырялся в ее душе с увлечением, а не потому, что так положено. Не сравнить с класснухой, которая говорила по заученному и всякую ересь.

Жене, порой, даже мечталось, что когда-нибудь они смогут общаться на равных. И Игорь станет для нее настоящим другом. С которым можно и о галактиках помечтать, и новое кино обсудить, и преимущества одних смартфонов перед другими.

Ведь не зря же он разрешил ей приходить в оранжерею и заниматься дальше? Правда, кресло свое любимое занимать запретил. Но позволил поставить другое. Рядом. И сидеть на нем до одиннадцати вечера. А потом выгонял спать. Категорически. Еще и Свету заставлял проверять, спит ли Женя в своей комнате, или опять ерундой страдает.

Правда, сам хозяин дома начал приходить в оранжерею чаще. За полтора года, что Женя здесь провела, совместные посиделки стали привычным делом.

Она никогда и никому не призналась бы, что с нетерпением ждала каждый вечер — придет ли Игорь поболтать, или не появится. Он и заходил-то сюда пару раз в неделю, без особенной системы. Только по будням — это было единственное точное правило. По выходным Женя и не надеялась встретить хозяина дома в оранжерее. А все равно — сидела по вечерам. Читала, делала уроки, иногда — мечтала о чем-то неясном. Вспоминала их разговоры, обдумывала. Временами — сочиняла продолжение диалогов. Не такое, как было на самом деле, а как могло бы быть, если бы она сообразила и ответила по-иному.

По будням — все иначе было. Пытаясь отвлечь себя чем-то полезным, старательно вчитывалась в учебники, писала в тетрадях, искала данные для рефератов в интернете. Даже вышивать пыталась, несколько раз. Но вздрагивала от каждого шороха, напрягалась от любого нового звука — ждала. Голову не поднимала, чтобы интерес ненароком не выдать, вся превращалась в слух. Чаще всего — ошибалась. И уходила в одиннадцать в свою комнату, разочарованная и скучная. И весь день следующий проходил в меланхолии и грусти.

А Игорь всегда появлялся бесшумно. В разное время. Она вздрагивала и подпрыгивала, услышав приветствие. Терялась, прятала глаза и руки. Так и не смогла спокойно реагировать, не привыкла к нему за такое время. Суворову не нравились эти реакции. Злился. Считал, что она до сих пор пугается, ожидает подвоха. А Жене смелости не хватало признаться, что это волнение — от радости. От того, что дождалась, наконец-то. Он бы высмеял, приказал прекратить и не придумывать ерунду. А еще — девушка уверена была — на этом и закончилось бы их общение. Просто для науки и чтобы умнее была. Эту тактику в Суворове Женя быстро разгадала: любое проявление слабости он терпеть не мог. И делал все, чтобы эту слабость на корню придавить. У него неплохо получалось, между прочим. А к слабостям относились любые эмоции: грусть, боль, обида, радость, печаль и ликование… Все, что мешало здраво и трезво мыслить, Игоря Дмитриевича раздражало. Он сообщил ей об этом, однажды, просто словами. Чтобы в курсе была. А потом доказывал — действиями.

Это было тяжело и больно, поначалу: на любую жалобу получать претензию. К себе самой. К своим ошибкам, которые эту жалобу вызвали. Каждая нечаянная радость, от которой горели глаза и голос звенел от ликования, тут же размазывалась по стеночке его комментариями. И от хорошего настроения оставались только тревоги, заботы и расчеты будущих рисков.

Тяжко? Унизительно? Тоскливо? Да. Жене иногда казалось, что ей легче дышалось в интернате, чем в этом большом и богатом доме. Она себя куклой чувствовала, безжизненной, серой и угрюмой.

Потом она поняла: так, действительно, проще. Когда думаешь, а не ощущаешь. Просто параллельно от всего мира находишься. Смотришь на все, будто сквозь стекло. Чувства и эмоции — они никуда не делись. Просто прятать их научилась. Глубоко и надежно. Света говорила, что слишком рано девочка повзрослела. А девочка слушала и удивлялась: почему Светлану Игорь не учил ничему полезному? Они ведь родные, и вместе прожили намного дольше… Ответа на этот вопрос не было. А спрашивать стеснялась. Это было бы слишком похоже на упрек…

Игорь вообще не давал спрашивать о себе самом. Ничего. Либо прямо сообщал: "Не твое дело", либо игнорировал, как муху назойливую. Да еще и смотрел… с таким осуждающим недоумением, что Женя быстро прекратила всяческие разговоры на эту тему. Ощущать себя идиоткой, да еще и в глазах Суворова — дело отвратительное и бестолковое. Она могла кому-то показаться дурочкой, наверное. Но никогда такою не была, и уроки усваивала быстро.

Зато про Женю Игорь Дмитриевич знал практически все. Вернее, то, что было ему интересно. Всякие девчачьи подробности его не волновали. А вот про родителей, школу, друзей — пришлось выложить все. Начиная от фамилий, возраста и места жительства, заканчивая с кем и за какой партой сидели. Про интернат он тоже спрашивал часто и подробно. И девочке потребовалось много сил, чтобы рассказывать будто бы все, но самое главное — умолчать. Какое бы ни было доверие к мужчине, какая бы ни цвела в душе благодарность, а о некоторых вещах лучше забыть до самой смерти. И она забыла, почти. Потому и получалось утаивать подробности. Или потому, что Игорь о чем-то догадывался и прекращал давить, когда Женя замыкалась и говорила отрывистыми, односложными фразами. Будто оставлял ей право хранить какие-то секреты.