Стаф (СИ) - Владимиров Денис - Страница 2

Дальше, схватили за шкварник, приподняли, поставили на колени, больно стянули руки за спиной чем-то непонятным, точно не стальными наручниками, на голову натянули мешок, сквозь который ничего не просматривалось.

— Глум, да я только поссать отошел, Ууу, бомжара, — это уже видимо ко мне обратился, потому что от последующего пинка я завалился вновь на бок, — Нарисовался, сучара! Босс, он может в кустах спал, вон весь, чисто из болота вылез. Грибник вонючий! Что делать будем?

— Что делать, что делать? Грузи, бонусом пойдет, только бумажку напиши какую-нибудь. А то скажут, брак типа гоните, настучат на верх, огребем по полной, вазелина не хватит. И давайте, проверьте тут все вокруг. А то мало ли кто еще зашкерился. Нам еще здесь минимум полчаса куковать.

— Все чисто, больше никого, — пробасил кто-то рядом минут через пятнадцать. Голос слышался глухо, оно и понятно, мешок на голове.

— Хорошо, погрузка заканчивается, через десять минут выдвигаемся. И смотрите мне, еще один такой косяк, я вас самих туда отправлю!

Меня словно куль закинули внутрь фуры, где я, прокатившись по полу, как рулон, уткнулся во что-то мягкое, тут же разродившееся матом.

Поначалу даже зубы стучали от страха, а когда хотел что-то спросить, то получил вновь по почкам.

— Молчать!

Подчинился, да и что я мог сделать?

Щелчок в голове раздался где-то часа через три, а может и пять. Абсолютно неожиданно, будто молнией ударило, перегорели все предохранители. За последние семь лет впервые проснулись здравые, даже адекватные мысли. Переоценка. Полный анализ собственных поступков, жизни, в результате простой вывод: у меня никогда не было ни друзей, ни верных подруг, никого. Виной всему сам — серая блеклость, плывущая по течению. Слова Нины бывшей жены, ставшей матерью, оказались полностью справедливы.

— Стефан, — она всегда меня называла по имени, никогда его не сокращая, как остальные родственники, друзья и просто знакомые, — Я подала на развод. Понимаешь, дело в том, что я не могу возиться сразу с двумя детьми! Ты — ребенок! Не мужчина, а еще ты эгоист, тебя интересуешь только ты сам, ты думаешь, что весь мир вертится вокруг тебя. На деле — обычная посредственность, которой немного повезло в жизни…

Истерики, взаимные обвинения, ревность, безликий «другой», перевернутый стол, осколки посуды на полу. Наговорили, точнее, наорали, столько и всего друг другу… И каждый раз при встречах я все портил сам, вколачивал и вколачивал гвоздь за гвоздем в крышку гроба нашей любви. От нее до ненависти, как известно, один шаг. Всего один. Так и произошло. Тогда, тогда бы это понимать… Вашу же маму!

Второе. Собственно, в этом дерьме оказался сам, а не «сука» Юля виновата, она мне даже повода не давала, чтобы я считал ее не просто «своей», намека на это не было. Ну да, улыбалась приветливо, как и всем, а казалось только мне. Была вежлива, собственно, как и с другими — работа такая. Она не строила глазки, не дышала, шепча томно в ухо с придыханием «а не хотите ли кофе, мой господин?». Что до ее романа с Сашкой? Все люди взрослые. Женат кто-то или не женат — не мое дело, я не из полиции нравов и не из службы контроля за верностью мужей. Общий вывод не радовал. Он ужасал: я — долбоклюй классический.

Хотелось бросить к чертям это самокопание.

Собственный дебилизм помноженный на самомнение в потолок, которое, как сейчас стало понятно, ни на чем не основано, вызывали некое брезгливое ощущение. Словно в замочную скважину подглядываешь или, как иногда, когда видишь бьющие не в бровь, а в глаз, сцены из чьей-то жизни на экране, когда хочется перемотать… А мне хотелось отмотать назад всю свою жизнь. Не знал даже, сколько ее осталось-то этой жизни.

И я поклялся себе.

Теперь все будет иначе!

Если будет.

Не знаю, сколько времени нас везли, впал в странную полудрему, похмелье, усталость, стресс. А затем похитители выволокли, судя по матам, не одного меня поставили на колени, и еще через пять минут яркая-яркая вспышка перед глазами и темнота.

В себя пришел мгновенно. Лежал я на спине, на твердой поверхности. И тут же понял, что не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой, так же обстояло и с головой. Мог смотреть только в белоснежный потолок. Вновь паника, переходящая в ужас. Воображение нарисовало забрызганные кровью халаты эскулапов, которые отчего-то представлялись с ржавыми пилами, а сейчас шла подготовка к операции по извлечению органов или еще хуже, к эксперименту.

— Он очнулся, — раздался мужской баритон, — Так, мужик, сейчас я тебя освобожу, советую не дергаться, иначе будет вот так.

И тут прострелило такой болью, если бы не оковы, скрутило, перекурочило все тело, которое горело огнем, каждая кость, казалось, выворачивалась из суставов. Если бы мог орать, то заорал бы во всю глотку. Такие ощущения продлились не больше пары секунд, для меня ставшие вечностью.

— Надеюсь, ты умный, и не придется повторять процедуру для закрепления материала. Теперь поднимайся, — с последними словами я почувствовал, что могу двигаться.

Медленно, стараясь не делать резких движений, сел на кушетку, осмотрелся. Я оказался в комнате размерами приблизительно пять на четыре, очень похожей на стандартный больничный кабинет. Белые стены, шкафы, где ровными и неровными рядами стояли книги и папки. Возле окна за огромным столом восседал в кожаном офисном кресле невысокий толстяк. Лицо, которого из-за носа вздернутого так, что поневоле возникали ассоциации с пятаком, обвисших пухлых щек, лысины, напоминало поросячье. Перед ним стоял на блестящей подставке матовый шар, ни дать, ни взять, как в фильме про хоббитов девайс Сарумяна. Одет мужчина был в обычную толстовку и брюки, на шее у него имелась толстенная цепь, которую и доберман бы не порвал, на ней в оправе явно не из золота, вспыхивал и переливался всеми оттенками радуги кристалл сантиметров десять длиной и около трех толщиной. Таких мне не доводилось видеть.

Тип, которой и привел меня в чувство, высокий, болезненно худой, с длинным носом и глазами чуть навыкат, одет точно так же, как и свинорылый, с таким же украшением на шее, картину дополнял лишь типичный докторский халат.

— Подойди вон туда, — небрежно бросил тот мне, ткнув пальцем на посетительское место напротив толстяка, куда я безропотно проследовал, не задавая вопросов, второй раз ощутить ту адскую боль не хотелось от слова совсем.

Слева расположился еще один стол поменьше, за который эскулап уселся.

— Винс, подводим итог. Типичный «грязный», — заговорил лысый, последнее слово произнес, явно не желая оскорбить, в нем слышалась некая констатация факта вкупе с приговором, — Так, сопроводиловки нет, — продолжал размышлять вслух тот, — Значит…

— Есть, — возразил, перебив, длинный, — Отловили его на каком-то шестом отрезке маршрута. Как будто нам их цифры о чем-то говорят или их нужно знать. Уголовников перегружали, а тут он нарисовался. Вот, — бросил листок, вырванный явно из блокнота с несколькими корявыми строками, — Приписали еще, «братаны, сами не понимаем, как он прошел сквозь плотное оцепление, держите бонусом». К чертям такие «бонусы»! Зачем нам этот геморрой?

— Не наше дело, — сказал пухлый, — Но косячить они начали не по-детски, за месяц, если не ошибаюсь это восьмой или девятый такой «подгон босявый», — постарался прогнусавить оратор, пытаясь передразнить типичную манеру разговора мелких уголовников из подворотни, — Здесь хоть «бонус». Культурный попался.

— Хай с ними. Пусть у начальства голова болит, — лениво отозвался коллега.

— Это верно. А ты, — обратился ко мне, — Приложи вот сюда руку, — ткнул пальцем на медную пластину, какую я заметал только после его слов.

— Какую? Правую или левую? — уточнил.

— Без разницы.

Выполнил требуемое.

Лысый всматривался в шар, как будто в глубине демонстрировали новый блокбастер в 3-D. Наступила тишина, борясь с подленьким страхом, с которым свыкся за последние годы, задал вопрос: