Осень сорок первого, или Возвращение осознанной необходимости (СИ) - Линник Сергей - Страница 20

Будет время, будет время

Подготовиться к тому, чтобы без дрожи

Встретить тех, кого встречаешь по пути

10 октября 1941 года

На входе во двор редакции «Красной звезды» Андрея обогнала эмка, красовавшаяся свежими дырками от пуль в водительской дверце и длинной осколочной царапиной на капоте. Машина остановилась буквально в двух метрах от Ортенберга, стоявшего у крыльца. Их задней дверцы выбрался высокий сутулый еврей лет тридцати пяти в круглых очках с толстыми линзами и с двумя подполковничьми шпалами в петлицах грязной шинели и направился к главному редактору.

— Вася? Гроссман? Вы как? Что случилось?

— Да попали вот на обратном пути. Ничего, все целы. Ты скомандуй, чтобы пленки в проявку сейчас отдали, там много отсняли.

— А на фронте что, ты расскажи, мы же тут ничего, кроме радио, не слышим.

— Хорошего ничего. Восьмого вечером Орёл оставили [1]. Сейчас отдохну, помоюсь, напишу потом отчет, завтра сдам.

— Да нечего о таком писать, Вася. Сам ведь знаешь, от нас другого требуют. Так что отдыхайте, завтра встретимся. За пленки спасибо, Поскребышев звонил, приказал ему дублировать отчеты [2].

Гроссман ушел в здание редакции. «Ну вот, еще одного живого классика сподобился встретить», — подумал Андрей, глядя ему вслед.

— Товарищ Волошин, — увидев его, стоящего буквально в паре метров, Ортенберг шагнул навстречу, — здравствуйте. Хорошо, что пришли. Пойдемте, всё готово, в кабинете.

— Вот, пишущая машинка, Эрика, модель С, новенькая совсем, случайно нашлась, — сказал Давид Иосифович, с гордостью открывая чемоданчик. — Ленты запасные, копирка, бумага, всё здесь. Мне к послезавтра доклад минут на пятнадцать о работе органов печати в таких вот условиях, ну, Вы понимаете. Без художественных красивостей, просто и четко. Сможете?

— Конечно. Завтра завезу, ответил Андрей и начал паковать доставшееся добро в рюкзак.

Метро работало с перебоями, поезда пришлось ждать чуть не двадцать минут, но мысль добираться домой на другом транспорте он отогнал как совсем бредовую: три или четыре маршрута автобуса и трамвай с троллейбусом мало того, что ехали очень медленно, так и ходили совсем нерегулярно.

Дома Андрей застал Тамару Михайловну, сидящую на кухне и что-то рассказывающую Михаилу. Обычно молчаливая — за день иной раз кроме «Здравствуйте» и «До свидания» и не услышишь ничего — домработница рассказывала об обстановке в округе.

— И ведь вон чего говорят, что, дескать, если в эвакуацию ехать не хочешь, значит, немцев ждешь. А куда мне в ту эвакуацию ехать? Я тут одна, родни никакой ни у меня, ни у мужа моего, Петра Осиповича, царствие ему небесное, — перекрестилась она. — Старая я уже, пусть будет что будет. Неужто немцам старуха нужна? А ведь ждут некоторые, ой, ждут. Вон, Анна Кузьминична, да знаете Вы ее, в угловом доме живут, так к парикмахеру ходила, прическу обновляла. А для кого прическа? По гостям не ходит, муж ее в Ташкент уж месяца два как уехал, а она тут сидит. Чего, спрашивается, сидит, кого ждет? В Ташкенте ей не то, не поехала, а теперь прически ходит делает.

— Вы, Тамара Михайловна, не переживайте. Немец сюда не дойдет, — Михаил, которому, очевидно, откровения про прически соседок немного надоели, прервал ее. — Вон, лучше Андрея Григорьевича покормите, небось, голодный пришел.

— Так это я сейчас, садитесь, Андрей Григорьевич, отобедайте, я вот и щец свеженьких наварила.

— Спасибо, я только руки помою.

Тут во входную дверь кто-то требовательно застучал. Домработница, увидев разрешающий кивок Андрея, открыла.

— Где хозяева? Дома? Дай-ка, пройду, — отодвинув в сторону Тамару Михайловну, в дом вошел тучный высокий мужчина в длинном драповом темно-синем пальто и явно дорогой фетровой шляпе.

— Здравствуйте, проходите, пожалуйста, — пригласил его Андрей, — будете обедать? Мы как раз собираемся.

— Какой обедать? Это ваша собака? — он показал на Бублика, лежащего у стола, при звуках чужого голоса поднявшего голову, но сразу потерявшего интерес к гостю.

— Наша. Что-то случилось?

— Случилось. Иначе зачем бы я к вам пришел? Этот мерзавец погрыз морду нашему Альберту!

— Насмерть загрыз? — спросил Андрей, пододвигая тарелку к себе. — Вы присядьте, не стойте. Если не будете обедать, то разрешите, я все-таки начну, мне уходить скоро.

— Не насмерть, но покалечил! Наша собака участвовала в выставках, медали получала, а теперь... Ветеринар сказал, что на морде шрамы останутся, никаких выставок теперь! И уха кусок нашему Альберту оторвал этот мерзавец! — мужчина показал пальцем на Бублика, невозмутимо лежащего на полу.

— Какой же породы пострадавший? — спросил пришедший на звук разговора Михаил.

— Доберман. Вы должны компенсировать увечье нашего пса! — мужчина разошелся не на шутку и из его рта уже довольно заметно летела слюна.

Разговоры, подобные этому, уже немного надоели. Мелких собак Бублик не трогал, они сами разбегались, получив телепатический посыл от эрдельтерьера, с крупными же предпочитал немедленно сразиться, не тратя времени на подготовку. Он подбегал к сопернику, цеплялся ему в морду и валил на землю. Осечек пока не случалось, тактика эта работала без сбоев вне зависимости от размеров и породы второго участника боя.

— А, это я видел, — сказал Михаил, — точно, морду погрыз и уха кусок рванул, сегодня утром. Этот ваш Альберт, извините, даже сопротивляться не пытался. Я-то Бублика оттащил, конечно, сразу, но ухо пострадало, это точно.

— Да вы знаете, кто я? Да вы еще не знаете!

— Конечно, не знаем. Вы же не представились.

— Я — Овчинников! — мужчина даже задрал немного вверх подбородок и приосанился.

— И что? — спросил Михаил. — Мы должны Вас знать? Как-то не припомню ни одного знакомого Овчинникова. Художник?

— Нет! Я — член комиссии по оценке!

— Нам нечего предложить вам на оценку. За собаку платить не будем. Если у вас всё, то всего вам хорошего, — Михаил начал оттеснять мужчину к двери.

— Я этого так не оставлю! — выйдя на улицу, тот сплюнул и ушел, что-то бормоча себе под нос.

— Этот важный начальник, никогда не здоровается, всегда надутый ходит как индюк. Такой не простит, — сказала Тамара Михайловна, глядя ему вслед.

— Переживем, — сказал Михаил и закрыл дверь. — Бублик, ты где?

Тут же по полу зацокали собачьи лапы и появился виновник торжества, глядя на всех с недоуменным видом.

— Ну сколько можно уже, Бублик? Когда ты успокоишься? Кошки, куры, собаки... Кто следующий? Когда ты уже избавишь нас от визитов этих индюков?

Бублик посмотрел в глаза Михаилу, фыркнул и пошел назад на кухню.

— Гулять хоть пойдешь? — спросил пса Андрей. — Поводок неси.

Поводок Бублик не любил. Он, видимо, считал себя ярым противником любого ограничения свободы. К тому же, поводок сильно мешал проведению бесконечного турнира по боям без правил. Но сейчас, видать,чувствуя себя виноватым в том, что к ним приходил этот кричащий и плохо пахнущий человек, принес орудие своей пытки безропотно.

На улице, у баррикады на Врубеля, Андрей встретил Никиту. После памятной вечеринки председатель жилтоварищества куда-то пропал и, обычно постоянно мелькающий где-то на горизонте, в последние дни не появлялся.

— Привет, Никита! Ты где пропал? Что не заходишь?

— Да болел я, Андрей, — отводя в сторону взгляд, ответил Борискин. — Ты уж прости, что тогда так получилось. Я, наверное, устал сильно в последнее время, вот меня и сморило. От жены вот попало еще, говорит, наплел я там чего-то не того.

— Не помню, — ответил Андрей. — Ты как выпил, буровил что-то, но разобрать, что именно,извини, не ко мне. Я ничего не понял. Ты, Никита, дурного в голову не бери. Выпил и выпил, с кем не бывает. Ну разморило, так все свои, никто слова плохого не скажет. Ладно, пойду, Бублик покоя не даст, гулять зовет.

— Да отпусти, пусть тут побегает, что с ним станется?