Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения - Страница 32

Герберт молчал. В комнате властвовала полутьма, лишь каминное пламя и единственный настенный светильник с притушенным светом разгоняли мрак; в этой темноте белое лицо некроманта казалось куда более призрачным, чем у его удалившегося дворецкого.

— Прекрасный романтический момент, не находишь? — присев на край кровати, продолжила Ева. — Ты, я, полутьма, твоя расстегнутая рубашка и твой недавний передоз.

Тусклые глаза внимательно следили за каждым ее движением. Слух, должно быть, за каждым словом — ее, шутившей, чтобы не начать кричать.

— Я говорил, Айрес может знать, как тебя оживить, — произнес Герберт наконец. — Я лгал.

Это прозвучало негромко и не покаянно. Пусть даже Ева знала, что покаянием это и являлось.

И, как ни странно, не вызвало у нее ни удивления, ни горечи, ни злости.

— Не думаю, что ей это известно. Не думаю, что кому-либо в этом мире это известно. — Отблески пламени сепией золотились на его щеках. — Я просто хотел… придать тебе стимул.

Наконец определившись с тем, что вернее всего выразит ее реакцию, Ева пожала плечами.

— Наверное, в глубине души я всегда это знала.

В тусклости его глаз мелькнуло нечто живое. И очень, очень удивленное.

— И все равно помогала мне?

— Если кто-то и способен меня воскресить, это не Айрес. Это ты. А такая, как она, в любом случае не должна сидеть на троне. И жить бы, может, не должна, но это не мне решать. — По домашней привычке скинув туфли, чтобы забраться на кровать с ногами, Ева села на пятки: рядом с ним, поверх одеяла. — Не делай так больше. Пожалуйста.

— Я не жалею, — сухо откликнулся Герберт. — Ни о чем.

— Мы найдем способ оживить меня без такого риска.

— Сейчас я не уверен, что этот способ вообще существует.

К сухости всплеском эмоций примешалась горечь.

— Ты говорил, что все равно не можешь меня оживить, — стараясь ощущать то же спокойствие, которое прозвучало ее голосе, напомнила Ева. — Так почему сейчас расстраиваешься?

— Я вряд ли смогу провести ритуал, но вывести для него формулу — другое дело. И если не справился я, вряд ли справится кто-то другой.

Это прозвучало без гордыни, без хвастовства. Простой, безнадежной констатацией факта.

— Ты работал над ней всего ничего. К тому же тебя отвлекает вся эта возня с пророчеством.

— Я умею разграничивать работу и все остальное. Ни эмоции, ни жизненные неурядицы не могут мне помешать. Если я не нашел решение, вложив столько усилий…

Когда он осекся, Ева настороженно и пытливо наклонилась вперед.

— Что?

В лице, в которое она всматривалась, поочередно сменились сомнение, задумчивость — и непроницаемая, пугающая мягкость.

— Нет, — выбираясь из-под одеяла, едва слышно ответил Герберт. — Ничего.

Он лежал одетый, только босой. Встав на колени рядом, близко, словно в танце, бережно взял ее лицо в ладони: всматриваясь в него так, будто никогда раньше не видел.

— Что? — повторила она.

Не ответив, он склонил голову. Закрыв глаза, прижался лбом к ее лбу.

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?

Вопрос, который в другой момент заставил бы ее улыбнуться, сейчас вынудил сглотнуть ком в горле — столько в нем звучало отчаянной, безнадежной, прощальной нежности.

— Что ты делаешь? — зачем-то прошептала она, глядя на пушистый ореол его размытых близостью ресниц.

— В верхнем ящике кристалл для связи с Мирком. Визит Айрес пересидишь в тайном ходе. — Тихие, невпопад слова отозвались тревогой в не бьющемся сердце. — Когда все успокоится, попросишь Мирка забрать вас к себе. Тебя, яйцо… он сможет вас защитить.

— А почему ты не сможешь? — ее пальцы перехватили его запястья. Не отстраняя их — просто держась. — Герберт, в чем дело?

Он не ответил. Лишь до слуха донесся глубокий, судорожный выдох, смешанный с шелестом неразборчивых слов — словно вырвавшиеся отзвуки беззвучной, про себя читаемой молитвы.

Молитва…

…«смерть и любовь моя перед моим лицом», — воспоминанием пропело в ушах.

Мигом отпустив держащие ее руки, Ева зажала его губы ладонью прежде, чем они успели коснуться ее собственных.

— Ты что… правда… Обмен?

Она сумела вымолвить только это. Но то, с какой досадливой обреченностью Герберта отстранился, подтвердило, что он понял вопрос.

И ясно указало, каким был бы ответ.

— Ты что, правда хотел совершить Обмен? Обменять мою жизнь на свою? — Ева пихнула его в грудь так яростно, что некромант, пошатнувшись, невольно с колен сел на пятки, опустив руки. — Совсем спятил, идиот?! Думаешь, мне нужна жизнь такой ценой?

— Моя жизнь, если подумать, не так уж дорого стоит.

Услышав отстраненные, без тени эмоций брошенные слова, она толкнула вновь — в плечо, злясь едва ли не больше, чем в день, когда он ее ударил. Вдохнула, пытаясь взять себя в руки; запоздало вспомнила, что в текущем состоянии дыхательная гимнастика ей вряд ли поможет.

И что ему на это сказать? Напомнить, что он значит для нее? Что от него слишком многие зависят, что он еще не отыграл свою роль — хотя бы в готовящемся восстании? Это он и так прекрасно знает.

И это его не остановило.

— Если не ценишь свою жизнь, цени то, чего вместе с ней лишаешься, — сказала она вместо этого.

— Что?

— Все, что ждет тебя там.

Некромант перевел взгляд в направлении, указанном ее сердитым кивком — на окно, где за незадвинутыми шторами молчала бесснежная ночь.

— Черноту? — уточнил он вежливо.

— Красоту. Море гребаной красоты. Слишком прекрасной, чтобы вот так легко от нее отказываться.

— Закаты, звезды, луна? Рассветы, цветы и горы? — сарказм его улыбки резал лезвием по живому, словно пытаясь шрамом оставить в ее сознании слово «бесполезно». — Неравное соотношение красоты и всего остального.

А я должна его убедить, глядя в прозрачный холод его глаз, подумала она отчаянно. Должнадолжнадолжна. Чтобы больше не делал глупостей. Чтобы можно было не бояться за то, что он сам причинит себе больший вред, чем все наши враги.

Как можно быть одновременно настолько умным и настолько глупым?..

— Нет. Не только. — Она помолчала, вспоминая аргументы, припрятанные на кромке сознания. Найденные когда-то для себя: бессонными ночами, в которые она задавалась вопросами слишком безнадежными и взрослыми для девочки-подростка. — Не будь в мире красоты, ты даже не знал бы, что есть все остальное. Красоты отношений. Красоты поступков. Красоты слов.

— И был бы куда счастливее. Не с чем было бы сравнивать.

— Идиот, — повторила Ева, как никогда понимая Динку с ее извечным «дурилка». — По мне так это единственное доказательство того, что если кто-то нас создал, он нас все-таки любит. Иначе стал бы он дарить нам все это?

Да… будь здесь Динка, она бы наверняка сумела вправить ему мозги на место. Так же, как вправляла Еве. Так же, как наверняка вправила бы Лешке, будь у нее больше времени. Но сейчас старшей сестры здесь нет: только она, Ева.

И пусть из них с Гербертом больше лет не ей, сейчас она — за старшую.

— Какой смысл жить там, где красота беззащитна перед день за днем торжествующим злом? Где добряков чужие беды терзают не меньше собственных, а негодяи и мздоимцы, перешагивая через них, пируют на костях? Где благие побуждения оканчиваются ничем, где большая часть твоих начинаний терпит неудачу, где даже твои успехи ничтожны в сравнении с масштабом истории? — он сидел напротив нее, сложив руки на коленях — словно на японской чайной церемонии, с которой никак не вязалась его злая улыбка. — Ты у нас так невозможно любишь жизнь. Не я. Но этот мир настолько зол, что из нас двоих убил именно тебя. Не логично ли восстановить справедливость? Поменять нас местами?

— Логично найти другой способ…

— Нет другого способа. Нет. И оттягивать неизбежное я не хочу. — Жесткость, проступившая в его взгляде и чертах, пиццикато дернула в душе струну отчаяния. — Восстание прекрасно пройдет без моего участия. Айрес сделала ставку на меня — и без меня потерпит крах, и войны не будет, и вам с Мирком даже пророчества не понадобится. В конце концов, он изначально планировал провернуть все без моего участия, и я слишком хорошо знаю своего брата, чтобы в нем сомневаться.