Могусюмка и Гурьяныч - Задорнов Николай Павлович - Страница 15

— А я не знал, Бикбай, что у тебя русские приятели есть, — заговорил он, чуть видимые глаза сверкали и огнем и маслом. — С завода? — спросил Курбан.

— Нет, из Николаевки, — отвечал Бикбай.

Тут, услыхав название деревни, оба мужика также стали кланяться усиленно, а Макар вскочил с табурета и поклонился в ноги.

Бай глянул на мужиков строго. Теперь его острые маленькие глаза открылись.

Подали обед. Во двор в это время въехал всадник. Могусюмка вошел, когда Бикбай рассказывал про бедственное положение николаевцев. «Вот еще черт его принес», — подумал Макар. Хозяин любезно поздоровался с новым гостем и пригласил к столу. После обеда Бикбай выложил суть дела. Бай согласился сразу.

— Исполу! — сказал он.

Бикбай обрадовался, но мужики огорчились.

Начались споры.

— Первые три года половина урожая моя, — заявил бай.

Макар завел длинный разговор о том, что низовцы арендуют землю и платят чаем, сахаром.

Разговор затянулся. Пили чай, потели, говорили о разных делах и снова спорили о плате.

— А если не нравится, — наконец сказал бай по-русски, — то могут не снимать. Пусть корчуют пеньки там, где лес вырубили, или в орду переселяются.

— По-моему, вы неверно говорите, агай, — заметил до того молчавший Могусюмка.

Курбан насторожился. «Это что за мальчишка?» — подумал он.

— У вас клочок земли просят пашню пахать, а вы на общинной земле прииски открыли, отдали эти земли в распоряжение чужих людей.

Тут лицо бая перекосилось, брови изогнулись, а глаза стали круглыми и большими.

— Кто это такой? — быстро и тихо спросил он у Абкадыра.

— Мы его не знаем, он нас на дороге останавливал, — так же тихо ответил Абкадыр. — Зачем едет и куда, не знаем. Кажется, его называли Магсумом.

— Кто называл?

— Товарищи его, когда он с ними в лесу прощался и к нам подъехал.

— Магсум?

— Да.

— Постой, так это... Это...

Тут бай, выкатив глаза, уставился на Могусюмку, мелко потряс головой, набрал полную грудь воздуха и замер, показывая, как он восхищен, делая это точно так же, как благовоспитанные люди на Востоке, когда желают изобразить немое восхищение.

— Магсум! — вобрав голову в плечи и вскинув руки, с жаром выпалил он, показывая, что не в силах сдержаться. — Как я много слышал о вас! Очень рад!... Честь принять такого дорогого гостя... Счастливо ли вы живете?

Курбан налил чашку чая и поднес Могусюмке, улыбаясь ласково.

— Кушайте на здоровье.

Он начал со всеми соглашаться, но как замечал Могусюм, не от души. Абкадыр и Бикбай тоже любезно улыбались. Иногда они вдруг переглядывались, и взор их в этот миг становился серьезным и значительным.

На Макара и Авраамия никто не обращал внимания, но они кое-что понимали в этом разговоре и терпеливо ждали. Курбан, заметив молчаливое недоверие Могусюма, сказал, что, конечно, надо жить по-соседски с николаевцами.

— Я, знаете, для порядка назначил цену повыше: пусть не думают, что так легко земля дается.

Когда, казалось бы, дело сладилось, бай показал Могусюмке барометр и рассказал, что ездил в Москву, видел паровозы и железную дорогу, и в Москве он слыхал, будто в Америке очень красивые реки, но опасно к ним подходить — там водятся крокодилы.

Могусюмка снисходительно улыбнулся.

«Я вас угощу, как следует» — решил Курбан, ласково глядя на Могусюма.

Этот высокий, сдержанный и гордый человек заслуживал уважения, «Да и полезен может оказаться...» Курбан велел забить жеребенка, барана...

Снова начались угощения.

Гости просидели у Курбана весь день.

— Очень желательно и большую важность имело бы распространение грамотности среди башкир! — рассуждал Курбан. — Замечательное явление! Башкиры говорят, что арабский алфавит следовало бы заменить русским.

Старик Хамза однажды привез и показал Курбану письмо Могусюма, где башкирские слова написаны были русскими буквами.

Курбан этим воспользовался при случае. Будучи в Оренбурге, сказал губернатору, что желал бы введения русского алфавита для башкир, и сам написал несколько башкирских слов русскими буквами.

Могусюмка был польщен, как казалось Курбану. Бай ждал, какие же дела к нему у башлыка, не потребует ли он с него еще чего-нибудь.

Бай оставлял гостей ночевать, но в тот же вечер башкиры поехали к себе. Макар и Авраамий поначалу обрадовались, что бай сдает землю, но потом, раздумавшись и перемолвившись между собой, решили, что дорого дали, много придется платить, в других местах «покупают» землю дешевле. Мужики, почтительно простившись с баем, отправились прямой дорогой в свою Николаевку.

Бай был доволен. Могусюмка побывал у него и обошелся по-дружески. С русских бай получит часть урожая. Уж русские, когда есть захотят, себя не пожалеют; он знал: хлеб будет. Он сдавал землю и другим.

Могусюмка догнал телегу Бикбая в сумерках.

— Курбан сказал мне, что Падь Лосей вырубили? — спросил он у Абкадыра. — Правда это?

— Да, там лесорубка одного купца. Он взял в аренду лес у Махмутовской общины.

Бикбай стал говорить, что теперь во всех общинах все решается баями; они что хотят, то и делают. Сам Бикбай еще считался совладельцем земли, на которой теперь прииски. Но земля эта уже не общинная, бай и татары-купцы всем распоряжаются.

— Если бы не ты, Курбан не согласился бы сдать николаевцам. Он сам общинные участки отдал компании, а нас, законных владельцев, теснят прочь. Он ведра чисто моет, учит баб чистоте. Уж вся эта земля скоро будет чужая, — молвил Бикбай, — а Курбан только показывает, как он нашу землю бережет.

— Ну, теперь твой голос, Бикбай, тоже будет иметь значение в общинных делах, — сказал Могусюмка.

— Как же! Он теперь понял, что мы с тобой знакомые! — ответил старик гордо и захватил пальцами свою густую черную бороду.

Бикбаю пришло в голову воспользоваться покровительством Могусюма и добиться, чтобы община выделила ему весь его пай. Он тоже сдавал бы соседям-низовцам землю, получал бы плату, ведь теперь, после «манифеста» русские очень нуждаются в земле. Даже хотели одно время с завода разбежаться!

Глава 10

ПАДЬ ЛОСЕЙ

Чуть свет Могусюмка с одним из своих джигитов Мусой и с Абкадыром отправились по лесной дороге. Они ехали быстро.

После полудня выбрались из лесу. Могусюм, ехавший в глубокой задумчивости, вздрогнул, привстал на стременах и стал вглядываться.

— Падь Лосей! — показал кнутом Абкадыр.

Он остановил лошадь и печально повесил голову. От усталости точно так же повесил голову его длинногривый каурый мерин.

Вокруг торчало множество пеньков, красных — от сосен, черных и серых — от лиственных деревьев и от берез, а между ними местами гнили ветви, хвоя, сломы и рос мелкий молодняк, а местами чернели пепелища.

Всюду, куда хватало глаз, были пеньки и пеньки. Целое море пней сливалось вдали в сплошную торцовую площадь. И только неподалеку от того места, где остановили своих коней путники, высилась огромная разросшаяся береза. Было ей уж много-много лет. Безмолвные ветви ее тяжело свисали над этим кладбищем леса. Лесорубы пощадили ее.

А в небе столбами стояли сине-белые кучевые облака. Тяжко парило.

Исчез лес, где провел свое детство Могусюмка.

Башлык тронул коня и поехал туда, где среди пеньков блестела вода. Могусюм помнил, как дед приводил его сюда охотиться. Старик из бревнышек избушку построил, должно что-то сохраниться. Могусюмка не поверил вчера Курбану, что могли вырубить один из самых дремучих урманов на Урале.

И вот нет его, от солнца скрыться негде. Палит и душит зной, как в Голодной степи.

Могусюм поехал дальше. Он оглянулся. Огромная береза стояла теперь к нему тенью и казалась черной в этот палящий солнечный день среди сосновых пней, которые блестели, как натертые серебряные монеты.

«Ах вот, вот это место! — узнал Могусюм. — Вон остров сохранился, отец плел там корчаги и рыбу ловил...