Невидимка и (сто) одна неприятность (СИ) - Ясная Яна - Страница 27

— А твоя мама? — наконец решилась я задать так давно мучающий меня вопрос. — Ты знаешь, почему она?..

— Знаю, — негромко отозвался Лагранж.

— И… как ты? — из всех вопросов, толпящихся в голове — и почему же? и почему после этого ты убегал из дома? и почему тебя отправили именно сюда? и почему выгнали из Академии? и как в конце концов так получилось, что ты здесь чуть не умер один на холодном полу?! — я с трудом выбрала самый безобидный.

Даниэль откинул голову назад, упершись затылком в камень, и прикрыл глаза.

— Мне было тяжело принять ее решение, хотя сейчас я его лучше понимаю.

— Ты бы умер в том коридоре, — не удержавшись, упрекнула я.

— Как раз потому и понимаю. Но я рад, что ты меня спасла, седая девочка. Спасибо.

Я вспыхнула и отвернулась. Я же не для того это сказала! И опять он со своей “седой девочкой”?! Невозможно разговаривать с этим человеком.

— Так что тебе тогда привезти? — спросил Лагранж, и в голосе его звучала не обидная, а теплая какая-то насмешка.

И еще что-то звучало, но я не смогла уловить что, только отметила с легкой досадой, что он, в отличие от меня, в откровения не пустился. Наверное, и я зря. Глупая, глупая Лали...

А парень тем временем продолжал:

— Конфеты, — он загнул один палец, — были. Цветы — были, — загнул второй, взялся за третий, задумчиво его пошевелил. — Что там дальше по традиционному списку предполагается, ты не в курсе?

Я фыркнула и по традиции ткнула нахала локтем в бок. Лагранж мученически поморщился, но тут же заухмылялся так, что захотелось сразу стукнуть его еще раз и уже по голове.

Стоп.

С каких пор на мои тычки Лагранж морщится?..

Я выпрямилась, повернулась, и впервые за сегодня подозрительно и внимательно на него уставилась. И…

— Что это? —  я протянула руку и коснулась пальцами разбитой губы — припухшей, с красной полоской треснувшей кожи.

И как я сразу не заметила?

Просто я сидела справа, а губа разбита слева, да и неловко было на него смотреть…

— Фигня, в душе поскользнулся, — Лагранж мотнул головой, и я испуганно отдернула пальцы.

Опустила взгляд вниз, туда, куда ткнула локтем.

В душе говоришь?..

А девицы на перемене сегодня просто так обсуждали, что Фишер с фингалом ходит, и гадали, кто зазнайку отметелил на этот раз.

— Покажи ребра! — категорично потребовала я. Вот не зря мы про коридор и подыхающих в нем Лагранжей вспомнили! И ничегошечки ведь не поменялось — ему плохо, а он опять скрывает.

— Лали, не ерунди, — отмахнулся Даниэль.

— Покажи.

Я нахмурилась и насупилась, но мой грозный вид никакого эффекта не возымел.

— Лагранж!

Я попыталась дотянуться и задрать рубашку сама, но мои запястья были ожидаемо перехвачены. Я дернулась в сжавшихся тисках и бессильно закусила губу.

— Даниэль! — это прозвучало почти жалобно.

Парень вздрогнул. И выпустил мои руки.

Еще не веря, что он так легко сдался, но не дожидаясь, что передумает (или что сама передумаю…), я вытянула форменную рубашку из-за пояса брюк, задрала и тихонько ахнула — живот и бок живописно расцветили багряно-красные кровоподтеки.

Идиот. Это же, наверное, очень больно. А я его локтем…

Я со всей осторожностью, едва касаясь, провела пальцами по воспаленной коже, посылая маленький проверочный импульс, и выдохнула с облегчением — кости и внутренние органы, вроде, не пострадали...

Синяки и мелкие царапины лечить довольно просто, у нас девчонки вечно друг другу залечивают, даже не бегая в медотсек, а вот парни до такого не опускаются, гордо носят свои “шрамы”. И все равно, одно дело синяк, другое — вот это вот. Понятно, что к медсестре не пойдет, но почему он никого другого не попросил?

Что мне-то теперь делать?

Я вспомнила, как сегодня на занятии после одной-единственной удачной попытки сила выворачивалась из пальцев змеей, и рассердилась еще больше. Рунами такое не лечится, а не рунами у меня может и не получиться. Но как его в таком виде оставить?

— Снимай рубашку, — хмуро потребовала я.

— Экая ты шустрая, Лали, мне кажется, нам все же нужно узнать друг друга получше…

— Чего я там не видела? — расфырчалась я, скрывая смущение. — Кстати, ты свитер с рубашкой все же заберешь или мне выкинуть? Мало ли они тебе дороги как память, даже драные… давай-давай, не ломайся.

Лагранж расстегнул пару верхних пуговиц, а дальше стянул рубашку через голову, как майку. Я почувствовала, что щеки опять начинают предательски гореть. Видеть-то видела, но эффект почему-то все тот же! Если не хуже…

Я пододвинулась ближе, опустила голову, прячась за волосами, и склонилась над “пациентом”.

Облизнула пересохшие губы и осторожно положила пальцы на гематому, стараясь смотреть только на нее, а не на ровно вздымающуюся грудь и напряженную мускулатуру пресса.

Давай, Лали, соберись.

Первая попытка провалилась, сила сорвалась, распылилась в воздух, я нахмурилась, тряхнула головой, сжала-разжала ледяные от волнения пальцы и снова положила их на горячую кожу.

Нет, я смогу. Все получится. Надо, чтобы получилось. А то этот дурак так и будет ходить и мучиться из-за своей дурацкой гордости.

Вдох-выдох. Не будь бестолковой бабочкой.

Наконец неяркое серебристое свечение окутало ладони. Неуверенно мигнув пару раз, оно засветило ярче и ровнее, и я боялась лишний раз вздохнуть, чтобы не сбить концентрацию. Под этим свечением багрово-красный цвет сначала сменился сине-фиолетовый, а потом постепенно начал принимать зеленоватые и желтоватые оттенки — и медленно уменьшаться.

Но до конца меня не хватило.

Я столько сил и нервов вбухнула в стабильность заклинания, что на мощность уже не осталось. И когда серебристое свечение померкло, у меня едва не потемнело в глазах, и я жадно хватнула ртом воздух — я и правда забыла дышать в процессе.

Ну… все же отчасти у меня получилось: от жуткого на вид кровоподтека на треть корпуса осталось два небольших бледных желто-зеленых пятна. По крайней мере, ему больше не должно быть больно.

Я все же осторожно потыкала пальцем в центр одного из пятен и уточнила:

— Ну как? Лучше?

Даниэль

Есть предел человеческим выдержке и терпению!

Когда я сгреб девчонку и перетащил её, легкую как пушинка, к себе на колени, она пискнула, расширила бездонные черные глаза, округлила припухлые, искусанные в процессе лечения губы и вцепилась в мои плечи в попытке удержать равновесие.

Наверняка у нее было что сказать на такое вопиющее распускание рук, но она потерялась, когда я выпрямился, прижимая ее к себе, живот к животу, грудь к груди, нос к носу.

Лучше ли мне, девочка-невидимка?

Мне хорошо, как никогда не было. Но ты даже не представляешь, какой пыткой было наблюдать за тем, как ты меня лечишь, трогаешь, волнуешься — и не сорваться раньше.

— О, прекрасная целительница, позвольте расплатиться с вами за вашу неземную доброту, — пробормотал я, растягивая сладкий момент ее замешательства, а потом накрыл ее губы своими.

В этот раз я целовал ее иначе. Жадно, жарко. До потемнения в глазах, до потери пульса. До слабого привкуса крови из разбитой губы. Потому что теперь я знал, что она ответит, не оттолкнет. Потому что ей этого тоже хочется, даже если сама себе она в этом ни за что не признается.

И она ответила. В первые мгновения напряженная, скованная, она как-то вдруг обмякла, прильнула, раскрылась мне навстречу, и пальцы, впившиеся в мои плечи, разжались. И когда они неуверенной лаской зарылись в мои волосы, меня едва ли не затрясло.

До одури хотелось сделать это прямо сейчас, прямо здесь, забраться ладонями под блузку, под юбку, ощутить ими нежный шелк кожи, а потом и вовсе избавиться от дурацких тряпок, но я только сильнее сжимал Лали в объятиях, впечатывал в себя, довольствуясь пока малым.

Потому что и это уже было много.

Я знал, что поступаю недальновидно и эгоистично. И все равно не мог иначе.