Приключения менеджера. Поход (СИ) - Терников Александр Николаевич - Страница 34

— По-тихому через брод, потом рассыпаемся и скачем на деревню, — тихо бухтел Де ла Рей. — Сначала убиваем, потом грабим, потом поджигаем. Это для всех, кроме разведчиков, которые огибают селение и берут под охрану крааль.

"Все четко и профессионально", — думаю я.

Поехали. Как свирепая банда с воплями обрушились мы на скопление индийских хижин. Слева от меня вдруг раздался крик, один из буров натянул поводья и вскинул ружье, целясь в пожилого индийца, вынырнувшего из одной лачуги. Старик растерянно стоял, когда раздался выстрел, и он повалился, пораженный в грудь. Из двери появилась женщина, прижимавшая к себе младенца. При виде бура она издала нечеловеческий вопль, а тот так же завопил и устремился к ней. Навел ружье на ее смуглый череп и разнес его в клочья. Выстрелы слились с жутким шумом, доносившимся от хижин, где конники принялись за свою кровавую работу. Предсмертные крики смешивались с военными кличами и командами, на соломенных крышах уже начали заниматься алые огоньки.

Я развернул коня и поспешил под прикрытие кустарника за рощей. Здесь подожду свои "счета от мясника". Во время Великого мятежа 1857 года англичане индийцев пушками разрывали на кровавые ошметки, а эти негодяи, только выпускали свои поганые прокламации против помощи от русских, называя их "врагами веры". Сами Вы враги веры, а заодно и всего человечества. Пора платить по счетам. Тех, кто Вас строгает в кровавый мясной салат, Вы обожаете, так как "Милого побои недолго болят", так что меня теперь индийцы будут боготворить. Готовы же они теперь аплодировать от восторга, даже если эта чокнутая королева Виктория прикажет раскрасить Тадж-Махал в красно-бело-голубую полоску, под цвет британского флага?

Вовремя убрался, так как из проулка выскочили два индийца. Увидев убитую женщину, один из них истошно закричал, другой же нацелил свой древний мушкет на вынырнувшего из за угла бура. Выстрел прошел мимо, и пораженный ответным огнем индиец рухнул на землю. Над деревней расцветало яркое зарево огня, повсюду разгорелись пожары, и началась резня. Ничего страшного, в Индостане еще таких же найдется миллионов двести.

В тот день все происходило методично, тщательно, почти по науке: по человеку на каждое строение, вначале нужно забирать самое ценное. Потом парни раскладывают внутри промасленную ветошь и солому. Затем: "Подайте-ка фитиль, дружище..!" И они идут к другому зданию, пока подожженное охватывают языки пламени. У дома из-под крыши тянутся струйки дыма, в окнах мелькает огонь, а от жара в воздухе поднимается марево. На деревьях топориком кольцами стесывали кору, кур, что не пошли нам на обед, сгоняли в курятники и сжигали. Козам перерезали горло. Самых злых собак убивали, остальных прогоняли, будут "санитарами". В общем, картина уже знакомая, по нашим предыдущим визитам в Басутоленд.

И мы действовали не одни, над равниной виднелись еще несколько дымов от пожарищ, это работают другие наши отряды, этой стране предстоит покрыться дымящимися руинами. Пострадают не только индусы и англичане, но и черные, вокруг Дурбана должна царить мертвая пустота. Британцы нам не помешают, а выйдут из города, так им же хуже будет. Час пробил. Наши руки развязаны, в свое время, зачистив всю округу, мы двинемся на Дурбан.

Через четыре дня, куда бы мы не двинулись, приходилось идти по настоящему полю боя, а точнее сказать, по царству смерти — полосе протяженностью в добрых тридцать километров, по которой мы гнали убегающих беженцев. По пути наши войска опустошали окрестности. Мне довелось уже довольно повидать разрушений и убийств, но то были либо места сражений, либо от силы несколько разоренных поселений.

Здесь же целая провинция превратилась в одно сплошное кладбище: сожженную деревню сменяла следующая сожженная деревня, горизонт затянут пеленой дыма, на каждой улице, в каждой канаве или посадке валяются мертвые тела, в большинстве своем страшно изуродованные падальщиками. Помню небольшой городишко, пылающий, как факел, и кучу черных трупов обоих полов и всех возрастов, сваленную у его разбитых домов. Изредка белели и тела европейцев. Куча имела полметра в высоту, а в длину достигала размеров теннисного корта. Убитых сложили, облили маслом и подожгли. Здесь поработали зулусы. Смерть царила повсюду, смрад мертвечины смешивался с горьким дымом горящих домов. Никто даже не брался считать убитых, оценивать разрушения или вообразить себе весь этот кровавый ужас. Но милосердие было бы настоящим сумасшествием — его бы приняли за нашу слабость.

Впрочем, уже на второй день я едва замечал все эти ужасы — не больше, чем вы обращаете внимание на шуршащие под ногами прелые осенние листья. Прежде всего, все мои товарищи были к ним совершенно безразличны — привыкли за все эти годы. А потом, у меня имелась собственная шкура, о которой мне стоило заботиться в первую очередь.

Еще через три дня прискакал вестовой, похоже, мы вынудили английского командующего Наталя выйти из города, иначе в чем смысл сохранять порт среди разоренной страны. Зачем что-то ввозить и вывозить? Похоже, что яростного британского льва я порядком разозлил, на меня идут 120 британских солдат, как видно уставших лопать свой мармелад, двести английских ополченцев, и пятьсот натальских кафров из вспомогательных войск (получая хлеб-соль от Королевы, они готовы были служить ей даже против собственного народа, если понадобится). И даже одну пушку тащат с собой. А динамита у меня уже нет, да и патронов не столь много, как хотелось бы. И свои тачанки я оставил в Питермарицбурге, им требовались профилактические работы и обслуживание. Да и отряды у меня рассеяны по стране, а со мной только 30 человек. Кажется, до них рукой подать, но что с этого сейчас толку? А отступать не хочется, а то британцы отгонят нас, и чувством выполненного долга вернуться обратно. Так что будем изображать горстку героев панфиловцев. Сильно отступать некуда, позади Питермарицбург! Пошлю курьеров собирать своих солдат, а сами — на встречу врагу.

На следующий день мы запланировали дальний марш, и буры делали это на удивление искусно: с разъездами на флангах и разведчиками, десяти килограммовыми мешками с фуражом на седле у каждого, а оружие и все металлические части амуниции были обмотаны тряпьем, так чтобы ни одна железка не звякнула и были даже сделаны были самодельные кожаные башмаки для того, чтобы ночью приглушить стук лошадиных копыт, они были заботливо приторочены сзади.

— Уже недалеко, еще чуть-чуть! — сказал к вечеру Коос де ла Рей, и сквозь туман окутывающей меня темноты я уже различал мерцающие огни вдалеке, бивуаки британцев.

Прекрасно, мы, проехав еще с километр, одолели плавный подъем, нырнули в пересекавший его овражек, здесь оставим своих коней с коноводами. Пора навести ночной визит отдыхающей британской армии, которая так неосмотрительно вылезла наружу. Натальские кафры ночью не воюют, британские солдаты максимум выставят часовых, а ополченцы? Там такая разнообразная публика, что может быть всякое. Но пионеров прерий тут в Натале быть не должно, откуда им тут взяться! Так что ночь — наше время!

Силуэты редких деревьев на фоне ночного неба портили сидящие на ветвях стервятники; отвратительно выл шакал. В ночной темноте было черно, как в аду, идти было трудно, так как только ночная обезьяна видит ночью, но уже менее чем в километре впереди горели огни костров английских пикетов. Далее должен располагаться и остальной британский лагерь, из людей достаточно уставших после почти суточного марша. Теперь идти нам предстояло очень осторожно, чтобы не потревожить выставленных часовых.

Все, в мерцающем огне костров мы разглядели несколько десятков жалких шалашей и белых палаток, фургоны с припасами, ящики, люди в мундирах и чернокожие густо вились вокруг костров как мухи, пирамиды сложенных ружей. Весь лагерь и дорога к нему сильно воняли дерьмом, более 800 человек не шутка, когда поблизости нет туалетов. Вот Вам и знаменитый британский дух, они все вонючие, словно хорьки. Расходимся, распределяем сектор обстрелов, готовимся, скоро начнем. Нас двадцать шесть человек, включая меня, едва ли мы способны посеять сильную панику. Немного погодя вышла луна, стало светлее. Стрелок я неважный, особенно на фоне буров, поэтому прицелился в силуэт ближайшего часового. Время умирать.