Не говори никому. Беглец - Кобен Харлан - Страница 28

Плохой дядька не кружит возле детской площадки, малыш. Он живет у тебя дома.

Кроме того, любой врач в курсе – и эта статистика ошеломляет, – что девяносто пять процентов серьезных травм – результат именно жестокого обращения. Потому-то терапевт, недолго думая, вызвал охранников.

В таком месте, как наше, поневоле очерствеешь. Станешь не лучше уличного копа. Каких только отговорок мы здесь не наслушались! Сын вывалился из кроватки. Дочку стукнуло по голове дверцей духовки. Старший брат швырнул в младшего игрушкой. На самом деле для здоровых детей это не так уж страшно, падение с кровати не доведет их до больницы. Поэтому я в таких случаях никогда не испытывал трудностей с диагнозом.

А вот поведение Тайриза мне показалось необычным. Не то чтобы я сразу решил, будто он невиновен. Я, так же как и вы, часто сужу о людях по внешности или, говоря более официально, «склонен к расовой дискриминации». Мы все этим страдаем. Если вы, завидев шайку чернокожих подростков, переходите на другую сторону улицы, это расовая дискриминация. Если не переходите, опасаясь, как бы вас не сочли расистом, это тоже она. Если при виде шайки у вас не рождается никаких опасений, вы, наверное, прибыли с другой планеты.

Меня заставило затормозить простое совпадение. Несколько дней назад я наблюдал точно такой же случай в богатом пригороде Шорт-Хиллз в Нью-Джерси. Родители, хорошо одетые белые, приехали на навороченном «рейнджровере» и вбежали в приемную с шестимесячной дочерью на руках. Девочка выглядела так же, как и Ти Джей.

И никто не заподозрил отца.

Поэтому я и подошел к Тайризу. Он взглянул на меня так, что, случись это на улице, я бы перепугался. Здесь же Тайриз напоминал волка из «Трех поросят», когда тот пытался сдуть кирпичный домик.

– Ваш сын родился здесь? – спросил я.

Тайриз не ответил.

– Ваш сын родился в нашей клинике? Да или нет?

– Да, – смог выдавить он.

– Ему делали обрезание?

Тайриз сверкнул глазами:

– Ты что, типа гомик?

– Вы имеете в виду, что гомики бывают разных типов? – осведомился я. – Делали ему обрезание? Да или нет?

– Да, – проворчал Тайриз.

Я выяснил номер полиса Ти Джея и ввел цифры в компьютер. Прочел запись об обрезании: все нормально. Вот черт. И вдруг заметил еще одну: оказывается, сегодняшний визит Ти Джея в больницу не первый. В возрасте двух недель отец уже приносил его сюда с жалобой на кровотечение – у мальчика никак не заживал пупок.

То, что нужно.

Мы взяли кое-какие анализы, хотя полиция настаивала на немедленном аресте Тайриза, а тот даже и не возражал. Только просил, чтобы ему разрешили подождать результатов. Я попытался уговорить лаборанта сделать их побыстрее, но потерпел фиаско: как и большинство нормальных людей, я не умею разговаривать с бюрократами. В конце концов мне принесли анализ крови.

Диагноз, спасительный для Тайриза и убийственный для его сына, подтвердился. Бандитского вида отец действительно не трогал мальчика. У Ти Джея была гемофилия, которая и вызвала кровоизлияния. И теперь ребенок ослеп.

Охранники вздохнули, покорно сняли с Тайриза наручники и ушли. Тайриз остался стоять, потирая запястья. Никто и не подумал извиниться, не сказал ни единого теплого слова человеку, которого несправедливо обвинили в избиении своего, оказывается, ослепшего сына.

А теперь представьте: возможно ли что-нибудь этакое в престижном районе?

С тех пор Ти Джей – мой пациент.

Я вошел в палату, погладил мальчика по голове и посмотрел в его незрячие глаза. Другие дети отвечают мне взглядом, полным ужаса и обожания. Некоторые мои коллеги говорят, что малыши понимают происходящее гораздо лучше, чем думают взрослые. У меня другое объяснение: родители кажутся детям бесстрашными и всемогущими. И вдруг эти небожители попадают сюда и смотрят на меня, доктора, со смесью надежды и страха.

Представляете, какое потрясение для маленького ребенка?

Через несколько минут глаза Ти Джея закрылись, он погрузился в сон.

– Ударился о дверь, – объяснил Тайриз. – Вот и все. Слепой ведь, чего ж еще ожидать.

– Придется оставить его на ночь, – сказал я. – Все будет нормально.

– Как? – Тайриз смотрел на меня. – Как оно когда-нибудь будет нормально, если у него кровь не останавливается?

Я не ответил.

– Заберу я его отсюда.

Он явно не имел в виду больницу.

Тайриз полез в карман и вытащил пачку банкнот, однако я угрюмо выставил вперед ладонь и сказал:

– Зайду еще раз, попозже.

– Спасибо, что приехали, док. Я ценю.

Я чуть не напомнил ему, что приехал ради ребенка, а вовсе не ради него, но, как всегда, промолчал.

«Аккуратнее, – думал Карлсон, чувствуя, как учащается пульс, – только аккуратнее».

Они – Карлсон, Стоун, Крински и Димонте – сидели за столом в кабинете помощника окружного прокурора Лэнса Фейна. Фейн, амбициозный, юркий, похожий на ласку человечек, с изогнутыми бровями и таким желтым, восковым лицом, что оно, казалось, могло потечь при малейшей жаре, начал совещание.

– Пора сцапать этого придурка, – сразу же сказал Димонте.

– Минуточку, – остановил его Фейн. – Доложите мне все так, чтобы сам Алан Дершовиц[12] захотел бы упрятать его за решетку.

Димонте кивнул напарнику:

– Давай, Крински. Заведи меня.

Крински открыл блокнот и начал читать:

– «Ребекка Шейес была убита двумя выстрелами в голову, произведенными с близкого расстояния, из автоматического оружия калибра девять миллиметров. Оружие было найдено в ходе обыска в гараже доктора Дэвида Бека».

– Отпечатки пальцев? – осведомился Фейн.

– Нет. Зато баллистическая экспертиза подтвердила, что это тот самый пистолет, из которого была застрелена жертва.

Димонте ухмыльнулся и спросил:

– У кого-то, кроме меня, напряглись соски?

Брови Фейна дрогнули.

– Продолжайте, – кивнул он Крински.

– «В ходе того же обыска недалеко от дома доктора Бека в урне была найдена пара перчаток из латекса. На правой перчатке обнаружены следы пороха, а доктор Бек – правша».

Димонте задрал на стол ноги в ботинках из змеиной кожи и начал водить зубочисткой по губам.

– Да, милый, еще, еще! Мне так приятно!

Фейн нахмурился. Крински, не поднимая глаз от блокнота, облизнул палец и перевернул страницу.

– «На этой же перчатке найден волос, совпадающий по цвету с волосами Ребекки Шейес».

– О господи! Господи! – застонал Димонте в притворном оргазме. А возможно, и в настоящем.

– «Тест волоса на ДНК займет некоторое время, – продолжал Крински. – На месте преступления обнаружены отпечатки пальцев доктора Бека, хотя и не в лаборатории, где было найдено тело».

Крински закрыл блокнот. Все перевели взгляд на Фейна.

Фейн встал и потер подбородок. Даже без клоунады Димонте в комнате царили азарт и оживление. Казалось, само слово «арест» висит в воздухе, наполняя все кругом вспышками тщеславия. Ведь такое громкое дело – это обязательные пресс-конференции, звонки политиков, фотографии в газетах.

И только у Ника Карлсона осталось пусть крошечное, но сомнение. Он беспокойно скручивал и раскручивал листок бумаги и никак не мог остановиться. Что-то маячило на периферии сознания, еще невидимое, хотя уже не дающее покоя, мелкое и назойливое, как муха. В доме доктора Бека нашли массу жучков, телефонные аппараты тоже прослушивались. Кто-то за ним следил. И почему-то только Карлсона заинтересовал вопрос – кто именно?

– Лэнс? – поторопил Димонте.

Помощник прокурора откашлялся:

– Вы знаете, где именно находится сейчас доктор Бек?

– На работе, – ответил Димонте. – Я отправил двух ребят за ним присматривать.

Фейн кивнул.

– Давай, Лэнс, – уговаривал Димонте, – сделай это для меня, дружок.

– Для начала позвоним мисс Кримштейн, – отозвался Фейн. – Из чистой вежливости.