Голодный блеск - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 2

- А я и сам не знаю. Я по объявлению. Получил письмо, а кто пишет, не написано. Только адрес написали. Кто же там живет, в номере пятьдесят семь?

- Госпожа Энгельгардова, - сказал дворник.

- Энгельгардт? - переспросил Мошкин. Дворник повторил:

- Энгельгардова. Мошкин усмехнулся:

- Русификация?

- Елена Петровна, - отвечал дворник.

- Чертова перечница? - почему-то спросил Мошкин. Дворник ухмыльнулся:

- Нет-с, молодая барышня. По парадному пожалуйте, из ворот направо.

Да там над дверями табличка, только первые номера, - сказал Мошкин.

Дворник говорил:

- Нет, там и пятьдесят семь. В самом низу. Мошкин спрашивал:

- А чем она занимается? Есть у них какое-нибудь заведение? Школа? Или редакция?

Нет; оказалось, у госпожи Энгельгардовой не было ни школы, ни редакции.

- Живут своим капиталом, - пояснил дворник.

В квартире госпожи Энгельгардовой горничная очень деревенского вида провела его в гостиную направо от темной передней и просила подождать.

Ждал. Скучал и томился. Рассматривал вещи. Было нагорожено много мебели, - кресла, столы, стулья, ширмы, экраны, этажерки, столбики, на них бюсты, лампы, безделушки, на стенах зеркала, картины, литографии, часы, на окнах занавески, цветы. От всего этого было тесно, душно, темно. Мошкин шагал в тесноте по коврам. Со злобой смотрел на картины, на статуи.

"Тарарахнуть бы все это к черту! Ко всем чертям!" - думал Мошкин.

Но, когда хозяйка вдруг вошла, он спрятал свой голодный блеск, опустил глаза.

Она была молодая, румяная, высокая и, кажется, красивая. Шагала быстро и решительно, как хозяйка в деревне, и при этом неловко помахивала сильными, красивыми, белыми, голыми выше локтя, руками.

Подошла. Подала руку, - полувысоко, - хочешь, пожми, хочешь, поцелуй. Поцеловал. Нарочно, - со злости и для шутки. Быстро, громко чмокнул и зубом царапнул, - аж дрогнула. Но ничего не сказала. Пошагала к дивану. Залезла за стол, засела на диван, а ему показала на кресло. Сел. Спросила:

- Это ваше объявление было вчера? Буркнул:

- Мое.

Подумал и сказал повежливее:

- Мое-с.

И стало досадно. И опять подумал:

"Тарарахнуть бы".

Говорила, - спрашивала, что он может, где он учился, где работал. Так осторожненько подходила, точно боялась раньше времени проговориться и надавать больше.

Оказалось, что хочет издавать журнал. Какой? Еще не решила. Какой-нибудь. Маленький. Ведет переговоры о покупке одного издания. О направлении журнала умолчала.

Он ей может понадобиться для конторы. Но так как в объявлении сказано педагог, - то она думала, что он учил в гимназии.

Впрочем, если он может вести конторские книги...

Принимать подписку...

Вести переписку по делам конторы и редакции...

Получать деньги с почты...

Заделывать номера в бандероли...

Сдавать их на почту...

Держать корректуру...

Еще что-то...

И еще что-то...

Барышня говорила с полчаса. Довольно бестолково перечисляла разные обязанности.

- Для этих дел надо несколько человек, - сурово сказал Мошкин.

Барышня досадливо покраснела. По ее лицу пробежали жадные гримаски. Она сказала:

- Журнал маленький. Специальный. Для такого маленького предприятия если взять несколько, то им нечего будет делать. Усмехнулся. Согласился.

- Пожалуй, что и так. У вас не соскучишься. Спросил:

- А сколько времени я у вас буду занят ежедневно?

- Ну, часов с девяти утра, - это не поздно? - часов до семи вечера, это не рано? Иногда, если спешная работа, можно и попозже посидеть или прийти в праздник, - ведь вы свободны?

- Сколько же вы думаете платить?

- Рублей восемнадцать в месяц вам будет достаточно? Подумал. Засмеялся.

- Мало-с.

-Больше двадцати двух не могу.

- Хорошо-с.

И с внезапным порывом злости встал, сунул руку в карман, вытащил оттуда ключ от своей квартиры и тихо, но решительно сказал:

- Руки вверх!

- Ах! - произнесла барышня и немедленно же подняла руки.

Она сидела на диване, очень бледная. Дрожала. Она была большая и сильная. А он - маленький и тощий.

Рукава ее одежды отвисли к плечам, и две протянутые вверх белые, голые руки казались толстыми, как ноги акробатки, упражняющейся дома. И видно было, что у нее хватит силы долго держать руки вверх. И сквозь испуг на ее лице пробивалось выражение значительности переживаемого.

Наслаждаясь ее смущением, Мошкин произнес медленно и внушительно:

- Только двинься! Только пикни! Подошел к картине.

- Сколько стоит?

- Двести двадцать, без рамы, - дрожащим голосом произнесла барышня.

Порылся в кармане, достал перочинный нож. Разрезал картину сверху вниз и справа налево.

- Ах! - вскрикнула барышня. Подошел к мраморной головке.

- Что стоит?

- Триста.

Ключом отбил ухо, оббил нос, щеки пооббил. Барышня тихонько ахала. И приятно было слушать ее тихое аханье.

Порвал еще несколько картин, порезал обивку кресел, сломал несколько хрупких вещичек.

Подошел в барышне. Крикнул:

- Лезь под диван! Исполнила.

- Лежи смирно, пока не придут. Не то бомбой тарарахну. Ушел. Никого не встретил ни в передней, ни на лестнице. У ворот стоял тот же дворник. Мошкич подошел к нему. Сказал:

- Что у вас барышня-то странная какая?

- А что?

- Да нехорошо себя ведет. Скандалит очень. Вы бы к ней пошли.

- Коли они не зовут, как же я могу?

- Ну, как знаете.

Ушел. Голодный блеск в его глазах тускнел. Мошкин долго ходил по улицам. Тупо и медленно вспоминал эту гостиную, и разрезанные картины, и барышню под диваном.

Тусклые воды канала манили к себе. Скользящий свет заходящего солнца делал их поверхность красивой и печальной, как музыка безумного композитора. Такие были жесткие плиты набережной, и такие пыльные камни мостовой, и такие глупые и грязные шли навстречу дети! Все было замкнуто и враждебно.

А зеленовато-золотистая вода канала манила.

И погас, погас голодный блеск в глазах.

Так звучен был мгновенный всплеск воды.

И побежали, кольцо за кольцом, матово-черные кольца, разрезая зеленовато-золотистые воды канала.