Самая плохая адептка (СИ) - Рэй Анна - Страница 38

Уже засыпая, вспоминала прошедший день и особенно вечер. И вот что странно, я всегда думала, что моя любовь — растения! Но сегодня вдруг осознала, что магические звери мне тоже нравятся. За ними интересно наблюдать, они такие разные и забавные — смешные, серьезные и в то же время очень одинокие. Как та каменная гаргулья из сказки. И если что-то случится, кто им поможет? Кто вылечит крыло гиппогрифу, чтобы он мог летать? Кто помоет гаргулью, которая поэтому и каменеет, что за много лет грязь скапливается на шкуре? Кто исцелит рану на хвосте Полли или позаботится о Крылатике? И сколько еще таких одиноких магических животных, которых люди боятся брать домой, а лекари не знают, чем лечить.

Мне всегда нравилось зельеварение. Но папенька и наш главный зельевар в итоге оказались правы, говоря, что у меня поверхностные знания и дилетантский подход. Ведь все что я умела, это, почувствовать спрос и сварганить несколько настоек, которые хорошо продавались. Серьезные же лекарства и антидоты я никогда не готовила. Но здесь же, в академии, передо мной открывались огромные возможности: получить знания и создать уникальные лекарства для магических животных. А вдруг позже я смогу открыть свою зооапетку? И это будет не работа в «Кошмарековых зельях», где все меня считают дочерью известного аптекаря и удачливой выскочкой. Это будет мое собственное дело! Нужное и полезное! И я смогу всем доказать, тому же жениху и по трагической случайности ректору Академии, что чего-то стою!

Врачевать Г рифа пришли не только преподаватели нашего факультета, но и студенты, которые окружили зверинец, заглядывая в окна и двери. А вот в помещение разрешили зайти лишь избранным, то есть мне и моим сокурсникам. Ханка Беде скривила лицо при виде меня. И я ее понимаю: после моих проказ, а по сути, из-за ее собственной глупости ректор Тори уже не считал Ханку лучшей студенткой и порой на занятиях отпускал колкие замечания. Со мной же в последние дни Амадор Тори держался подчеркнуто вежливо. Жаль. Несмотря на вредный характер и высокомерную манеру общения, жених мне по-прежнему нравился. Мне так хотелось, чтобы он улыбнулся, поцел… похвалил. Но пока я удостаивалась сухого «адептка Комарек». Но хоть уже не называл «своим кошмаром» и «самой плохой адепткой», значит, не все потеряно. А вообще не знаю, на что я надеялась. На то, что жених увидит во мне не только недостатки, но и достоинства, влюбится, будет гордиться? Я же видела сколько вокруг красивых девушек. И если ректор не обратил внимания ни на одну из них, то почему должен увлечься студенткой с заурядной внешностью, которая к тому же доставляла ему головную боль и была похожа на навязанную невесту с портрета. Но… но я все же не теряла надежды на толику симпатии с его стороны.

Пока же вместе с адептом Яцеком и магистром Болеком мы разместились возле лежащего в загоне Г рифа. Зверь принял из рук Змиевского настойку и погрузился в сон, а мы следили за пульсом и сердцебиением.

Надо сказать, что в просторном помещении зверинца преподаватели и студенты целительского факультета развернули целую переносную лабораторию. Такие я видела лишь когда мама лежала в лечебнице. Увы, ей не смогли помочь ни антидоты, ни уникальные пилюли отца, слабое с детства сердце в один миг перестало биться. Но сейчас я искренне надеялась на хороший исход операции. Магистр врачевания установил рядом с Г рифом аппарат дыхания — совместная разработка механиков и целителей. Хирурги разложили на белоснежной ткани инструменты, а мы — зельевары — чемодан со склянками, в котором находились как антидоты, так и успокоительное с антисептиком.

Адепт Змиевский заметно нервничал и не отходил от гиппогрифа. За этот месяц между ними возникла самая настоящая дружба. Вот бы и мне добиться подобного с Матюшей. Хотя прогресс в наших отношениях был очевиден — печенье и сказки потихоньку пробивали броню в суровом гаргульевом сердце.

Наступила тишина. Ректор Тори с помощью магии с заклинаниями приподнял Г рифа и переложил в удобное положение, чтобы зверь нечаянно не придавил больное крыло.

Я покосилась на ректора, который приблизился к нам с Яцеком, уступив место для врачевателей.

— Бытовая магия плохо воздействует на магов и магических существ. Но сейчас в спящем животном нет сопротивления.

Неожиданно пояснил Амадор Тори, распознав мой немой вопрос, а я наконец получила объяснение, почему ранее не получалось перенести в таз с водой вредную Матюшу.

— Учебник «Основы магии», параграф двенадцать, — не удержался от ехидного замечания ректор.

Хотелось съязвить, что мы еще не проходили эту тему, но сейчас не время. Началась операция.

Мы с сокурсниками отошли подальше, чтобы не мешать врачевателям. Всем руководил декан Матеуш, магистр Болек следил за состоянием Г рифа, проводил манипуляции с крылом магистр по хирургическому врачеванию, а адепт Змиевский и еще одни старшекурсник ему ассистировали. Я вздрогнула, когда надрезали тонкую кожицу крыла и извлекли раздробленные тоненькие косточки и мелкие хрящи. А позже с интересом следила, как на их место принялись вживлять искусственные, формируя каркас. Команда врачевателей работала ловко, действия были слаженными. Змиевскому позволили зашить тонкое кожистое крыло в месте вживления, а затем старшекурсник принялся латать прорехи Вилкиным заплаточным раствором, который декан Матеуш и магистр Болек довели до ума. Я с замиранием наблюдала за тем, как прозрачная жидкость с шипением касалась прорех на коже, стягивая ее и выравнивая. До боли прикусила нижнюю губу и сжала кулаки, словно это мне причиняли боль.

Кто-то легонько сжал мое плечо, позади послышался тихий голос ректора Тори:

— Не стоит так переживать. Лер Матеуш все проверил, и ваше обезболивающее, и алхимикат.

Я повернула голову. Ректор стоял рядом с непроницаем лицом, но вот его голос… в нем появились теплые нотки без привычного высокомерия и насмешки. Я кивнула, испытывая благодарность, и вновь посмотрела на Г рифа. С ним уже работали целители, сращивая хрящи и заживляя ранки.

Как только они закончили и переглянулись, нас подозвал магистр Болек. Действие настойки вот-вот должно было прекратиться, и мы замерли в ожидании. Наконец Г риф пошевелился, дернулся, подогнул копыта и попытался встать, но вновь завалился от слабости. Пульс и сердцебиение были в норме для гиппогрифа в его обычном состоянии. Все замеры мы сделали заранее и записали, а теперь сравнивали и следили за дыханием. Змиевский склонился к птичьеподобной морде магического зверя и что-то зашептал, поглаживая клюв. Г риф моргнул и покорно лег. А над зверем склонился ректор Тори. Он словно гладил гиппогрифа, не касаясь, а из ладоней мужчины струилось мягкое свечение. И без пояснений стало очевидно, что светлый маг высшей категории передает зверю часть своей магии для восстановления сил. Г риф догадался, а может, и почувствовал, он издал гортанный звук, который был похож на слова благодарности. А затем устроился поудобнее, погружаясь в целебный сон.

Змиевский попросил разрешения остаться с другом, а еще настаивал, чтобы зверя больше не связывали. Переглянувшись, ректор с деканом одновременно кивнули, правда, Амадор Тори не преминул заметить:

— Под вашу личную ответственность.

Адепт серьезно кивнул, а мы принялись собирать инструменты, аппараты и склянки, чтобы покинуть загон и дать гиппогрифу отдохнуть.

Уже у входа в зверинец, мы с сокурсниками счастливо смеялись и обменивались впечатлениями на зависть другим студентами. Наши подопечные звери сгрудились в коридоре, с волнением разглядывая собрата, а смотритель их успокаивал, словно они понимали речь. Хотя… они и понимали. Наши звери все чувствовали и сопереживали.

— Составьте график дежурств, — обратился к адептам нашего курса декан, — проверяйте пульс, температуру, давайте пить…

Мы тут же распределили время ухода за гиппогрифом, и мне достались вечерние часы, чему я была очень рада. Как раз почитаю подопечным сказки на ночь.