Мой чужой король (СИ) - Вознесенская Дарья - Страница 20

‍

На пользу той ненависти, что он таит в своем ледяном сердце.

— Что ты сделала? Каким колдовством осквернила эту ночь?

— Колдовство — дитя ночи, как же оно может осквернить что-то? — задрала подбородок, — Я ответила тебе уже… мой король, всего лишь не позволила им умереть, чтобы ты убил их, как должно.

Нахмурился.

Не верит.

Ну а мне то что? Слова легко проверить — если эти двое доживут до утра, то он сам в этом убедится. Или он подумал, что я специально облегчила их страдания, которые они переживали с истинным мужеством воинов? То тихое «добей» было лишь отчаянным криком тела, но душа знает правильный путь.

— Не ошибись… моя королева, — всматривается в меня, будто рассчитывает найти что-то кроме безмятежности и уверенности в своих силах.

— Я ошиблась лишь однажды.

Мы оба знаем, когда.

Эгиль-Ворон уходит, и его черный короткий плащ, которым он укрывается, когда снимает доспехи, укрывает свои раны и ушибы — о да, я чувствую каждую, когда позволяю себе почувствовать — а я снова возвращаюсь к поклаже, которую уже вернули на телегу, вместе с прочими вещами, и устраиваюсь подле них, без всякого удобства, не желая больше искать места среди тех, кого я пугаю и злю.

Не сегодня.

Устала…

А утром выяснилось, что я все-таки совершила. Ледяной король так и подумал — и снова сплюнул от вспыхнувшей ярости в мою сторону, что не осталось незамеченным.

Пленные умерли… но только не потому, что я им помогла. Я поняла это, когда подошла к ним и обнаружила свежие раны, настолько свежие, что их запах все еще таил в себе дыхание мужчин.

Что ж, так или иначе Один их примет — ведь пронзивший клинок был в руках врага.

Я не стала объясняться — не поверит. Только внимательно оглядела тех, кто был поблизости, в надежде распознать того, кто мог это сделать.

Кто мог подслушать наш разговор и следить за нами.

Кто мог захотеть выставить меня в еще худшем свете перед мужем.

И кто ненавидел меня больше, чем все прочие?

С каждой высотой становилось все холоднее.

К Перевалу мы подходили в том месте, что на карте отца было обозначено непонятной мне завитком. И только сейчас я поняла, что это. Каскады горных троп, поднимающиеся все выше, чтобы скрыться в глубоком ущелье между пиков Двух Безымянных.

Говорили, что когда-то на вершине жил король, имя которого так долго было запрещено упоминать, что оно и верно позабылось. И не зря запрещено — он возомнил себя настолько великим, что вознамерился построить лестницу до божественного Асгарда и заявиться к богам в гости, как равный.

И заявился ведь… мертвым.

Развеселившиеся от его притязаний боги предложили, раз он равен им, принять и равный дар. Молнию. Та ударила точно в замок, уничтожив и короля, и его домочадцев, расколов гору с позабытым теперь именем на две.

В эту огромную трещину и лежал наш путь.

Мы подходили ближе и ближе к началу горной тропы, а мне становилось все неуютней и страшнее — горы подавляли своим величием. И я никогда и представить себе не могла, что буду забираться на свою высоту. Одна.

С каждым днем становилось всё более пусто.

И вокруг меня, и в моей душе.

Уже не ненависть руководила людьми — страх. Страх перед неизведанным, колдовским. Я догадывалась, что причиной тому — мой поступок и рассказы трусоватого поганца, который не только полюбил подсматривать — как он считал, присматривать — за мной, но и делиться своими впечатлениями с прочими. И, порой, хотела закричать всем, кто шарахался от меня в сторону, как от заразного больного, что им стоило бы присмотреться к собственному королю, чья мощь и удача не могут быть человеческими. Чья кровь кипела столь бурно, что я чувствовала её аромат, не чувствуя запаха.

Эгиль-Ворон был порождением льда, и пламя внутри меня болезненно шипело каждый раз, когда он обращал на меня свой взгляд.

Чернокнижница, — утверждал он.

А ты кто, муж мой? Может быть саам? Столь коварный и злобный, что если рассердишься, то земля проваливается по твоему желанию, а попадется тебе в твоей силе на глаза что-либо живое, то сразу же падает мертвым? Может ты можешь заговаривать оружие? Или создавать живых мертвецов? Почему так неуютно от твоего дурного взора? Ты вознамерился заставить меня заболеть или сгинуть только лишь по мысленному приказу?

Вот и снова.

Взгляд Ворона неторопливо прошелся по моей фигуре. Сверху вниз. В обратную сторону. Остановился на лице — скривился даже. Да, я выглядела не лучшим образом — путешествие не давалось мне легко. Я не была приучена к столь дальним переходам. К тому, что в лицо постоянно дует холодный ветер, к тому, что больше двух осьмиц мы не останавливаемся в чужих жилищах или возле реки, и привычная мне свежесть после горячей ванны или купания не доступна. Я видела в маленьком полированном зеркале, что лицо мое обветрилось и осунулось, нос заострился, волосы стали тусклыми и спутанными, а губы покрылись мелкими ранками. А сегодня еще и испытывала боли, связанные с женским циклом и каждый раз, когда лошадь спотыкалась о тот или иной камень, щедро рассыпанный по тропе, морщилась.

Меня утешало только то, что нам были обещаны больше суток отдыха перед восхождением. Я намеревалась добраться до талой воды и пусть даже одним котелком и тряпицами, но хоть как-то обтереться. А сейчас — хотя бы оказаться на земле, забраться под шкуры и забыться сном. И ужинать не буду — мне кажется сегодня я не способна даже жевать.

Но и это у меня отняли.

Ворон, против обыкновения, опустился рядом со мной, и приказал подать нам обоим еды и подогретого вина, которое слили из одного из тех бочонков, что был частью королевского добра. Вроде бы и моего тоже, по праву… только я еще ни разу не прикасалась к тем припасам. Ни к вину с юга, ни к шерсти, ни к серебряным кубкам и блюдам, резным шкатулкам. Я была дочерью воина и знала, сколько владельцев могло быть прежде у того или иного предмета. И сама пользовалась подобным в своей родовой крепости… Но отпечатки на этих казались мне слишком свежими.

— Пей, — хмуро сказал мужчина и первым же подал пример. Его что-то беспокоило и выводило из себя — это было на удивление довольно частое чувство у того, кто представлялся мне глыбой льда.

Не стала спорить, хоть глаза и слипались, и мне хотелось только одного, улечься…

… положив голову ему на колени.

Вздрогнула и встрепенулась.

Что за странная мысль?

Или это… не моя мысль?

Щеки опалило жаром и я сделала большой глоток терпкого и горячего… божественного напитка, а потом сунула в рот старую лепешку.

Почему он здесь? Что ему надо? Как правило, я ела одна, а он — среди ближайших воинов, с ними же и разговаривал. И вот нет же, сидим рядом, как будто мы по-настоящему муж и жена. Как-будто даже в удовольствие.

Но это напускное.

Я всем нутром, пламенем, опалявшим изнутри, колкой изморозью, ползущей по рукам, ощущала опасность. Словно находилась рядом с тем, кто в любой мгновение может напасть и не делает это только потому, что ждет чего-то.

Чего?

С трудом прожевала и проглотила первый кусок, а дальше отложила лепешку — не лезло.

— Ешь.

— Не хочу, — возразила вяло, — Или ты хочешь и в этом меня заставить?

Сверкнул взглядом.

Мы так и сидели — он хмуро ел, я пила — до тех пор, пока он не спросил тоном, не предвещавшим ничего хорошего:

— Прошел почти полный лунный цикл с момента нашей свадьбы.

Я глянула на него с удивлением — вот с чего вспомнил об этом? — и кивнула.

— Ты не понесла?

Вот тут уже едва не поперхнулась. Смеху-то было бы в Асгарде среди богов — захлебнуться вином, пройдя столько испытаний.

— Нет, — ответила настороженно, чувствуя неловкость. Новое для меня чувство. И тут же вспыхнула сжигающая её досада, — Ты же сам отказался от этого, а дети… невозможны без того, чтобы супруги делили совместное ложе.