Невинная для Лютого. Искупление (СИ) - Билык Диана - Страница 36

— Полутруп? — покачнулась я.

— Бля, Димка, следи за языком, — подхватив меня, выругался Стас и тут же поспешил мне улыбнуться: — Лёшка живучий! От одной маленькой пульки не умрёт.

Я ощутила, как от лица отхлынула кровь:

— В него стреляли?!

— Твою мать, Звонарёв, — Дэми отодрал от меня Стаса. — Заткнись и зови своих врачей. Все с Береговым нормально, немного переутомился. Лина, тебе тоже нужно прилечь. Я тебя отнесу…

— Нет! — Я вырывалась изо всех сил. — Никуда не уйду! А ну отпусти!

Дэми вполголоса выругался, но опустил меня на пол. Я бросилась к мужу и, опустившись на колени, обхватила ладонями его осунувшееся лицо.

— Боже… Что с ним произошло?

— Порезался маленько, — бодро объяснил Стас. — Врач перебинтовал, но рана нарывает. Настаивал на операции…

— Так какого ляда вы привезли его сюда?! — возмутилась я. — Ему же в больницу надо.

— Попробуй переубеди, — болезненно скривился Звонарёв. — Он бредил тобой, даже когда ему снотворное вкололи, сполз с кушетки и шептал, что должен увидеть тебя. Так, я за доктором. Дэми, следи тут…

— Да вали уже, — пробурчал охранник и, когда Стас вышел из дома, усмехнулся. — Лёшка, как заметит взгляды, которые Звонарёв на тебя бросает, придушит идиота. Ты уж поговори с этим ненормальным романтиком…

— Конечно, — нежно улыбнулась я, поглаживая впалые покрытые колючей щетиной щёки мужа. — Как очнётся, сразу всё обсудим.

— Кхе, — смутился Дэми, почесал не очень ровный нос пальцем. — Я вообще-то о Станиславе. Никогда не представлял Лютого романтиком.

— И зря, — слёзы снова заскользили по моим щекам. — Он способен на нежные, романтичные до сумасшествия поступки. Только… я не замечала этого. Я все видела и понимала совершенно не так. Ревновала, обвиняла… Ждала, когда он бросит меня. Уйдёт. А он…

Я захлебнулась чувствами, и Дэми положил мне тёплую ладонь на плечо. Улыбнулся сдержанно, на строгом лице появились мягкие морщинки, а в русых волосах задрожало отражение света.

— Он всегда шёл только ко мне, — справившись с чувствами, закончила я. — Ломая стены, предрассудки, убеждения… Ломая себя, он шаг за шагом приближался ко мне, а мне казалось, что отдаляется. Я сама делала всё, чтобы Лёша исчез, и поняла это только тогда, когда муж действительно ушёл. И это был самый страшный день в моей жизни.

Дэми пожал моё плечо и тихо произнёс:

— Но он здесь, Ангел.

Очнувшись, я повернул голову и оценил белизну палаты сполна. Пришлось зажмуриться и застонать.

С губ сорвалось протяжное «Ли-и-ина».

Я не мог вспомнить, видел ли ее, или мне почудилось. Все плыло и подпрыгивало в мутном мареве глухой боли. Стал подниматься, срывать капельницы, пытаться скинуть с кровати тяжелые ноги.

Но теплая рука вдруг легла на щеку, и я разучился дышать, окунувшись в блестящую слезами синеву.

— Мой Ангел…

— Лёша. — В её голосе звенела тревога. — Тебе нельзя вставать. Доктор сказал, что тебе повезло выжить с такими ранами. Лежи, пожалуйста, мой дикий зверь, послушайся хоть раз.

Я привстал-потянулся, рука метнулась к ее волосам, забралась на затылок, запуталась в мягких прядях и заставила жену наклониться. Мне нужно было почувствовать ее тепло, вдохнуть запах кожи, услышать, как стучит быстрый пульс.

Глубокий вдох, выдох со свистом, еще вдох. Затем еще и еще. Я будто захлебывался нежным ароматом любимой, целовал сухими губами ее вспотевший лоб, трогал лицо, изучая каждую ямочку и родинку, прикусывал уши, гладил худенькие скулы, поднимался выше по румяным щекам, считал мокрые ресницы и шептал:

— Прости, прости, прости меня… Что не успел спасти твоего отца, что был жесток, что бросил на твои маленькие плечи столько проблем, что заставил так долго мучиться в неведении. Делай что хочешь: бей меня, ревнуй, ругай, топчись, гони, я все равно буду рядом. Пока не сдохну. Даже если ты будешь ненавидеть меня вечно, я не отстану. Не смогу больше без тебя, это слишком тяжело. Ты будто часть моей души, тот самый кусочек, что делает меня человеком. Я каменею, когда ты далеко, высыхаю, истощаюсь. Не гони, умоляю. — Я порывисто выдохнул ей в губы. Лина так сильно их искусала, что страшно было прикоснуться — кровь пойдет. — Прости, маленькая, что любить тебя… посмел. — Я не знал, нашла ли она письмо, читала ли, услышала ли то, что хотел сказать. Теперь это было не так важно, потому что я любил вопреки. Не смел, но делал это.

Лина молча уткнулась лбом в мое плечо и, закрыв глаза, беззвучно заплакала. Затем отстранилась. Подняла руку и, сжав пальцы в кулак, замахнулась, будто собиралась ударить. Но не била. Лишь выпрямила указательный палец и, не разрывая горячего взгляда, прошептала:

— Первое. Никогда больше не извиняйся за любовь. Я не верила тебе, потому что ты всё время извинялся. Мне казалось, что в тебе говорит лишь чувство вины. — Она выпрямила второй палец. — Ты поклялся быть рядом. Так будь! Каждый день вдали от тебя, словно путь по пустыне. Я мечтала только о том, чтобы ещё один день закончился, и я смогла бы во сне увидеть тебя. — Она разжала ладошку и хлопнула меня по груди: — И третье… — Распахнула глаза, с ресниц на щеки спрыгнули слезы, и зло посмотрела на меня: — Не смей умирать, Лютый! Никогда. Больше. Не смей!

И, зажмурившись, снова расплакалась.

Я завернул ее собой и, сдерживая эмоции, задышал в потолок. В груди свистело от воспаления, но я сдерживал кашель. Понимал, что должен сказать еще что-то, но услышанное бросило меня в невесомость. Я летел. Так высоко, что дух захватывало.

— Я искуплю все до капли, Ангел. Обещаю, — опустив взгляд, провел большим пальцем по раскрытым губам жены. Какая у нее нежная кожа, будто бархат. — Я ложился спать и думал о тебе, рвался всеми жилами домой. Не мог желать, чтобы ты обо мне вспоминала, но до жути желал. Маленькая моя, спасибо, что боролась и не сдавалась, — я поднялся еще, затянул Лину в свои объятия туже, плотнее прижал к себе, позволив почти сесть на меня верхом, и почувствовал, как сильно пихнулась наша дочь. — Да она боец, — засмеялся я хрипло. Отодвинул Ангелину за плечи и положил обе ладони на сильно подросший животик. — Ну привет, ангелочек. Папа рядом и никогда тебя не оставит. — Жена не дышала, только всхлипывала, и я спросил: — Лин, как Саша? — приподнял взгляд, похлопал по свободному месту на кровати и дождался, пока она неуклюже передвинется и приляжет на мое плечо, разрешив мне снова впутать пальцы в светлые пряди.

Я будто продолжал спать. Ничего не болело. Ничего не тревожило. Вообще ничего. Даже чувство вины. Потому что вместо него в груди горело солнце моей любви.

— Саша, — она прижалась щекой к моей груди, и сквозь мокрую от слёз футболку я ощущал тепло её кожи, — невероятно быстро освоился в седле. Как настоящий кентавр! Его лошади слушаются так, что конюхи диву даются. А сын отвечает, что главное — быть с животными откровенным и не обижать. И в кого он такой серьёзный?

— Наверное, в тебя, — хмыкнул я. Повернулся удобней, чтобы заглянуть ей в глаза. — Обо мне не спрашивал?

— Нет, — честно ответила она, — а я… Я боялась что-то говорить. Но он выучил твой стих.

— О, ужас, — я стукнулся затылком об изголовье кровати. — Там же все коряво. Ты читала… Ты читала сыну любовное письмо? О-о-о… — немного сжал рукой угол ее плеча и, нагло пробравшись рукой ниже, накрыл налитую грудь через тонкую ткань платья.

Лина судорожно втянула воздух и, прильнув ко мне, прошептала:

— Я читала их вслух, а Саша услышал. И с того дня мы начинали с них утро, и сын не засыпал, пока я их ему не прочитаю. Хотя сам знает наизусть… Не знаю, в чём дело, да и не важно. Я и сама без них заснуть не могла. Только тогда ко мне во сне приходил мой любимый муж. Живой…

— Повтори, — застыл я.

Она приподнялась на локтях и, заглянув в мои глаза, прошептала:

— Я и понятия не имела, что мой Лютый зверь — поэт!

— Нет-нет, — пальцы сами нырнули под ворот, но остались на границе дозволенного. Не сегодня, не сейчас. Позже я обязательно сделаю Лине приятно. — Там было что-то другое, — я прищурился. — Скажи еще раз, пожалуйста.