10+ Городских историй от Вероники Мелан в одном сборнике - Мелан Вероника - Страница 16

В деревнях есть то, чего нет ни в одном городе: пусть нет круговерти из событий, но есть тишина и размеренность, пусть немного новостей, но есть отсутствие суеты, почти нет приезжих, но зато все знакомые, свои.

Анастасия Захаровна выспросила и про сестру Таисию, и про маму, и про всех, кого смогла припомнить. Хорошая она, старенькая и теплая. А как радовалась, что внучка приедет ее повидать…

В какой-то момент я пожалела, что не привезла ей, гостеприимной родственнице, которую и знала-то не так хорошо, какого-нибудь сувенира. Хоть маленького, но…

Идея пришла в голову неожиданно.

Я посмотрела на часы и сказала, что выйду в туалет.

Меня снабдили дополнительным мотком туалетной бумаги (вдруг во дворе закончилась?), посоветовали держаться стены (земля стылая, ногу не подверни) и отправили с Богом.

Проходя по двору, чтобы скрыться в тени от глаз, я бросила взгляд на стоящую в отдалении баню.

Оттуда доносились вполне себе пьяные визги и хохот; в желтом оконце бодро мелькали мужские силуэты.

Значит, все идет отлично, время есть. Если здесь начало девятого, то в Бельгии начало четвертого – магазины должны работать.

Только бы получилось.

Оглядев темную улицу перед прыжком – деревянные покосившиеся дома, неровную дорогу и застывшие льдом лужи, – я почему-то подумала о том, как сильно соскучилась по Дрейку.

Магазин, о котором я помнила еще с давних времен, оказался открыт. В нем продавали удивительно красивые тканые гобелены. Такой хоть на стол, хоть на подушку, хоть на стену – найдут бабушки применение. Еще бы найти качественные наборы полотенец (в хозяйстве женщинам пригодятся) и винную лавку, чтобы порадовать хорошим коньяком деревенских мужчин.

Брюссель гудел.

Центральная площадь, толпы туристов, кафе с извечными завсегдатаями, доносящиеся с дороги гудки полицейских сирен. Здесь никогда ничего не менялось: все так же высился в небе шпиль высокой готической ратуши, все так же продавали в каждом окне Бельгийские вафли и здоровенную клубнику в шоколаде.

Я облизнулась, поудобней перехватила объемный пакет с рулонами золотистой вышитой ткани и, огибая фотографирующихся на фоне знаменитой архитектуры людей, направилась через площадь. Винная лавка находилась на углу, рядом с шоколатье, а магазин домашней утвари – вниз по улице. Надо поторопиться.

Бутылки в тяжеленных пакетах грохотали, плечо оттягивали две объемные сумки; я осторожно занесла их в сени, поставила у стены, прикрыла за собой деревянную дверь и отдышалась. Ух, куртка промокла от пота: там тепло, здесь холодно, все второпях, все на бегу, но подарки понравятся. Раздадим утром, скажем, что от нас всех…

Из комнаты доносилось хоровое пение, значит, дошло и до этого. Слаженно голосили и деды, и бабки, кто-то подыгрывал на гармошке. Я толкнула дверь в избу и оторопела: отпаренный и отмытый спецотряд с полотенцами на влажных волосах и красными лицами уже расположился за столом.

На коленях Эльконто ерзал чей-то внучок, к Баалу (видимо, не удержалась в нахлынувшей ностальгии) привалилась плечом порозовевшая Васильевна, Рен держал в руках стопку с настойкой и, расчувствовавшись, покачивал в такт песни головой, а Чейзер показывал одному из любопытных дедов военный нож, который, насколько я помнила, всегда носил в голенище сапога. Остальные пытались подпевать, видимо, песня по чьей-то просьбе шла по второму кругу.

Боже мой, даже угрюмый Канн, и тот старался вторить…

Так-так-так!

Удался, однако, вечерок-то!

Людмила – полная тетка лет сорока, что жила по соседству с бабушкой – заметив меня, наклонилась и прошептала:

– Тебя по-большому пронесло, небось? Чего-то долго не было. Давай принесу отвар из укропа, для желудка как раз.

Я стерла в лица удивление, сдержала расползающуюся по лицу улыбку и покачала головой.

– Спасибо. Мне уже лучше.

Та понимающе кивнула и перевела взгляд на сидящих за столом парней.

– Вот иностранцы, а ты поглянь какие хорошие, а? И водку пьют, и поют… Вот бы прижились!

– Да уж, – крякнула я и подмигнула сидящему у самой стены Халку. Тот захрустел соленым огурцом и подмигнул в ответ.

«Иностранцы» жителям деревни полюбились.

И потому мы покинули Полысаевку не рано утром, как планировали накануне, а только к шести вечера.

Сама я проснулась около полудня в доме той самой соседки Людмилы, потому как начала клевать носом прямо за столом, пока веселье находилось в самом разгаре. Где спали остальные, для меня осталось загадкой, но ко времени моего пробуждения они уже успели починить покосившийся забор Ильичны, закрепить отошедшие и рассохшиеся ставни бабы Вари и ей же перетянуть бельевые веревки во дворе. Узнав о «Тимуре и его команде» к Варваре поспешили и другие, начали просить помощи с сараем, с сенями, с печью и еще Бог знает с чем…

Только и видно было знакомые силуэты парней, шагающие по покрытой лужами дороге от одного дома к другому. Вот так завезло!

Я хихикала. Сами подвязались…

Деревенские бабы восторгались: при гостях ни один худой алкоголик не показывал носа наружу, мужики, затянув пояса, ходили вокруг петухами, все вдруг сделались деловыми, дружными и веселыми.

К трем часам сели обедать, а позже тот самый дед, что вчера вечером рассматривал нож Чейзера, неожиданно пригласил всех смотреть его боевые награды, да слушать фронтовые рассказы. Дед старый, почти слепой, как отказать…

Шуршали старые альбомы, смотрели с выцветших страниц лица, некогда имевшие место в судьбе старика, были извлечены из шкафа пыльные шкатулки с медалями – ветеран по имени Савельич, покашливая и изредка прерываясь на раскурку самокрутки, рассказывал о войне. Смачно рассказывал, грустно и с юмором; сквозили в его словах взгляды ушедших друзей, слышались их давно переставшие звучать голоса, гремели над окопами тени беззвучно рвущихся бомб.

Ребята слушали молча; Эльконто, поджав губы, смотрел в окно.

Савельич был до слез рад слушателям: хоть кому-то поведать, как оно было, рассказать о тех днях, поделиться мыслями, эмоциями, воспоминаниями. Бабки сочувственно качали головой, мол, да надо бы оно гостям? Но нет-нет сквозила в их глазах и благодарность: «Спасибо, что не обделили его, убогого, вниманием. С кем ему еще говорить? Мы по сто раз это все уже слышали…»

Под конец дед достал из шкафа старый нож. Подошел к Чейзеру – почему такой выбор? Непонятно.

– Ты возьми, сынок, на память от меня. Видно, умеешь обращаться с оружием, а сейчас мало таких умельцев. Пусть у тебя от деда сохранится. А то помру, внуков нет, жалко, если потеряется или пропадет – я с ним всю войну прошел. Как и ты, за голенищем хранил.

Аллертон принял подарок.

Старик не заметил, но заметила я: руки Мака едва заметно дрожали, а в глазах застыла далекая тоскливая боль вкупе с признательностью.

Халк в доме курить не стал – вышел на улицу. Я незаметно выскользнула за ним.

Опершись о заднюю стену избы, мы смотрели на присыпанную снегом комковатую землю огорода, на кусты с болтающимися на стволах, оставшимися с прошлого года, подвязочными лентами, на склон, что за огородом плавно уходил в неглубокий овражек, чтобы через метров триста превратится в пологий, покрытый лесом холм.

Ярко светило солнце; с крыши капало.

На душе вроде и хорошо, и привольно, но немного грустно. Будто камешек сверху лег.

Халк выпустил изо рта очередной клуб дыма и произнес:

– Старые они. Почти все старые.

– Да, я говорила, это деревня, здесь молодых мало.

– Я не об этом. – Он помолчал. – Непривычно видеть сразу столько стариков.

– А-а-а, ты про время. – Я покачала головой и тоже какое-то время стояла без слов. – Да, многих из них через несколько лет не станет. Здесь жизнь короткая.

Возле подошв, перелетев через лужу, в которую постепенно превращались свисающие с крыши сосульки, проскакал воробей, остановился у самых ног, посмотрел снизу вверх, мол, нет у вас еды? А не дождавшись, полетел к забору и уселся на теплую подсохшую доску.