Пещеры Красной реки. Листы каменной книги
(Исторические повести) - Сенак Клод - Страница 16

Пещера была пуста.

Сдавленным голосом Нум позвал:

— Мамма! Тхор! Ури!

Никто не ответил ему. Нум кинулся к частоколу, защищавшему вход в пещеру. Частокол был цел, но лесенка, с помощью которой перелезали через него, исчезла. Подняв глаза, Нум увидел над собой кусок серого зимнего неба с низкими, отягощенными снегом тучами.

Щемящая тревога охватила мальчика. Он с трудом вскарабкался на частокол и обнаружил лестницу, брошенную на земле по ту сторону ограды.

Долина Красной реки казалась вымершей. Ни звука, ни движения, ни дымка костров. Внезапно Нум понял почему. Часть скалистого берега обвалилась и рухнула в реку вместе с несколькими пещерами, в том числе и с той, что служила жилищем Абахо и его внучке. Обломки скал, поросшие колючим кустарником и молодыми дубками, загромождали речное ложе и замедляли бурное течение воды, которая с ревом бросалась на это новое препятствие, образуя вокруг него пенистые буруны, воронки и водовороты.

Приложив руки рупором ко рту, Нум издал протяжный призывный крик. Только эхо ответило ему. Теряя от страха голову, он спрыгнул с верхушки частокола, едва не повредив при этом снова больную ногу, и сбежал с обрыва вниз, к самой воде. Прибрежный песок был испещрен бесчисленными следами ног, словно люди беспорядочно метались по кромке берега, топтались на месте, шарахались в стороны. Чуть подальше, вниз по течению, следы становились более четкими, выстраивались рядами и длинной цепочкой вели к югу, следуя за всеми излучинами берега. Пятки беглецов увязали во влажной глине и песке, оставляя в них глубокие ямки.

Нум легко разобрался в следах, оставленных его соплеменниками. Он понял, что Мадаи, напуганные землетрясением, сначала поддались жестокой панике, бегая во всех направлениях по берегу и разыскивая своих близких. Затем они бросились в уцелевшие после обвала жилища, схватили второпях продовольствие, оружие, одежду — все, что были в силах унести, — и, нагрузившись тяжелой поклажей, поспешно удалились в южном направлении.

Нум всей душой хотел верить, что его семья избежала гибели во время катастрофы. В момент землетрясения они, вероятно, находились в пещере вождя, за ужином, — если только кто-нибудь не отправился в гости к соседям, как это часто случалось. Нум попытался обнаружить среди других следов отпечатки ног своих родителей и братьев, узкие следы маленьких ножек Циллы. Но берег был так истоптан, что разобраться в этом хаосе не сумел бы даже самый опытный следопыт. Поняв тщетность своих усилий, мальчик оторвал глаза от земли и посмотрел на небо, где ветер гнал с севера тяжелые свинцовые тучи.

Нум был один, он был здоров и свободен. Он мог немедленно броситься вдогонку за Мадаями, по их следам, которые, несомненно, приведут его туда, где племя нашло пристанище. Крепко стиснув кулаки и закрыв глаза, мальчик старался побороть охватившее его искушение. Но под горящими от волнения веками отчетливо маячили свежие следы людей на влажной глине и растоптанных травах.

Да, у Нума еще было время последовать за Мадаями. Никто не принуждал его вернуться, никто не заставлял проделывать долгий и опасный путь до Священной Пещеры. Бегом, не задерживаясь нигде, он мог нагнать своих охваченных паникой соплеменников уже к рассвету следующего дня. Мадаи были нагружены поклажей, обременены детьми и, возможно, ранеными. Они не могли уйти далеко.

Стараясь не думать о беспомощном раненом старике, неподвижно распростертом на полу во мраке и одиночестве Священной Пещеры, Нум двинулся вдоль берега по следам родного племени. Небо потемнело еще сильней. Редкие снежинки закружились в воздухе; одна из них опустилась на пылающий лоб мальчика. Еще немного — и белая пелена укроет землю, скрыв под собой все следы Мадаев. И тогда в течение долгих зимних месяцев, до самой весны, дорога их бегства будет так же неразличима, как путь птицы, пролетевшей над ним высоко в небе. Пройдет день, минует ночь, и Нум на всю зиму останется здесь наедине с тяжело раненным Абахо, а быть может, и совсем один, если Мудрый Старец умрет от ран…

Дважды Нум пускался в путь вдоль берега реки, вдогонку за убежавшими Мадаями. И дважды останавливался. Снег валил все сильней; крупные хлопья кружась тихо ложились на землю, заполняя все неровности, все углубления почвы и постепенно скрывая под своим холодным покровом отпечатки человеческих ног на прибрежной отмели…

Еще несколько минут Нум отчаянно боролся с собой. Потом глубоко вздохнул и, закусив губы, чтобы не расплакаться, повернулся спиной к берегу и, прихрамывая, побрел обратно к частоколу.

Возвратившись в Священную Пещеру, Нум обнаружил, что Абахо жив, но по-прежнему очень слаб. Руки старика были холодны как лед, лоб горел огнем. Нум осторожно приподнял с земли голову раненого и дал ему напиться. Сделав несколько глотков, Мудрый Старец открыл глаза, взглянул на мальчика и пробормотал:

— Значит, ты вернулся?

Нум молча кивнул головой. Говорить он не мог. Горло его словно стиснула невидимая жестокая рука. Он слишком много пережил, слишком много выстрадал за последние несколько часов. Силы его были на исходе.

Абахо догадался о том, что происходило в душе мальчика, и не стал расспрашивать его ни о чем. Крепко сжатые губы и отчужденный взгляд больших черных глаз красноречиво свидетельствовали о том, что Нум перенес суровое испытание, истощившее его душевные и физические силы.

Но внешне Нум выглядел спокойным. Он поставил на пол плетеную корзину, которую принес на спине, и достал из нее разные припасы: кусок вяленого бизоньего мяса, соты с медом диких пчел и несколько яблок, которые они с Циллой собрали накануне в ближней рощице. Неужели это было только вчера?

Нуму казалось, что целая вечность отделяла его от этой счастливой минуты.

Абахо съел яблоко, затем отломил кусочек пчелиных сот и высосал из него мед. Пока раненый подкреплял свои силы, Нум, повернувшись к нему спиной, бросил украдкой взгляд на большого быка. Прекрасные темные глаза животного смотрели теперь на него с глубокой нежностью. Судорога, сжимавшая горло мальчика, вдруг ослабела, и Нум, подойдя к раненому, опустился рядом с ним на пол. Ровным голосом он начал рассказывать.

Абахо слушал, не прерывая, не задавая никаких вопросов. Он знал: Нум заметил все, что нужно, до мельчайших деталей.

Услышав, что в долине Красной реки начался снегопад, Мудрый Старец пробормотал чуть слышно:

— Следы должны быть еще заметны. Ты мог бы нагнать племя…

Нум опустил голову и ничего не ответил. Губы его были плотно сомкнуты, но подбородок еле заметно дрожал. Абахо с усилием положил руку на плечо мальчика и повторил:

— Ты еще успеешь догнать их. Иди, сын мой, иди!..

Резким движением Нум сбросил с плеча худую старческую руку, вскочил на ноги и подошел к стене, где был изображен большой бык. Трещина, образовавшаяся после землетрясения, раздирала могучую грудь быка, словно кровавая рана. Нум дотронулся до нее кончиками пальцев, погладил холодный камень. Рука его скользнула вдоль очертания стройных ног, задержалась на точеных копытах. Огромное спокойствие вдруг сошло в его исстрадавшуюся, истерзанную суровым испытанием душу.

Печально, но уже без горечи подумал он о родителях и братьях, которых, быть может, никогда больше не увидит, о милой девочке, которую так любил… И когда ощутил наконец, что гулкие удары сердца стихли и предательская дрожь в голосе не выдаст обуревавших его чувств, он повернулся лицом к раненому и улыбнулся ему своей обычной светлой улыбкой.

— Мы дорисуем большого быка вместе, Учитель! — сказал он просто.

Начиная с этого дня, жизнь Нума проходила то в Священной Пещере, то в жилище вождя Мадаев.

Снаружи снег валил с утра до вечера без передышки и зимний ветер носился с воем и свистом над безлюдной долиной Красной реки. День можно было отличить от ночи только по более яркому сверканию снега за частоколом.

В Священной Пещере было относительно тепло. Ночью Нум спал рядом с Учителем, завернувшись в меховое одеяло, днем отправлялся в отцовскую пещеру. Там он пек в золе очага каштаны или, натерев их на каменной терке, лепил из густого, вязкого теста толстые лепешки. Иногда он растапливал немного снега в кожаном бурдюке, подвешенном на трех колышках близ очага, клал туда кусок вяленого мяса и бросал в воду раскаленные в пламени костра камни. Скоро вода в бурдюке закипала и мясо потихоньку варилось, делаясь все мягче. Абахо очень одобрял такие супы, утверждая, что они возвращают ему силы.