Набат - Цаголов Василий Македонович - Страница 57

— В район тебя требуют.

Она кивнула.

— Постель возьми с собой.

— Постель?

— Трактористкой будешь работать в колхозе «Партизан».

— А меня куда пошлешь? — спросила Дунетхан.

— Ты же не трактористка.

— Ну и что!

— И тебе найдется дело. Иди, Фатима.

В раскрытую дверь вслед ей смотрела Дунетхан. Тасо тоже проводил ее взглядом. Он сидел в промятом кресле, похудевший, тихий.

— Ну, вот что, Дунетхан.

Женщина оттолкнулась от косяка, приготовилась слушать бригадира.

— Указание райкома есть.

Прошла к столу Дунетхан, остановилась в полушаге от него.

— В прошлом году ячмень мы убрали за десять дней. Плохо, значит, работали. Теперь нам дали срок: три дня! А потом женщины поедут в колхоз «Партизан». Ты будешь у них бригадиром.

Кивнула в знак согласия Дунетхан, но в свою очередь спросила:

— А у кого дети?.. Кому не на кого их оставить…

Махнул слабо рукой Тасо:

— Старухи присмотрят за ними. Ясли, детсад организуем. Поговори с женщинами.

— Хорошо, Тасо.

— Для армии нужно много продуктов. Сам тоже пойду в горы.

Удивленными глазами посмотрела на него Дунетхан.

Тасо поморщился, а потом проговорил:

— Пусть женщины готовятся. Через день-два в поле выйдут. Теперь иди.

Только она за порог — Тасо закашлялся.

В вечернюю казарму ворвалось:

— Тревога! Боевая тревога!

О том, что бы значила очередная тревога, раздумывать было некогда. Мгновение — Асланбек навьючил на себя ранец с притороченной к нему скаткой, у выхода заученно выхватил из пирамиды винтовку и выбежал на плац, за ним топал одессит. Уже в строю Асланбек застегнул ремень на брюках, поглубже натянул на плечи лямки ранца.

— Завтра принимать присягу, а они тревогу устроили, — Яша передернул плечами. — Как я буду выглядеть на празднике? Я уверен, что сам генерал пожелает познакомиться с лучшим бойцом, и непременно позовут меня, Яшу Нечитайло. А у меня, скажу вам, еще тот видок, будто всю ночь провел с цыганами в ресторане. Боже ты мой, да я помру от стыда, — одессит широко зевнул. — Какой я дурак!

— Эй, не плачь над ухом, — буркнул Асланбек.

— Крокодил, лошадь…

— Я не виноват, что ты животное. Это все люди знают и никому не интересно.

— Дорогой мой Бек, у меня лопнула пуговица на кальсонах.

Полк выстроился и притих. Командиры стояли по двое-трое и о чем-то говорили между собой, а когда появился начальник штаба, батальонные бегом направились к нему.

Сердцем почувствовал Асланбек, что на этот раз тревога необычная. Прав Яша, назавтра полк готовится принимать присягу, после обеда всем разрешили привести в порядок обмундирование, и тут тревогу сыграли.

Вроде бы все, как всегда: построение, ожидание командира полка. Но Асланбек знал, что обстановка на фронте тяжелая, особенно на Западном направлении. Враг все ближе подходит к Москве. Скорей бы отправляли на передовую. Сколько же учиться стрелять, атаковать! Изо дня в день одно и то же, подъемы на рассвете, марши на пустой желудок. На фронте, наверное, все по-другому. Захотел есть — отнял у немцев, и вообще никаких тебе походов, отбоя, нарядов вне очереди… Там сержант на него не станет кричать, побоится, чтобы не получить вгорячах сдачу.

— И сами не спят, и нам не дают, — возмутился кто-то.

— Вы только пожелайте, и я мигом организую грандиозный скандал! Скажите только «да» и вы увидите, на что способен Яша ради вас. Почему вы молчите?

— Нашел время шутить, ничем его не проймешь.

— Не говори много! — отрезал Асланбек.

Командиры бегом вернулись к своим подразделениям.

— Похоже, пойдем досыпать, — зевнул Яша.

— Да нет, затевается что-то, — проговорил Веревкин.

Пришел взводный, отвел в сторону Веревкина, нагнулся к нему и что-то сказал шепотом, тот в ответ закивал.

Полк двигался по шоссе. Колонну сопровождали перемигивающиеся звезды, таинственные шорохи, далекий лай, сдавленные гудки паровозов, гулкое шарканье подкованных сапог.

Все чаще Асланбек подтягивал ремни отяжелевшего ранца, скатка валилась во все стороны, с плеча на плечо перебрасывал винтовку. Рядом с ним сопел Яша, изредка подавая голос, чтобы послать проклятие на голову Гитлера.

В воздухе запахло угольной гарью, ближе становились перекличка рожков, лязг буферов; подслеповато мигали огни стрелок и паровозных фар.

— Пусть я не доживу до утра, если мы не пришли на железку.

Яша схватил друга за плечо:

— Как ты думаешь, князь, зачем мы здесь понадобились?

— Не приставай, слушай, — устало отозвался Асланбек.

— Ха! Удивляюсь, как ты, такой умный, до сих пор не стал наркомом финансов всего Кавказа! Может, ты скажешь, Бек, куда мы укатим отсюда?

— В баню, стирать твои кальсоны.

— Один раз в жизни ты сказал умное слово. Я молчу!

Передние ряды остановились, и зазевавшийся Яша ткнулся носом в чью-то спину.

— Тьфу, бестолочь! Когда только научатся подавать сигнал: «Стоп»!

Отплевываясь, стянул с плеча винтовку, опустил прикладом в землю.

Отдыхали стоя, пока по колонне не пробежала команда:

— Приготовиться к посадке в вагоны!

— Дали бы отдышаться. Кому нужна такая спешка?

Яша повесил винтовку на шею:

— Все время бегом, скорей, скорей.

Вдоль состава понесся, помахивая закопченным фонарем, осмотрщик.

— Пупок прирос к позвоночнику, а они и в ус не дуют. Умирать и то нельзя, без приказа! — брюзжал Яша.

Выпрямившись, Асланбек поймал Яшу за локоть, и тот завопил.

— Уйди, лягну!

Яша попытался вывернуться.

— Ну, чего орешь? — прикрикнул сержант.

— И повеселиться уже нельзя.

Яша смачно сплюнул под ноги.

— Теперь говорить будем по команде.

— Не устал играть? — спросил Асланбек.

— Бек, твое счастье, что у меня заняты руки.

— Ну и балаболка.

Веревкин шумно выдохнул.

— Что бы ты делал без своего языка?

Асланбек засмеялся, изловчившись, двинул Яшу коленом под зад, но при этом сам потерял равновесие и чуть не упал.

— Умоляю тебя, Бек, запомни на всю жизнь этот случай!

— Хорошо, дорогой.

— По ва-го-нам!

Глубоко провалившиеся глаза Тасо были закрыты, рука лежала поверх одеяла. Дышал полуоткрытым ртом, то и дело облизывал тонкие посиневшие губы. Черные густые брови резко выделялись на бледном лице. В ногах у него сидел Дзаге, а у единственного незавешенного окна — Муртуз. В углу, склонившись над столом, шептала Фатима. Она часто заглядывала в газету, а затем долго водила пальцем по карте и, если находила нужный населенный пункт, то подчеркивала красным карандашом.

Линия фронта на карте выглядела изломанной, причудливой.

Тасо открыл глаза и стал наблюдать за девушкой.

— Спасибо, Фатима, — проговорил больной.

Девушка встала из-за стола, опустила голову.

— Барбукаев назвал тебя первой стахановкой.

— Как все, так и я.

— Нам не надо как все. Ты из Цахкома, отец у тебя на фронте. Поняла?

— Да.

Дзаге подался вперед, проговорил быстро:

— И Буту воюет.

Под подушкой у Тасо лежало извещение с фронта на имя Дунетхан Каруоевой. В бою погиб ее сын Созур. Первая черная весть.

Сколько их будет еще? Больной чувствовал затылком грубый конверт, он мешал ему сосредоточиться. Почему у него такая доля? Он, а не кто-то другой должен сообщить Дунетхан о постигшем ее горе. А ему не хватает мужества, и вот уже третий день он убеждает себя, что весть надо утаить. Пусть мать живет надеждой, верит, что ее сыновья придут домой. Это поможет ждать, работать… Еще настанет время, когда она получит сполна и горе, и радость… Нет, ни к чему убивать в ней веру, силы.

За дверью послышался голос Джамбота:

— Эй, кто-нибудь живой в доме есть?