Набат - Цаголов Василий Македонович - Страница 50

— А, Бек!

Замучает, если не ответить ему, не успокоится.

— У нас дома из камня. Понимаешь?

— Я всю жизнь что-то путаю. И ты знаешь, мне за это достается на крупные орехи… Ну, а на собаках ты на своем Северном ездил много? С ветерком, да? С горки? Завидую! Собака — первый друг человека. Умно, гениально сказано. А что думает по этому поводу сам друг? Вот это я не знаю.

Перевернувшись, Асланбек свесился лицом вниз, с любопытством посмотрел на Яшу. Так вот какие они, городские парни. Настырные, глаза с хитрецой, озорные. Вспомнив, как одессит разговаривал с комиссаром, улыбнулся.

— А вы мне кажетесь симпатичным, Бек, — одессит пронес палец перед самым носом Асланбека.

Вольность одессита не понравилась Асланбеку, и он успел поймать его за запястье:

— Э, ты на кого поднял руку?

— Пардон, — воскликнул от боли одессит.

Асланбека взяло зло, и теперь уже без жалости он изо всех сил сжал ему руку.

— О-о, — взвизгнул тот.

Так бы и дал ему ногой под зад, чтобы летел кубарем.

— Скажи: «Извини»!

— Прости, Бек.

— Нет: «Извини!»

— Милый, какая тебе разница?

— Я так хочу.

— Ой-ой! Извини, извини, — завопил Яша.

— Баба, — Асланбек с трудом разжал онемевшие пальцы. — А вот я не закричу, на, нажимай! — он протянул руку. — Не хочешь? Это твое дело, но ты не мужчина.

— Ну вот, — одессит потер запястье и, как ни в чем не бывало, проговорил: — Так на чем мы остановились? — Он ткнул пальцем себя в лоб: — Ах да, вы меня обидели…

— Дайте спать, — проговорил кто-то жалобным голосом.

Приподнялся Асланбек на локтях: справа от него на нарах сидел молоденький боец.

— Кто там плачет? — спросил Яша, не вставая.

— Ганькин, Слава.

Потянувшись, Асланбек повернулся на левый бок, но сон пропал, и он долго ворочался, вздыхал, а когда начал дремать, услышал команду:

— Подъем! Тревога!

Он кинулся искать ботинки, забыв, что спал в них.

Мгновение — и в казарме поднялся гвалт, ошалело снуя и толкаясь, новобранцы повалили к выходу. Одессит же спал, похрапывая, Асланбек успел еще ткнуть его в плечо, он замычал, повернулся к нему спиной.

В казарму влетел комиссар, постояв с минуту, отрывисто крикнул:

— Тихо!

Схватив ранец и скатку, Асланбек устремился вон из казармы, у выхода споткнулся и непременно упал бы не успей схватиться за кого-то. Чертыхаясь, присел, быстро перемотал сползшую обмотку и выскочил на освещенный луной двор. Тут его встретила новая команда:

— По двое становись!

Нашел свой взвод, занял место в строю, а когда оглянулся по сторонам — увидел рядом с собой одессита: он с невинным видом раскачивался взад-вперед.

Когда же он успел? Шайтан, а не человек.

— Ай-ай! Целый год собирался Бек по тревоге! Конечно, вашему сиятельству очень трудно все делать самому. И почему вам не разрешат держать при себе слуг?

Яшкина издевка задела самолюбие Асланбека.

— Скажи еще одно слово, и я тебя разорву!

Одессит чмокнул губами, сделал большие удивленные глаза, ткнул пальцем в грудь Асланбека, нарочито растягивая слова, тихо произнес:

— Его сиятельство желает поговорить со мной конфиденциально? Я к его услугам. Сейчас самое подходящее время для душевных объяснений двух смертельно влюбленных, — Яша слегка поклонился.

Опустив к ногам скатку, Асланбек высвободил руку и собирался уже ударить Яшу, но вдоль строя медленно шел комиссар.

Новобранцы выстроились в две шеренги. В это время в широко распахнутые ворота въехала легковая машина, пересекла двор и остановилась рядом с комиссаром. Из машины стремительно вышел полковник, широким шагом прошел перед строем из конца в конец и вернулся на середину плаца. По шраму на лице и двум орденам Боевого Красного Знамени Яша узнал в нем командира полка.

— Вот бог, за которым Яша поползет с закрытыми глазами в пекло, в ад, тигру в пасть, — прошептал зачарованный одессит. — Какой герой! Вы только посмотрите на его плечи. Это же Эверест, человек-гора!

Козырнув полковнику, комиссар сказал что-то, и снова полковник стремительно зашагал взад-вперед, не удаляясь далеко от комиссара.

— Кто подал команду ложной тревоги? — неожиданно выкрикнул он; сделал паузу, длившуюся минуту, две, после чего проговорил с расстановкой: — Между прочим, трусу в полку нечего делать. Такому лучше убраться по собственному желанию, пока я сам не прогнал, — зычный голос полковника гремел над притихшим плацем.

Строй замер.

— Считаю до трех… Раз!

Вот оно что, оказывается, кто-то подшутил над всеми. Уж не сосед ли? Асланбек скосил вопрошающий взгляд на одессита, но лицо у того было без тени волнения.

— Два!

Почувствовал Асланбек, как у него одеревенела спина, шея, а правая нога вот-вот оторвется от земли. Сейчас он шагнет вперед, возьмет всю вину на себя, только бы полковник из-за кого-то не считал всех трусами. Но его опередил Нечитайло: вышел из строя и отбил три четких шага. Стиснув руки, Асланбек готов был клясть себя за то, что его опередили, да еще плюгавый Нечитайло.

— Так! — командир полка смерил одессита взглядом. — Всем вернуться в казарму и продолжить отдых. Приказываю уснуть. И чтобы я не слышал ни одного звука. Разойдись!

Сломавшийся строй медленно растекался. Поплелся, оглядываясь, и Асланбек, поймав себя на мысли, что, кажется, ошибся в одессите; видно, он настоящий мужчина, если не испугался полковника.

Командир полка закурил, внимательно рассматривая одессита со всех сторон, и тот понял, что наказания не избежать, но все же продолжал держаться смело, не заискивая, пытаясь сохранить независимую осанку.

Полковник с трудом сдерживал гнев, и комиссар, заметив, как у него посинел рубец на лице, положил руку Яше на плечо, и этим как бы взял его под свою защиту:

— Дитя моря.

— На свое счастье, он еще не красноармеец. Почему, Яша Нечитайло, ты взбаламутил народ? Или это ты кричал во сие? — ухмыльнулся полковник. — В атаку звал нас.

Стоявший до этого по команде «смирно» одессит преобразился, перекинул на правое плечо винтовку, заговорил доверительно, быстро, будто боялся, что его прервут, не станут слушать до конца, а ему очень не терпелось высказаться:

— А как же, товарищ полковник, спят себе да еще храпят, позабыли обо всем на свете, даже о мамочке родной. Такое зло на них взяло, ну и… Сам не знаю, как закричал. А чего поразлеглись, может, думают, что казарма им гостиница «Астория»? Вы знаете, у нас в Одессе…

— Ну вот что, — прервал полковник Яшкин словопоток. — Марш на гауптвахту! На двое суток!

Уронив к ногам скатку, Яша внезапно сник. Долго натягивал на плечо сползавший ремень винтовки.

— До каких пор вы будете топтаться?

Яша зябко передернул плечами, с нескрываемой надеждой оглянулся на комиссара: искал у него поддержки, но тот отвернулся, и одессит снова вперил взгляд в командира полка, а сам зашарил ногой: искал скатку.

— Я, конечно, ослышался, — произнес с мольбой в голосе.

— А чтобы в другой раз лучше слышалось, набавлю вам еще двое суток. Марш! Артист из погорелого театра.

Командир полка резко откинул руку в сторону, и Яша понял, что надо уходить, и все же не выдержал, на прощанье сказал:

— Спасибо! Раз надо — значит, надо.

Он сразу стал неуклюжим, угловатым, хотя старался бодро вышагивать через плац.

Весь день думал Асланбек о нем. А ночью услышал…

— А что я сделал?

— Больно умный, под трибунал захотел? Скажи спасибо, салага, что не успел принять присягу… Военная обстановка, а он шутить изволил. Зачем ты усики приклеил? — повысил голос Веревкин.

— Усы не трожьте, товарищ командир.

— Товарищ командир… Вот я тебе покажу, быстро выгоню из тебя одесский душок.

— Пожалуйста, если я преступник, то извольте…

Приподнялся на нарах Асланбек. Рядом стоял Веревкин, а за ним два красноармейца с винтовками. Что происходит?

— Басистый, как погляжу на тебя. Собирайся живо! Ишь, разлегся. Сбежал с гауптвахты…