Набат - Цаголов Василий Македонович - Страница 44

Дернув плечом, Тасо вопросительно посмотрел на приезжих, но те хранили молчание.

— Почему ты просишь меня?

Бригадир сунул список в карман гимнастерки и застегнул пуговицу.

— Ты наш бригадир, а они здесь гости.

Сандир набил самосадом трубку, помолчав, добавил:

— Ты же знаешь, что я в революцию был пулеметчиком..

— Сколько тебе лет, Сандир Кантиев? — спросил капитан.

— Столько, сколько надо, чтобы пойти на войну, — сказал Сандир закуривая. — Вот так… Прощайте, добрые люди, пойду.

— Внеси Кантиева и Сандроева в список, — согласился капитан. — Только укажи, что они сами добровольно изъявили желание идти в армию. Товарищи, после восьми часов, мы не задержимся ни минуты, — устало сказал капитан. — Собирайтесь.

Люди поняли, что война — действительность.

В ясное, солнечное утро налетел ураган, все вздыбил, закружил, вокруг посуровело. И скалы, и крутые склоны, и голубое небо, и снежные вершины — все посуровело.

Повиснув на шее отца, Фатима тихо всхлипывала.

— Боюсь, дада, страшно.

— А кто мне читал про рыбешку: «Жил — дрожал, умирал — дрожал»?

Сандир провел кончиками пальцев по гладко причесанным волосам дочери.

Растерянная мать Фатимы тыкалась во все углы с пустым хордзеном, причитала:

— О, что теперь будет с нами?

Тут Дзаге не выдержал, стукнул палкой о пол:

— Вы что, покойника оплакиваете, сгори дом вашего врага!

Сандир никогда не слышал, чтобы отец повышал голос, а тут, видно, не выдержал — сдали нервы. Присел Сандир рядом с ним, чего он прежде не мог позволить себе.

— Дзантемир, Бола, Ахполат, Буту… — перечислял он, загибая пальцы, — настоящие мужчины.

Дочь оторвала от стола голову, насторожилась, соображая что-то, встала и на цыпочках вышла. Догадался Сандир, куда она ушла. Ему было видно в окно, как дочь перебежала двор, выскочила на улицу, оставила открытой настежь калитку, понеслась по улице к дому Буту.

В душе Сандир одобрил ее, а вслух сказал:

— Не успели мы породниться с Сандроевыми. Честный человек Тасо, и сын похож на него.

Отец смотрел прямо перед собой, не мигая, сосредоточенно думая о чем-то своем.

— Вот что, скажи, пусть отнесут на нихас араку и турий рог, — велел он, встал и пошел.

— Хорошо, — ответил сын, проводил отца, а потом вернулся распорядиться.

К приходу Дзаге на нихас здесь уже собрались аульцы от мала до велика, окружили мобилизованных. Кто-то украдкой утирал слезы, кто-то возбужденно подбадривал других.

Люди расступились перед Дзаге, и старик оказался в центре собравшихся, все взгляды устремились на него. Он успел заметить, что Фатима стоит рядом с Буту, прикасаясь к нему плечом.

— Добрые люди, — громко сказал Дзаге. — Пусть никого не пугает война. Я видел турков, японцев и, как видите, живой. Не все погибают в бою. Поверьте мне… А разве те, кто останутся в ауле, будут жить вечно? Умереть в бою — честь для мужчины! Смерть за славу достойна славы. Так говорили наши деды. Не будем говорить о смерти.

Сандир наполнил рог аракой и подал отцу.

— Сегодня труднее всего матери, но вы не услышите от нее воплей. Мать сильного — не рыдает. Пусть рыдает родившая труса. А в Цахкоме таких нет! Спросите матерей, что они желают вам, и каждая скажет: «Победи врага и возвращайся с победой домой!» Героем, а другим ты ей не нужен. Кто-то из вас не вернется… Это верно. Его имя будет жить в народе, — сломался голос Дзаге, скатилась по щеке слеза, спряталась в усах, — на скале вырубят ваши имена. Вечная слава лучше вечной жизни!

Он пил из рога, пока голова не запрокинулась назад.

Скорого возвращения пожелали все старшие, каждый пил до дна. Но вот Дзаге поднял руку.

— Слышали вы, что Сандроевы пожелали породниться с нами? Тогда я сказал сватам: подождем, пока Фатима станет ученым человеком.

Стало тихо на нихасе, люди не знали, куда клонит старик.

— Знайте, сегодня Сандроевы и Кантиевы породнились!

Прошел гул одобрения.

— Фатима будет ждать сына Тасо.

Старик направился к Буту, приподнялся на носках, дотянувшись, полуобнял за плечи.

— Вернешься с войны — устроим свадьбу.

Затем пожал руки всем уходившим на фронт, и сыну Сандиру…

Припала девушка к Буту, дернулись у нее плечи.

Целый месяц Асланбек находился с отарой по ту сторону перевала. Ни одной весточки не получал он все это время из аула. И Буту хорош, не мог приехать хоть раз, потерял бы два дня. Он, наверное, не выдержал бы. Какой дипломат старый Дзаге, вежливо отказал: жди, когда Фатима окончит институт… За это время много воды утечет. Почему Дзаге даже слышать не желает о женихах? Пойди, возрази ему. Удивительный человек. Интересно, как там Залина? Почему она избегала его в последнее время?

Показался аул, и Асланбек замедлил шаг: впереди журчал ручей, мимо которого ни один цахкомец не проходил, не напившись. Он снял с плеча хордзен, засучил рукава черкески, присел на корточки и, фыркая от удовольствия, плеснул в лицо полную пригоршню студеной воды, потом опустился на четвереньки и сделал большой глоток: заломило зубы. Напившись, закинул за плечо хордзен и снова зашагал, теперь уже по тропе. Рассвет крался по небу, посветлели края облаков, аул еще не проснулся.

За низкой калиткой вильнул коротким обрубком высокий лохматый пес, и растроганный Асланбек потрепал ему загривок, присел, обнял за большую голову, но его внимание отвлекло чье-то едва слышное причитание, и он посмотрел в сторону соседей: не оттуда ли? Не похоже. Тихо у них. Быстрым шагом пересек двор, рванул на себя дверь: у очага сидела мать, уткнувшись лицом в колени. Сын никогда не видел ее плачущей и не знал, что подумать, стоял, теряясь в догадках.

Мать подняла голову, концом косынки утерла глаза:

— Война, сынок! Немцы напали на нас… О-хо! Где твои братья, что с ними?

Она снова ткнулась лицом в колени.

Пораженный услышанным, Асланбек вбежал и остановился перед ней.

— Немцы?! Кто тебе сказал? Ты не ослышалась?

Он выскочил из сакли, снова вернулся:

— Я схожу к Буту.

Заправив под косынку выбившиеся волосы, мать проговорила:

— Буту ушел на войну.

— Что?!

Сын подскочил на месте.

— Как так на войну? А меня почему не позвал?

— И Бола, Дзантемир, Ахполат ушли…

Размахивая руками, Асланбек бегал по комнате:

— Какой позор! Кто-нибудь еще остался в ауле, кроме меня? Почему ты не послала за мной?

Асланбек остановился перед матерью:

— Нана, в горы я не вернусь! Собери меня в дорогу.

— Что ты еще надумал? — встревожилась мать.

Сын присел перед ней на корточки, взял ее за руки, прижал их к своим небритым щекам. Руки были теплые, ласковые, удивительно мягкие.

— Ты хочешь удержать меня? Тебе не будет стыдно смотреть отцу в глаза? Что подумает о нас Тасо? Он на всем свете один… Ты сказала…

— Замолчи.

Мать обняла сына за голову, положила на колени, взъерошила волосы, густые, жесткие, и он на миг вернулся в свое детство. Кончилось оно с арестом отца.

— Посоветуйся с Тасо, — попросила мать.

Поднялся сын, положил руки на бедра:

— Смотри, какой я большой.

— Да, ты вырос быстро, не заметила.

— А ты посылаешь меня к Тасо. Мужчина я!

— Он друг… твоего отца!

Сын старался говорить так, чтобы не обидеть ее своим возражением.

— Я уже посоветовался с отцом, он вот здесь, — Асланбек постучал себя по груди. — Я уйду сейчас, пока не проснулся аул. Ты передашь Тасо, что…

— Так скоро?

Встала мать, провела дрожащими пальцами по лицу сына, не выдержала, заплакала тихо, беззвучно.

Она не утирала слезы, и они текли по ее лицу. Ладонью утирал их сын, не зная, как успокоить ее.

Сам едва не расплакался, с трудом удержался и, совладев с собой, твердым голосом произнес:

— Мне не с кем прощаться… Боюсь, не догоню Буту.