Набат - Цаголов Василий Македонович - Страница 37

Не могла Дунетхан уяснить, из-за чего бригадир и себе покоя не дает, и ее пугает неизвестностью, говорит загадками. Уж сказал «здравствуй», так говорил бы скорей и «до свидания».

Тасо посмотрел на женщину опять снизу вверх, но теперь в его глазах она уловила нескрываемую тоску.

— Разговариваю с тобой, а кажется, рядом не ты, а Хадзыбатыр, и на сердце легче. Вот только ты молчишь, а если и скажешь, так не то, что мне надо, не успокоишь…

Женщина согласно кивнула.

— Боюсь даже признаться себе в этом, но, Дунетхан, войны нам не миновать… Может, я ошибаюсь, голова, конечно, у меня не такая, как… ну у тех, кто все знает.

Перевела дыхание Дунетхан, хотела возразить, но сдержалась.

— Голова головой, а сердце вот подсказывает беду.

— Пусть горе войдет в дом к… — Дунетхан не смогла сразу вспомнить… — Ну вот ты все время называешь имя…

— Гитлер?

— Да, да… Пусть ему и солнце не светит, — проговорила горячо Дунетхан и села. — Вижу, как ты переживаешь чужую беду. А где люди были, почему Гитлера в свой дом пустили? А?

— Вот ты как… — произнес Тасо.

— А как? Ты умрешь, а врагу не дашь приблизиться к аулу, и наш[39] такой. Да все в Цахкоме мужчины!

Задумался Тасо, искал он нужные слова, чтобы объяснить Дунетхан, что случилось в мире, беременном, как говорил Хадзыбатыр, войной, да не нашел и тогда пожалел, что завел разговор. Досадуя на самого себя, он поднялся.

— Ну, ладно. Вот что тебе скажу… Однажды, правда, это было давно, позвал меня отец моего отца и больно дернул за ухо, а потом сказал: «Запомни, не выкладывай людям все, что у тебя есть на душе, умей держать язык за зубами», — Тасо выразительно посмотрел на Дунетхан и ушел.

Целый день она ходила по дому сама не своя, все у нее валилось из рук: не могла отделаться от томящей тревоги, навеянной разговором Тасо, дети неотступно стояли перед глазами.

В дверь тихо постучали, но Дунетхан, погруженная в свои думы, не слышала, как ее позвали.

— Прости меня, Дунетхан.

Хозяйка подняла голову и вспыхнула: перед ней стояла Разенка, жена Джамбота.

Никак не могла взять в толк Дунетхан, зачем вдруг пожаловала Разенка?

— Забежала к тебе, — уселась гостья рядом с Дунетхан на длинной скамье. — С кем мне посоветоваться, как не с тобой.

До сих пор на улице при встрече не задерживалась, едва кивнув, проходила мимо, а тут посоветоваться вздумала. О чем? Что ее привело? Нет, это неспроста.

— Как сестру родную люблю тебя, потому и зашла, — гостья искоса смотрела на Дунетхан.

Ну как только язык у нее поворачивается, у бесстыжей. Вспомнила, как Хадзыбатыр попросил Джамбота взять ее в попутчицы и не выдержала — заплакала.

— Что с тобой? — встревожилась Разенка.

Опомнилась Дунетхан, вытерла глаза:

— Ничего… Прости, Разенка, все уже.

Помолчали.

— Мой на той неделе в районе был, столько новостей принес, — вкрадчивым тоном произнесла Разенка. — Ох, почему мои уши не оглохли, когда он все это рассказывал?

Насторожилась Дунетхан, уж не те ли новости, о которых сегодня говорил Тасо?

— Его новости покрылись плесенью, — сказала она с деланным равнодушием.

— Почему?

— Ты же сама говоришь, что прошла неделя.

— Страшно мне делается… В военкомат его вызывали, — доверительно зашептала Разенка. — Бумажки разные на него заполняли… Сказали, чтобы никуда из аула не уезжал. Живем под самым небом, у бога под боком и ничего не слышим. Тасо коммунист, должно быть, кое-что знает, и с тобой делится. Сколько я долблю своему: «Вступи в коммунисты, разве тебе это помешает», а он твердит: «У меня плохая память». Зачем коммунисту хорошая память?

«Ах вот зачем ты здесь. Хочешь выведать у меня. Это тебя подослал Джамбот», — Дунетхан неприязненно взглянула на гостью.

Выходит, Тасо не случайно завел разговор о войне? Она готова отдать свою жизнь, только бы его слова оказались неправдой.

— А как же Созур? — тихо произнесла хозяйка.

— Кто?

— Сына не дождусь.

Но Дунетхан тут же опомнилась.

— От тебя впервые слышу такие новости, — тихо произнесла она и перевязала платок.

Разенка моментально поджала губы, но не смогла долго молчать:

— Я пришла с открытой душой, дай, думаю, поделюсь с ней. Одна я на всем свете…

Хозяйка вспомнила наставление Тасо держать язык за зубами, горячо воскликнула:

— Пусть сгорят мои глаза, если до сегодняшнего дня я что-нибудь слышала…

— Остановись! — вскинула руки Разенка. — Скажи, зачем на мужа бумажки разные заполняли? К чему бы это?

— Откуда я знаю.

— Ум дальше глаз видит.

— Что ты хочешь услышать от меня?

— Ничего… Умные люди между собой о войне говорят.

Хозяйка отшатнулась:

— На камнях буду спать, только бы несчастье миновало нас!

— Так-так, — проговорила Разенка. — Побегу домой.

До сумерек Асланбеку нужно было во что бы то ни стало попасть в аул: Залина обещала привести к роднику Фатиму, но при этом сказала, что ждать его не будет. Ну и ну! Если она станет его женой, он сбежит от нее через месяц, Нет, не ошибся он в ней. Залина — самая умная и красивая девушка во всем ущелье. Да что там в ущелье! В горах второй такой не найти. Конечно, Фатима тоже хорошая, строгая, ни один парень в ее присутствии не посмеет лишнее слово произнести. Знал же Буту, кого выбрать. А вдруг Фатима откажет? Все возможно, женихи к ее дому тропинку давно протоптали. Эх, нелегко будет сватам Буту!

Тут вот ему пришлось целую дипломатию развести с Хамби, чтобы придумать повод отлучиться. Не мог же он сказать старику правду. Хорош бы был он, поведай, пусть даже своему дяде, сердечные дела друга. И на ум пришла небылица, такая простая и так неожиданно, что от радости подпрыгнул на месте. Набравшись духу, сказал Хамби, что, забавляясь ружьем, оставил его заряженным под кроватью и беспокоится, как бы не случилось несчастье. Посмотрел на него старик, прищурив правый глаз, словно прицеливался, и вдруг предложил племяннику коня, чем немало удивил. Он сам не садился в седло без большой надобности: чаще водил коня на поводу, шагая по горам за отарой, и на этот счет аульцы подшучивали над ним.

Однако Асланбек вежливо отказался, и дядя, оценив скромность племянника, разрешил ему остаться в ауле, мол, чего возвращаться на ночь глядя. Поблагодарил Асланбек наставника, обещая утром быть.

Попрощавшись с Хамби, юноша закатал рукава черкески, короткие полы подоткнул под узкий ремень и, сокращая путь, побежал по зеленому склону, минуя затейливо извилистые тропки.

Пока добрался до родника, солнце уже спряталось, и сразу стало прохладно. Осмотревшись, убедился, что вокруг ни души, и спустился к валуну, под которым бил источник.

За тем же валуном укрылись девушки. Но он не заметил их, и, заподозрив Залину в обмане, возмутился. Подбоченясь, посмотрел в сторону аула, закрытого пеленой сумерек. Вдруг его острый слух уловил то ли шорох, то ли шепот, и, догадавшись, кому он принадлежит, юноша на цыпочках подкрался к источнику: Фатима сидела на корточках, опустив руку в воду, а Залина, склонившись над ней, что-то нашептывала, видно, смешное, потому что Фатима тихо смеялась.

— Он меня во сне потянул за косу, и я закричала, — шепот Залины стал громче. — Кто-то толкнул меня, я открыла глаза и увидела мать.

— Ой, я уже не могу, хватит смешить, пойдем лучше отсюда, — умоляла Фатима. — Скоро начнет темнеть.

— Посиди, здесь так хорошо.

— Нет, нет, я больше не останусь, — настаивала подруга.

— Если ты меня любишь, то побудь еще минутку, — не сдавалась Залина. — Эх, забраться бы сейчас в горы, далеко-далеко.

— О чем ты говоришь? Я боюсь, — с тревогой в голосе проговорила Фатима. — Пойдем.

— Кому мы нужны?

— Прошу тебя, не упорствуй.

Догадался Асланбек, что Залина удерживает подругу ради него, вышел из-за своего укрытия. Он оказался рядом с Фатимой, и девушка, вздрогнув, испуганно вскрикнула: «Нана!» Не поддержи ее Асланбек, она бы непременно упала.