Набат - Цаголов Василий Македонович - Страница 22

От стены отделилось звено Джамбота и к выходу, а здесь остановились.

— Прав, но они-то не такие! — крикнул Лука. — Они ту землю с того света, можно сказать, вернули. Спасибо им, — поклонился. — Мы надеемся, что и овраги заставят жить, а их вон сколько. Но не так же надо с ними поступать…

Хотел еще что-то сказать Лука, да Алексей не дал.

— Погоди-ка! Все же если умом прикинуть, не прав ты, председатель, не прав и точка. Пусть другие оживляют овраги, примеру доброму последуют, а ты на одних взвалил.

— Верно!

— Факт!

— Разберемся на правлении, — заявил председатель.

Кто-то крикнул:

— Знаем мы твои обещания. Пошли отсюда!

Тронулся зал, зашаркали люди к дверям, и не остановил их вскрик председателя:

— Вы куда?

— Ого, да с таким голосищем гаить бы кабана! — это сказал Лука, сказал с недоброй ухмылкой в голосе.

На сцене никого не осталось, и в зале опустело, одна Анфиса продолжала сидеть.

А вечером она с грустью, затаенной болью наблюдала, как сын нервно ходил из одной комнаты в другую, а помочь не могла и придумать не знала что. Вот и просила судьбу переложить на ее плечи все его заботы. Тяжко было видеть, как переживает он, поделился бы что ли мыслями своими, а он молча, молча…

— Ты выпил, когда шел на собрание? — озаботилась вдруг молчавшая весь вечер жена.

Джамбот удивленно вскинул на нее глаза, поднялись его широкие густые брови. Он подошел к ней, наклонился и дыхнул в лицо.

Взыгралось все в Анфисе: ну, чего она. Ударила костылем об пол.

Сын полуобнял мать, шепчет ласково:

— Ты за меня не бойся, Самохвалов я!

Дернулись плечи у матери, и он ткнулся лбом в ее плечо.

— Будет, маманя, родная ты моя.

Не выдержал, выскочил в сени. Санька тоже убралась на свою половину.

Повиснув на костылях, плакала Самохвалова.

Появилась на улице Анфиса не с самого утра. Санька ушла на ферму. Джамбот, слышала она, возился в сенях, ну а она все лежала в кровати, пока не раздались на улице голоса станичников, только не угадала, кто именно явился под ее окна. Делать нечего, раз явились, значит, она нужна и надо выбираться к ним, зря не притащатся.

На улице, пожелав всем доброго утра, стала ждать, о чем ее спросить хотят.

— Увезли Джамбота? — наконец поинтересовался Алексей.

Ну, теперь-то понятно, что привело станичников, а все же с притворным удивлением воскликнула:

— Куда?

Алексей уставился на нее молча, будто она должна объявить что-то необычное.

— А в милицию…

Засмеялась Анфиса искренне:

— Тю… Айда в хату!

— Пусть выглянет, — потребовал Лука.

И она громко позвала:

— Джамбот!

Дверь распахнулась, и в ней вырос сын:

— Ты звала, маманя?

Она махнула рукой:

— Не надо…

Станичники оживились, о другом заговорили, будто и не они только что спрашивали про Джамбота.

— Эх, в такие морозы деды на кабана ходили, забавлялись, — сказал Алексей, его не поддержали, но он с надеждой в голосе добавил: — А вернувшись в станицу с удачей, ставили ведро водки… Ведро!

С дороги в их сторону свернула «Волга», мягко переваливаясь, приблизилась к ним.

— Явился не ко времени, — с сожалением произнес Алексей.

— Будто знал, — откликнулся Лука.

— Кто бы это с петухами к нам?

— Илья Муромец, — съязвил Лука.

«Волга» бесшумно остановилась, из нее выбрался секретарь райкома, поздоровался с каждым за руку, при этом в глаза заглянул, на Луку же особо уставился, о чем-то своем размышляя, без предисловий проговорил:

— Все мудришь, Лука?

Тот недоуменно пожал плечами, в свою очередь спросил:

— А что, собственно, произошло?

Станичники обступили Луку, как бы укрыли собой, от того секретарь вспылил:

— Собрание сорвали! Невиданное дело.

Лука пояснил:

— Не согласны мы, чтобы было не по-нашему.

И сразу же к нему секретарь:

— Свою, выходит, политику гнешь?

Закурил Лука, самосад злой, кого хочешь принудит кашлянуть; секретарь на что свой, в станице вырос, и тот откинулся назад.

— Ежели кричать на нас будешь, так мы уйдем, — сказал кто-то.

Секретарь оглянулся, но лица у всех были сосредоточенно упрямы, не угадал, кто произнес это.

Смотрела Анфиса на секретаря и вспомнила, как надрала ему ухо в то далекое утро.

…Была последняя военная весна. Председатель велел ей вывести единственную в колхозе лошадь на берег реки, там, мол, трава раньше всего пробивается. Она исполнила указание… Щиплет лошадка травку. Откуда ни возьмись, налетела стайка пацанов, один из них и прыгни на лошадь. А та повалилась со всех четырех ног, придавила всей тяжестью озорника. Мальчишки врассыпную, а он орет.

Напомнить бы ему об этом? Да ну его, а то еще хуже получится, ишь какой ершистый заявился.

— Нам все одно кого в председатели, — тянул свое Лука.

Секретарь, видно, о том же намеревался завести речь, оттого обрадовался, что его опередили:

— В чем же тогда дело?

— Ты помнишь, — спросил у него дотошный Лука, — по соседству с вами Фрол жил?

Станичники засмеялись, правда, сдержанно.

— Ажин его с того света верни и поставь на колхоз.

Заметила Анфиса, как покраснели у секретаря кончики ушей, видно, нелегко ему стоило сдержаться.

— Да на такого, как ты, и его многовато, — попытался отшутиться секретарь.

Хохотнула Анфиса коротко, получилось громко, потому что секретарь посмотрел на нее из-под насупленных бровей.

— Это ты, Анфисия Самохвалова?

Она перехватила его взгляд. Секретарь покачал головой:

— Ухо и до сих пор горит, надрала на всю жизнь.

Снова смех добродушный.

— С характером она у нас.

— За характер ей орден отвалили!

Секретарь прошелся взад-вперед:

— Докладывали…

Лука сбил ушанку на одно ухо:

— А тебе обо всем докладывают?

Зыркнул на него секретарь, не утаил, что погасил в себе и на этот раз вспышку. Лука предусмотрительно отступил, однако дал понять, что нисколько ни о чем не сожалеет, и если потребуется, то скажет еще не такое.

— Просить я приехал вас, станичники.

— Народ проси, — уклончиво ответил за всех Лука. — Мы что…

В тот день в контору колхоза вызвали Джамбота и все его звено.

Сидят секретарь райкома, председатель, парторг, в коридоре толпятся станичники и Анфиса тут же.

— Ошибся председатель, что землю хотел изъять, с кем не бывает, Самохвалов? За свое он получит, будь уверен.

Это объявил механизаторам сам секретарь райкома. Ну, а звеньевой неожиданно для всех подытожил:

— Пусть при всем народе извинится.

Вышел из-за стола секретарь, надвигается на Самохвалова, в упор смотрит, будто выбирает, куда выстрелить.

— Это за что же? Тебе бы самому научиться уважать людей. Почему стучал кулаком? Почему покинули собрание? Неуважение к станичникам показали свое…

Поднялся и Джамбот, но не отступил и взгляд свой не увел, опять свое:

— Мне в душу плюнул председатель. Всем нам… — коротко кивнул на ребят. — Я на собрании не денег требовал.

— Так тебе же будут «Жигули».

Вспылил на это Джамбот:

— Это он пилюлю засладил. А ребятам?

— Ладно, я сам займусь машинами, мне-то вы доверяете?

Секретарь взял под руку Джамбота.

— Не надо голову терять…

Вернулся секретарь к столу, положил руку на телефон, и все насторожились: сейчас даст нужное указание — и делу конец, но он трубку не поднял.

Джамбот, слегка поклонившись начальству, произнес:

— Прощевайте!

Одни после этого считали, что напрасно поступил так, другие горячились: «Пусть начальство знает нашего брата!».

Но события на этом не закончились для Самохваловых. Санька явилась домой и объявила, что ушла из колхоза, не желает оставаться, раз с мужем так поступили.

Вначале слушал ее Джамбот рассеянно, а потом крикнул: