Улыбка смерти на устах - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 11

И вдруг – надо же такому негодяйству случиться! – навстречу ему шествует кто-то. Женщина. Пенсионерка. В чудной кокетливой шляпке, что особенно странно для дачи. Полусумасшедшая – как многие старички, что проживают в загородных поселках, да еще у леса. Особенно если одинокие.

Он поравнялся с ней. Старательно глядел в сторону от нее. Не след, чтобы она заметила лицо. И услышала голос.

Слава богу, в российских, бывших советских поселках не принято ни с кем здороваться. Не Германия, чай, не Америка.

Но дама ласково, любезно протянула, растягивая гласные и указывая на пакет:

– Грибкиии пошли-и?

Он сначала даже не понял, о чем она. Потом выдавил, старательно отворачиваясь:

– Да, сморчков набрал.

– Ой, а мооожно посмотре-еть? – с приветливым любопытством нацелилась она к пакету.

– Нельзя! – грубо оборвал он и переложил ношу в другую руку, от дамочки подальше.

А что он ей еще мог ответить? «Пожалуйста, смотрите, тут у меня, в пакете, окровавленная одежда и нож»?

Пенсионерка опешила, а он стремительно пошел подальше от нее.

Наконец скользнул в машину. Он не видел и не чувствовал, смотрит ли тетушка ему вслед. Лучше бы нет.

Темная иномарка, пусть и с заляпанными номерами, – улика посерьезней. Поэтому он рывком открыл водительскую дверцу, бросил мешок с вещдоками на пассажирское сиденье рядом. Только тут, в зеркала заднего вида, заметил: дама в шляпке вслед ему не глядит. Шествует себе в сторону опушки. Не дай бог, прямо сейчас увидит кровь, полицию вызовет. Ай-ай-ай. Надо скорее валить.

Он сорвался с места и проехал по дачной улице метров триста. Женщина так и не оглянулась ему вслед. Слава богу.

Перед выездом на межпоселковую дорогу он еще раз тормознул. Снял с ног одни кроссовки, переобулся в другие. Те, что побывали на месте убийства, сунул все в тот же пакет. Туда же полетели и перчатки, которые до сих пор оставались на руках.

Он вышел из авто и переложил мешок в багажник. Пакет с уликами.

Держать его в машине было опасно. Сейчас остановят, обыщут. Окровавленная одежда, нож. Тут не отвертеться. На минуту вновь нахлынула паника. Выбросить! Просто выкинуть в мусорный контейнер! Или прямо на улицу!

Нет, нельзя! На одежде и ноже и ее кровь, и его ДНК. С нынешними методами криминалистики их немедленно свяжут друг с другом. Оставить пакет – выдать ордер на собственный арест. Подписать себе будущий приговор.

Преодолевая паническую атаку, он завел мотор, поехал. В движении стало легче.

В навигаторе он заранее проложил маршрут до собственной дачи. Опять по возможности в обход камер.

Получалось в целом очень удобно.

– Где вы были шестнадцатого мая сего года?

– Ммм, дайте вспомнить. Да, это был четверг, я не работал и поехал с утра на дачу. Да, на собственную дачу.

– Во сколько конкретно вы выехали?

– О, очень рано. Еще и шести не было.

– А когда на место прибыли?

– Часов около десяти.

– И что же так долго? Какое расстояние между вашей квартирой и дачей? Километров тридцать, сорок?

– Я немного покатался. Заехал в «Макдоналдс», перекусил. И что-то меня сон одолел. Заехал в лесок да покемарил минут сорок прямо в машине.

И пусть доказывают.

Главное – ведь его с покойницей ровным счетом ничего не связывает.

Всегда для убийства важен мотив. А у него мотива нет. Отсутствует как класс.

Однако пока он ехал, толкался по подмосковным пробкам, все равно временами накатывало. А вдруг все-таки его тормознут? И машину досмотрят? Нет, этого нельзя будет допускать ни в коем случае, грудью лечь поперек багажника, ордер на обыск требовать. А вдруг уже нашли труп? Та самая бабка в шляпке обнаружила и теперь звонит во все колокола?

Когда спустя час он наконец добрался до дачи, то немедленно, едва успев загнать авто в гараж, достал вещдоки, развел в бочке огонь. В бочке он заранее, еще в выходные, приготовил нарубленные сухие сучья. И даже позаботился тогда же накрыть их сверху фанеркой от дождя. Восхитился сам собой: «Какой я предусмотрительный!»

Огонь разгорелся довольно быстро. Он бросил в него пакет с одеждой и наушниками. И «левый» телефон.

Жаль, немного повоняет пластиком, вызывая неудовольствие соседей.

Соседи у него – борцы за экологию. Да он и сам терпеть не может, когда пластик жгут. Но чего не сделаешь, чтобы избавиться от улик.

– А что это, не от вас ли дымом вчера воняло?

– От меня, батенька, от меня. Представляете, сучья сухие жег, да выронил по ошибке пустую пластиковую бутыль в огонь. И воняет, а вытащить горячо. Пока за водой бегал, она и прогорела.

Впрочем, что планировать! Всего все равно не предусмотришь.

Надо просто быть готовым к любой неожиданности. И не зевать.

Он ушел в дом, сделал себе двойной – нет, даже тройной бурбон со льдом. Стал попивать, прихлебывать.

Вещи скоро прогорели. В горе углей и золы осталось лишь лезвие ножа. Лучшее – враг хорошего, и он не собирался его доставать и куда-то прятать: закапывать, топить. Все равно огонь, скорее всего, уничтожил на лезвии остатки чужого ДНК, да и его собственные – тоже.

Римма ехала на дачу к Юлии Игоревне Камышниковой, в девичестве Порецкой, будучи в раздрае и полнейшем недовольстве собой. Что получается, думала она. Столько лет она убила на этого несчастного Пашу Синичкина, исполняла роль девочки на побегушках, подай-принеси-унеси, и вот теперь, аллилуйя, наконец, дослужилась до собственных заданий. Итак: ей поручено съездить на дачу, опросить свидетельницу. А дальше? А завтра? Так и прикажете ей бегать за Пашкой – и одновременно по его поручениям? Никакой доли в бизнесе Синичкин не предлагает, да и под венец больше не зовет. Хватит, прожили они вместе едва ли не год и разбежались, достал он ее – и, как она тогда полагала, расплевались навсегда, на веки вечные. Но нет! Прошел год в разлуке, и такая тоска обуяла, что не стерпеть, и снова ее потянуло – и к работе, сыску несчастному, и, главное, к Пашке. И как итог: опять она оказалась на тех же позициях, что и много лет назад, когда желторотой студенткой впервые постучалась в дверь с распечатанной на принтере табличкой «Детективное агентство “ПАВЕЛ”». И в результате окончила заочно юридический, а психологию любимую забросила. Второе – карьеру не сделала, гением сыска не стала, собственное дело не открыла; и, наконец, третье – мужем или хотя бы постоянным бойфрендом не обзавелась. А ей ведь уже за тридцать, и часики, как говорится, не просто тикают – бьют набатным.

Может, вся штука заключается в том, что присушил, приворожил ее Пашка? И с ним тесно – но врозь настолько скучно, хоть плачь! И все ее побочные романы мимолетные – только суррогат, тоска, замена настоящей страсти, которую может дать Пашуля? А он, чудило, не понимает, ревнует, бесится – но ведь тоже от себя ее далеко не отпускает, не прогоняет, не увольняет. Хотя после той истории, когда дурак Нурлан с тюльпанчиками явился к ней в столицу чуть ли не свататься[4], она уверена была, что Синичкин пошлет ее далеко и надолго. Но нет, сначала держал ледяную паузу, а потом свел их отношения к взаимовыгодному сотрудничеству. Хотя, может, в этот раз честней было бы покончить с их затянувшимися отношениями.

В общем, в сильнейшей неудовлетворенности самой собой и своим положением пребывала Римма – а тут еще работай!

Она специально поехала на дачу к Юлии Игоревне на электричке – на миру и смерть красна, может, хоть пассажиры своим видом и россказнями ее развлекут. Но от себя не убежишь – сидела, уткнувшись в окно, а попутчики, как и бесконечные коробейники, впаривающие свой нехитрый товар, от пластыря до шариковых ручек, только раздражали. А когда слабоголосый, но чувствительный дед-гитарист с седыми длинными волосами, какой-то недовымерший «каэспешник», спел старинную песенку: «Ты у меня одна», – она чуть не разрыдалась и сунула ему в сумочку целый стольник.