Родиной призванные
(Повесть) - Соколов Владимир Н. - Страница 48

В Рославле он хотел пообедать. В столовых сутолока. Едят стоя. Он сел в машину и поехал к тюрьме. Слава богу, Черный Глаз обо всем позаботился. Вернер с удовольствием съел бутерброды, запил их пивом.

— Сколько заключенных в камерах тюрьмы? — обратился он к агенту.

— Более семисот.

— Капитан, вы забыли закон немецкой точности. «Более», «менее» — это не ответ. Назовите точные данные.

— Пожалуйста, семьсот шестнадцать. Из десятой камеры бежало восемь. Шесть из них убиты охраной…

— Где же двое? — Рот Вернера оскалился, глаза неприятно похолодели.

— Во время побега прилетел советский самолет и стал бомбить район тюрьмы. Преступники воспользовались замешательством охраны.

— Значит, остались свидетели? Как вы могли допустить? — набросился Вернер. — Это черт знает что! Почему не преследовали бежавших?

— Они как в воду канули. Побег совершен шестнадцатого. Третий день ищем: опытных агентов направили, лучшие собаки с ними. Результатов пока нет.

— Оба бежавших должны быть найдены. Поймать и казнить. Ясно?

— Ясно! Поймать и казнить, — вяло повторил агент.

— Слушайте дальше. Я улетаю рано утром двадцать второго. Авиагородок мы предадим огню. Сожжем и дома жителей. Для этого все подготовлено.

— Так мы сюда не вернемся?! — невесело воскликнул Черный Глаз.

— Я не могу сказать «нет», не скажу и «да». Вы, Миллер, не должны задавать мне подобных вопросов. Фронт приближается. Мы вынуждены отступать. Вы уходите из Рославля двадцать третьего сентября в восемь ноль-ноль. Перед этим оцепите тюрьму автоматчиками и собаками. Тюрьма, видимо, загорится. Не вздумайте допустить пожарных. Ясно? — спросил он.

— Да, господин оберштурмфюрер! — упавшим голосом ответил Черный Глаз.

— Поедете на Кричев. Встреча в Гомеле. Там получите план дальнейших действий. Да, вот еще что: о пожаре в тюрьме я ничего не знаю, понятно?

— Слушаюсь! Все понятно! — вытянулся Черный Глаз.

Вдалеке грохотал фронт. Ветер доносил запахи гари. Сирена возвестила воздушную тревогу. Бомбили железнодорожную станцию. Стены тюрьмы дрожали. Вернер прошелся по коридору, остановился у одной из камер. Оттуда кричали:

— За что мучаете, гады? Смерть вам!

Часовой в глазок вставил ствол автомата и нажал курок. Вернер заглянул в освободившийся глазок. На полу корчились, ползали раненые. На одежде, на стенах — кровь. Люди продолжали кричать. Из этой камеры крики понеслись в другую, третью, и через несколько минут ревела вся тюрьма. Из ее окон вырывались проклятия:

— Смерть фашистам!

Охранники кидались во все стороны, стреляли, но тюрьма продолжала сражаться.

— И вы, как старые гусаки, не знаете, что делать? Ослы! — У Вернера перехватило в горле. Надсаживая голос, он сипел: — Заткните пасти этим скотам. Скрутите руки колючей проволокой. Гипса им в пасти, гипса. — Он наклонился к Черному Глазу и что-то шепнул.

— Будьте спокойны, — ответил Черный Глаз, — все произойдет само собой.

22 сентября на рассвете с Сещенского аэродрома понеслись на запад последние «хейнкели». На одном из них улетели Дюда и Вернер, так горячо мечтавшие стать помещиками земли дубровской.

А в Рославльской тюрьме фашисты все еще пытали советских патриотов. Ничего не добившись, решили привести в исполнение злодейский приказ Вернера, тот самый, который он передал Черному Глазу.

Еще ночью палачи собрали наиболее сильных мужчин и женщин в одну большую камеру, скрутили им руки колючей проволокой, залепили рты гипсом, солдаты с овчарками оцепили тюрьму. А утром прогремели взрывы. Ослепительное пламя взметнулось к небу. Тюрьма превратилась в огромный костер.

Вдруг на крыше тюрьмы появился человек. Черный Глаз вздрогнул. Его лицо побледнело. Он узнал Мишку Поворова. Весь опаленный, дымящийся, Мишка кричал:

— Смерть фашистам!.. Смерть гадам!

Треснула короткая автоматная очередь…

…А солнце уже высоко поднялось над многострадальной рославльской землей. В небе галдели грачи.

По шоссе Рославль — Кричев двигались отступающие немецко-фашистские войска.

Миллер (Черный Глаз) собрал охранников возле тюрьмы и произнес перед ними очень сдержанную, но воодушевленную речь как раз в то самое время, когда тюремщики только и думали о том, как бы поджать свои кровавые хвосты и поскорее драпануть на запад. Миллер взял с собой троих автоматчиков, остальным сказал, что сегодня или завтра наступление красных будет остановлено. Он должен был как-то проявить свою власть и авторитет.

В тот же предвечерний час Данченков собрал командиров и подрывников.

— Сегодня ночью придется много поработать. Надо оседлать проселки и дороги, близкие к шоссе. — Улыбнувшись, он повернулся к Нехотяеву. — Твое отделение поедет вот сюда. — Комбриг указал на карте дорогу, близкую к Рославльскому шоссе.

На шоссе в хвосте какой-то отступающей части медленно двигался «опель». Черный Глаз приказал шоферу свернуть на проселок и обогнать грузовики. Взяв автомат на изготовку, он всматривался в бегущую навстречу темную полосу кустарника. Он знал, что в подлесных густых мелочах могли быть в засаде партизаны.

— Не дремать! — приказал Черный Глаз сидящим позади автоматчикам.

После дождя в низинках набралось много жидкой грязи. В двух местах пришлось толкать машину. Миллер промочил ноги и с горечью подумал, что можно заболеть воспалением легких.

Не грязные колдобины, а кучи хвороста перегородили дорогу. Теперь тишина так действовала на гитлеровцев, что они боялись вздохнуть полной грудью и не хотели вылезать из машины. Наметанный глаз шофера заметил справа песчаную, поросшую травой дорожку, ведущую к шоссе.

— Поехали сюда, ближе к своим, — скомандовал Миллер.

Черный Глаз задремал ненадолго, потом вздрогнул, но через несколько минут снова задремал. Сквозь сон ему слышался громкий стон заключенных в тюрьме.

Впереди мелькнул лучик света и мгновенно угас. Миллер разбудил солдат, положил гранаты на сиденье.

…Взрыв! В лицо Миллера ударил сноп огня, но он ничего этого не почувствовал.

— Капут гадам! Эй, сябры! — позвал Нехотяев товарищей. — Разберем фашистский сервиз. — И возбужденно потер руки.

Подошли трое вооруженных парней.

— Ну вот, друзья! Теперь пойдем вместе освобождать Белоруссию. В нашей бригаде больше двух тысяч бойцов. Вооружены отлично. Нелегкая предстоит работа, но самые счастливые дни впереди.

— Эх, друг, так хочется счастья, — раздумчиво сказал Василь…

…А небо снова заполыхало от огня пушек-сорокапяток. Советская Армия шла освобождать многострадальную Белоруссию.

В Сеще уцелел домик родителей Людмилы Сенчилиной. В нем-то и встретились оставшиеся в живых борцы интернационального подполья. Во время отступления гитлеровцев Аня Морозова, Венделин Робличка, Ян Тыма, Стефан Горкевич ушли в клетнянский лес. Это спасло от смерти. И вот они вместе. Русские, поляки, чехи за скромным столом почтили память погибших боевых друзей.

— Мы ничего не простим фашистам. Мы будем бороться против этих выродков до тех пор, пока на планете не исчезнет самое проклятое слово — фашизм, — твердо, как клятву, произнесла Морозова. — Мы узнали про Яна Маньковского, — тихо продолжала она. — Сещенскую тюрьму гестаповцы подожгли вместе с заключенными. А вот твоего Яна, Люсенька, они куда-то увезли. Вернее всего, Ян погиб в фашистских застенках.

Сенчилина заплакала. Вот и оборвалась ее любовь. Не довелось проводить в последний путь боевого друга. И теперь, вспоминая о Яне Маньковском, видела его живым, сильным, нежным, исчезнувшим, но живым. Только таким до последнего вздоха будет помнить Людмила его.

— Я знаю, вы тоже его любили. Особенно ты, Стефан. Но сейчас слишком обнажены наши раны. Давайте поговорим о завтрашнем дне, — посоветовала Аня.

Неяркий сентябрьский луч солнца проник в комнату. Ян Большой поднял руку, словно желая поймать этот осенний лучик.