Предпоследняя истина - Дик Филип Киндред - Страница 38

• Предыдущая
• 38/52
• Следующая

— Вовсе не обожжен, — сказал Николас. Он индеец, сказал он про себя, чистокровный чероки, судя по форме носа. А он объясняет цвет своей кожи ожогами. Но почему? Интересно, существует ли какой-нибудь закон, который мог бы помешать ему… он не мог вспомнить юридический термин. Йенсенист.

Один из правящей касты, один из приближенных. Может быть, в эти сферы допускают только белых, как когда-то в старину, в те времена, когда существовали расовые предрассудки.

Лантано сказал:

— Мистер Сент-Джеймс, Ник, я сожалею, что у вас произошла сегодня столь неприятная встреча с моими слугами. Те двое железок были очень агрессивны.

Он говорил совершенно спокойно, слова Николаса его совершенно не смутили и не вывели из себя — он не принимал близко к сердцу цвет своей кожи, Блэр был совершенно не прав.

— Владельцы других поместий, — говорил Лантано, — граничащих с этой «горячей зоной», хотели бы присоединить ее к своим поместьям. Они посылают своих железок, чтобы те измеряли здесь уровень радиации при помощи счетчиков Гейгера. Они надеются, что радиация здесь очень высокая и прикончит меня, а участок снова станет ничейным. — Он грустно улыбнулся.

— Разве радиация здесь такая уж высокая? Что показывают их счетчики Гейгера?

— Ничего не показывают, потому что им не удается отсюда выбраться.

Мои металлические слуги уничтожают их, а какая здесь радиация — это мое дело. Но поэтому, Ник, мои железки опасны. Мне пришлось подобрать себе тех железок, которые принимали участие в войне. Мне были нужны их подготовка, знания и умение сражаться. Йенсенисты, — понимаете, о ком я говорю? высоко ценят новых, непоцарапанных, неповрежденных железок, которых штампуют внизу. Но мне приходится защищаться.

Он говорил чарующе мелодичным голосом, как бы напевая, выговаривая слова только до половины, и Николасу приходилось внимательно вслушиваться, чтобы понимать, что тот говорит. Ощущение такое, думал он, что Лантано становится все менее реальным и постепенно исчезает.

Когда он опять взглянул на своего темнокожего собеседника, то снова увидел на его лице морщины, свидетельствующие о возрасте. На этот раз Лантано показался ему старым знакомым, словно, старея, он превращался в кого-то другого.

— Ник, — тихо спросил Лантано, — так что вы сказали о моей коже?

Николас хранил молчание.

— Ну говорите же, — сказал Лантано.

— Вы… — Он пристально посмотрел на Лантано и снова увидел перед собой юношу, молодого подвижного человека, намного моложе его, Николаса.

Может быть, все дело в радиации, подумал Николас, она съедает его до мозга костей, она разрушает стенки клеток, он действительно болен — Блэр был прав.

И все же этому человеку удалось вылечиться. По крайней мере, на первый взгляд. Как будто он все время меняется — сначала уступает радиации, в которой проводит двенадцать часов в сутки, а затем, когда она съедает его, он снова заряжается энергией — и все начинается сначала.

Время кружило над ним, методично совершая вылазки, чтобы нарушить обмен веществ в его теле. Но ему не удалось победить его. Нанести ему полное поражение.

— «Блаженны миротворцы», — сказал Николас и снова замолчал. Больше он ничего сказать не мог. Не мог же он рассказать о том, что долгие годы его хобби было изучение культуры и религии североамериканских индейцев! И поэтому он увидел то, что не смогли заметить все эти бывшие обитатели убежищ, им помешала радиофобия, которой они заболели еще в убежищах; теперь их страх перед радиацией стал еще сильнее и скрыл от их глаз то, что лежало прямо перед ними.

И все же его удивляло, что Лантано явно не пытался раскрыть им глаза и не возражал против того, что они считают его калекой, страдающим от радиационных ожогов. Он и в самом деле казался обожженным, только обожжена была не кожа его, а душа. И поэтому, в широком смысле слова, бывшие обитатели убежищ были правы.

— Почему, — спросил Лантано, — блаженны миротворцы?

Вопрос застал Николаса врасплох. А ведь он сам произнес эти слова.

Но он сам не знал, что, собственно, хотел сказать. Мысль эта пришла ему в голову, когда он рассматривал Лантано, добавить ему было нечего. А минуту назад в голове у него мелькнула еще одна мысль о человеке, который был истязуем и страдал. А человек этот был. Ну да ладно, он-то знал, кем был этот человек, хотя большинство жителей «Том Микс» посещали воскресные богослужения только для проформы. Он, однако, воспринимал все всерьез, он и в самом деле верил. Так же как верил и в то, а точнее, не верил, а боялся, что когда-нибудь им придется на своем собственном опыте узнать жизнь американских индейцев. Придется овладеть навыками дубления звериных шкур, и искусству обработки кремня, чтобы делать из него наконечники для стрел, и…

— Приходите ко мне в гости, — сказал Лантано, — на виллу. Несколько комнат уже готово, и я могу жить в комфорте, пока мои металлические слуги забивают бетонные сваи, строят подсобные помещения, подводят к вилле дорогу, сооружают пандусы…

Николас прервал его:

— И я могу жить там, а не здесь?

Помолчав, Лантано сказал:

— Разумеется. Ты сможешь проследить за тем, чтобы моя жена и дети чувствовали себя в безопасности от посягательств железок из четырех соседних поместий, пока я нахожусь в Агентстве в Нью-Йорке. Ты возглавишь моих малочисленных полицейских.

Он отвернулся от Николаса и подал знак своей свите — железки стали покидать подвал.

— Ого, — завистливо сказал Блэр, — ты пошел в гору.

Николас сказал:

— Извини.

Он не понимал, почему Лантано вызывал у него благоговейный страх и почему ему захотелось уйти вместе с ним. Человек этот, подумал он, окутан какой-то тайной, поскольку на первый взгляд кажется стариком, затем человеком среднего возраста, а когда подойдешь к нему совсем близко, то видишь перед собою юношу. Жена и ребенок? Значит, он не такой молодой, каким кажется. Потому что Лантано, шагавший перед ним к выходу из убежища, двигался как молодой человек, которому едва перевалило за двадцать и который еще не изведал бремени обязанностей отца и мужа, одним словом, семейной жизни.

Время, подумал Николас. Это сила, перед которой мы совершенно беспомощны. Оно нас побеждает полностью. Но на него эта сила не действует.

Он существует вне времени; более того, он может использовать его в своих целях.

Вслед за Лантано и его железками он вышел из подвала и оказался в сумеречном свете уходящего дня.

— Закаты здесь красочны, — сказал Лантано, повернувшись к нему. — Это хоть как-то компенсирует тусклое дневное небо. Вы бывали в Лос-Анджелесе, когда над ним еще висел смог?

— Я никогда не жил на Западном побережье, — отозвался Николас. И подумал: с 1980 года смога над Лос-Анджелесом уже не было. Я тогда еще даже не родился.

— Лантано, — спросил он, — сколько вам лет?

Человек, шагавший впереди него, ничего не ответил.

В небе, очень высоко, что-то медленно двигалось. С востока на запад.

— Спутник! — восторженно воскликнул Николас. — О Боже, за все эти годы я ни разу не видел спутника!

— Это спутник-шпион, — сказал Лантано, — он ведет съемку, он вошел в атмосферу, чтобы сделать более отчетливые фотографии. Интересно, для чего?

Что и кому здесь нужно? Может быть, это дело рук владельцев соседних поместий? Они хотели бы увидеть мой труп. Но разве я похож на труп, Николас? — Он помолчал. — Ответь мне, Ник, здесь я или перед тобою труп мой? Что ты скажешь? Разве плоть, что покрывает… — Он отвернулся, замолчал и зашагал еще быстрее.

Николас, несмотря на усталость после четырехчасового пути в Чейенн, умудрился не отставать, он надеялся, что им не придется идти очень далеко.

— Ты ведь раньше не бывал в поместьях? — спросил Лантано.

— В глаза их никогда не видел, — ответил Николас.

— Я покажу тебе несколько поместий, — сказал Лантано, — мы полетим на аэромобиле. Тебе понравится вид сверху, тебе покажется, что ты летишь над парком — ни дорог, ни городов. Очень красиво, только совсем нет животных.

• Предыдущая
• 38/52
• Следующая