Маловероятно (ЛП) - Шен Л. Дж. - Страница 25

А я намерен доказать, что ненавижу ее гораздо сильнее.

Наши дни

Рори

Первые лучи солнца окрашивают небо в лиловый цвет и падают на Мала, подчеркивая идеальные изгибы и грани его лица.

Я делаю еще одно фото. Он мало пишет, но я здесь не для того, чтобы отслеживать подвижки в его работе или отсутствие оных.

Понятия не имею, какую часть из этих снимков Райнер задействует для вебсайта, обложки альбома или документального репортажа. Не знаю, какие у него вообще задумки по поводу этого проекта. Но мне не терпится загрузить отснятое в компьютер и начать работу. Я хочу рассматривать лицо Мала в одиночестве. Не желаю, чтобы он оказался осведомлен, какое впечатление производит на меня его внешность.

Я встаю и обхожу двор в поисках следующего идеального ракурса. Мал в своем прежнем стиле уже десять минут болтает о песне «Ironic» Аланис Мориссетт.

—… в ее примерах буквально не было настоящей нелепицы. Особенно с мистером «Веди себя осторожно», который боялся летать и все-таки погиб в авиакатастрофе. Это не ирония. Ладно бы он умер в автокатастрофе. Вот это и есть определение иронии. Выражение, которое стилистически дает обратное значение. Что, несколько человек сели работать над песней и никто — ни одна живая душа — не потрудился объяснить ей, что в песне нет ничего ироничного? С другой стороны, думаю, самая большая нелепица в том, что она написала песню об иронии, в которой нет ничего ироничного.

Я улыбаюсь, но ничего ему не отвечаю. Необыкновенно приятно лицезреть, что он в своей стихии. Сразу же вспоминаю, что под личиной желчного козла он все тот же веселый, неугомонный, очень творческий и остроумный мужчина.

И к тому же весьма опытный в постели.

— Ты любишь свою работу, — ни с того ни с сего констатирует Мал.

Ночью мы порой разговаривали. Коротко и едва ли интеллигентно, но прогресс заметен. Еще рано радоваться, все может измениться, как только из Дублина вернется Кэтлин. Однако мне кажется, он немного оттаял, узнав, что я собираю салфетки. Я вообще не понимаю, зачем Мал пытается выставить себя сволочью. У него ужасно выходит. Он один из лучших и самых классных людей, что я знаю.

— Люблю. А ты? — Хмуро смотря на камеру, настраиваю фокус.

— Ты его любишь? — Он не обращает внимания на мой вопрос.

У меня перехватывает дыхание, большой палец замирает на кольце фокусировки. Я глубоко вдыхаю, подхожу к Малу, готовясь сделать снимок крупным планом. Мы так близко друг к другу, что чувствую кожей его дыхание. Оно неспешное. Теплое. Возбуждающее.

— А ты любишь ее? — шепчу в ответ.

— Я люблю, — медленно произносит он, — и лелею мысль, что скоро ты будешь стоять передо мной на коленях, Аврора Дженкинс.

Сначала я думаю, что он шутит, но потом вижу в его взгляде решимость и замираю. Он серьезно. Он не счастлив с Кэтлин. По спине бегут мурашки.

— Ты не любишь ее, — закрыв глаза, проговариваю я на выдохе.

Он женат не по любви.

Мал открывает рот, чтобы ответить, но я слышу стук по дверной раме.

Я резко поворачиваю голову и вижу на пороге Каллума. Он помылся, надел костюм, уложил волосы и готов к отъезду. На плече висит кожаная спортивная сумка бежевого цвета. Каллум похож на модель Армани.

Он в замешательстве смотрит на нас. Когда я понимаю, как близко стою к Малу, и отпрыгиваю от него как от огня, лицо моего парня становится добрее.

— Я уезжаю. — Согнув палец, он жестом велит мне подойти и попрощаться. Я ставлю камеру на кофейный столик и приближаюсь к нему. Нутром чую, мне нужно убедить его, что увиденное им роли не играет.

Впрочем, он ничего такого и не увидел. Рука на плече была обыденным жестом, означающим «ты в порядке?». Никакого тайного смысла типа «я хочу сорвать с тебя одежду».

Я иду за Кэлом в дом, чертовски хорошо зная, что Мал не фанат публичного проявления чувств. После его признания, понимаю почему. Он несчастлив в браке, а жить под одной крышей с влюбленной парочкой при таких обстоятельствах — сущий кошмар.

Я закрываю за собой сетчатую дверь и, оглянувшись, убеждаюсь, что Мал не смотрит. Только тогда обхватываю шею Каллума руками и покрываю его лицо жаркими поцелуями.

— Приезжай на новогоднюю вечеринку, — прошу я. — Пожалуйста.

Он трется носом о мой нос и хмурится.

— Ночь была продуктивной? — Чувствую в его голосе тревогу.

Я киваю. Это правда. У меня продуктивная. А у Мала же...

— Похоже, вы уладили разногласия. — Он проводит большим пальцем по моей щеке.

— Едва ли. — Я целую его подбородок. — Но, думаю, больше не хотим прикончить друг друга.

— Хорошо. Желаю, чтобы следующие семьдесят лет ты была живой и здоровой, — признается Каллум.

— Ты по-прежнему не возражаешь, что я остаюсь здесь?

А сама-то я возражаю?

— Конечно. Он не только женат, но еще и совершеннейший чудак. Вряд ли кто-то польстится на такого эксцентрика.

Каллум фыркает, а я ловлю себя на том, что кусаю нижнюю губу, лишь бы не ляпнуть лишнего.

Пожав плечами, он оглядывается.

— Да и хибару можно немного подрихтовать. Да, любимая, ты не хуже меня знаешь, что с человеком вроде него не сладишь.

Каллум тащит меня за руку к дверям. На улице его уже ждет такси с заведенным движком. Из машины выходит водитель и закидывает в багажник сумку Каллума. Я встаю на цыпочки и снова его целую, ожидая привычного легкого поцелуя на прощание. Однако, к моему изумлению, Каллум хватает меня за шею, наклоняет голову и впивается губами. Я открываю рот, впуская его язык, и издаю стон. Поцелуй с каждой секундой становится более страстным и совершенно непохожим на наши обычные поцелуи.

Знать не знаю, сколько пройдет времени, прежде чем он перестанет целовать мои губы, но водитель начинает сигналить и нетерпеливо машет рукой в окне.

Когда Каллум наконец отстраняется, он смотрит не на меня. Он смотрит мне за плечо, и на его точеном лице появляется довольная улыбка. Я с ужасом поворачиваюсь.

Мал.

Он стоит в дверях, как когда-то стояла Кэтлин и следила за тем, как мы целовались. Только он не кажется убитым горем.

Мал кажется равнодушным, самоуверенным и очаровательным, и… он улыбается? Почему он улыбается Каллуму?

Как будто не было того признания.

Как будто между нами не проскакивала искра.

Как будто он знает что-то, неведомое мне.

У меня внутри все переворачивается и скручивается в узлы, намотанные на колючки.

Мал что-то выуживает из кармана и протягивает мне.

— Вот, вытри рот.

Я не двигаюсь. Вдруг это уловка. Ведь до того он изнывал от ненависти ко мне.

— Рори, перемирие? — уговаривает он.

Рори.

Мы снова в хороших отношениях? Я до сих пор не привыкла, что Мал распоряжается мной, как хочет. Я делаю несколько шагов в его сторону и, с подозрением щурясь, хватаю то, что он мне протягивает. Рот Мала дергается, и это напоминает мне, что до того, как стать козлом, он был парнем, который целую улицу сводил с ума своей гитарой и шармом.

— Ого, поверить не могу. Там, где ты живешь, незаконно вести себя вежливо?

— Нет, но так тоже можно. Я ведь живу в Нью-Йорке.

Я беру эту чертову вещицу, вытираю мокрый рот и протягиваю ему обратно.

Мал качает головой.

— Оставь себе. Твое.

Я оглядываюсь назад и понимаю, что Каллум уехал. Я даже не попрощалась. Хочется как следует врезать себе, потому что понимаю, что он стал отчасти свидетелем этой беседы.

Я опускаю взгляд, осознав, что держу то, что и так мое. Ну, таковым оно было до того, как я выкинула в мусор.

Я стерла поцелуй своего парня салфеткой из «Кабаньей головы».

ПРИМЕЧАНИЕ ОТ КАЛЛУМА БРУКСА

Сейчас вас интересует, почему.

Почему я оставил их наедине, принимая во внимание их прошлое? Девяносто восемь процентов здравомыслящих людей так бы не поступило. Это выдуманная статистика, так что не трудитесь искать ее в интернете. И все же.