Новогодняя коллекция детектива - Устинова Татьяна - Страница 16

Бабушка боялась, что ее не удастся «пристроить», и переживала из-за этого. Вот так… Раньше Александра никогда об этом не задумывалась. Она даже заставила себя поверить, что баба Клава смирилась с ее недостатками и даже приняла их. Но теперь можно не сомневаться – бабушка мечтала избавиться от нее, хотя бы от взрослой. Ребенка она не могла бросить на произвол судьбы, но этот ребенок, выросший в Александру, продолжал раздражать и огорчать ее.

Баба Клава не дожила до ее замужества, да и вряд ли Андрей понравился бы ей. Ведь он не забрал Александру к себе, а, наоборот, пришел жить к ней.

Конечно, она очень старалась. Наводила немыслимый блеск в своем доме, с сумасшедшим упорством вкалывала на работе, стремясь заработать побольше денег, и отчаянно сожалела, что бабушка не видит ее успехов, когда – правда очень редко – успехи все-таки были. Ей очень нравилось, что у нее есть муж, и телевидение, и собственный дом, похожий на дома всех «нормальных». Подруги приходили к ним в гости, по праздникам собирались шумные компании, на Новый год все бегали на бульвар запускать импортную хвостатую ракету, привезенную Димкой Тимофеевым из какой-то заграницы… И все было просто чудесно. Наверное, бабушка ошибалась: Александра всем нужна, всем необходима, вон сколько у нее друзей, и – самое главное! – Андрей, с которым она проживет долгую интересную жизнь…

Только одно маленькое сомнение, затаившееся в самом потаенном уголке души, не давало ей покоя. Въедливое и коварное, как колорадский жук, которого нужно было обирать, ползая в жару на коленях вокруг кустов ненавистной картошки, оно отравляло Александре жизнь даже в самые лучшие мгновения. И ничем его было не истребить…

Ей казалось: по какой-то неведомой причине она, Александра Потапова, временно заняла чужое место. Об этом никто еще не догадывался, никто, кроме нее самой.

Так получилось, что место жены этого красивого, преуспевающего человека, подруги этих образованных, блестящих людей однажды оказалось почему-то свободным. То ли хозяйка отошла куда-то, то ли ее еще и вовсе не было, но Александра по какому-то непонятному стечению обстоятельств вдруг оказалась в ее владениях. И как самозванец, играющий чужую роль, как нищий, завладевший троном принца, она ловила каждую секунду своего чужого счастья, упивалась ею и ждала беды, уверенная, что, когда обман раскроется, пощады ей не будет…

Так в общем-то все и вышло.

Нет, не осуждала Андрея его бывшая жена и – напрасно беспокоилась Вика Терехина – не собиралась возвращать его обратно.

Все наконец-то встало на свои места. Андрей прозрел и понял, что ему не место рядом с ней, никчемной толстой дурой, телевидение перешагнуло через нее, так и «не заметив потери бойца», как пелось в какой-то революционной песне, – самозванка получила по заслугам. И теперь нужно было начинать заново строить себя, возрождая из пепла, как возрождалась какая-то птица Феникс, историю которой Александра с детства не могла запомнить. Однако самое трудное и печальное состояло в том, что Александра не знала, для чего нужно стараться, кому понадобится новая, возрожденная Александра Потапова. Самой себе она была не нужна. Саму себя она ненавидела и презирала и знала, что теперь так будет всегда, что бы она ни делала, за что бы она ни взялась.

И все-таки ей требовалось начать все сначала.

Она долго не могла понять, для чего именно.

Для чего она затеяла всю эту историю с Филиппом Бовэ, рискуя укрепить подруг во мнении, что от горя она все-таки спятила. Почему паралич, сковавший ее в первые дни после катастрофы, так быстро прошел, уступив место ежедневным заботам: что поесть, когда постирать, чем занять время, которого раньше так катастрофически не хватало… Ведь душа-то умерла, осталось лишь громоздкое, вялое тело, требующее постоянных забот.

И все же что-то держало ее на поверхности, не давая с головой ухнуть в отвратительную зловонную жижу воспоминаний и разодранных в клочки иллюзий. Это «что-то» осторожно прокрадывалось из фальшиво-смиренных глубин подсознания, когда Александра, наглотавшись снотворного, заставляла себя спать. Оно растекалось ледяной лужей в мозгу, заставляя ее трястись в настоящем ознобе, оно требовало – борись, не сдавайся, докажи всем, что ты лучше, умнее, сильнее, чем о тебе думают. Думают все, даже самые близкие, те, кто действительно тебя любит. Пусть они узнают, какая ты на самом деле.

Придумай себе новую жизнь и сделай ее такой, как тебе хочется, и тогда посмотрим… Тогда мы еще посмотрим, так ли ты ничтожна и слаба, как всем кажется…

Она засыпала только под утро, но просыпалась, как от толчка, всегда ровно в семь, чтобы броситься на кухню готовить Андрею завтрак. Он очень рано уезжал и много работал, ее бывший муж…

Ночные видения, в которых она неизменно была победительницей, днем рассеивались, но из них вызревало цепкое, до горлового спазма, желание сделать что-то такое – необыкновенное, удивительное, невозможное, – чтобы все поняли наконец, какая она, Александра Потапова!

Филипп Бовэ держал около уха нагретую телефонную трубку и злился. Он начал злиться с самого утра, когда принял решение позвонить, и теперь уже злился как-то по инерции, понимая, что дозваниваться все равно нужно.

Он набрал один номер, где никто не ответил, потом другой, затем, сверяясь по записной книжке, третий. В этом, третьем, месте трубку взяли сразу, но переадресовали Филиппа на четвертый номер, который он торопливо набрал, опасаясь, что не выдержит и швырнет легкую пижонскую трубку в стену.

– Это я, – сказал он, услышав ангельской чистоты голос. – Я в Москве, так что особенно не возбуждайся.

Обладательница ангельского голосочка засмеялась переливчатым бриллиантовым смехом, в котором сочетались умеренная радость от его звонка, нежный упрек, намек на чувственность, легкий вызов и еще три десятка разных оттенков, которые Филипп давно научился различать, – как будто выучил специальную азбуку для привилегированных. Сегодня ему очень не хотелось пускать эту азбуку в ход.

Переждав нежный смех, он спросил почти сердито:

– Как дела?

– Почему такой странный голос? – пропел ангел на том конце телефонного провода. Или провода уже давно отменили? И, вообще говоря, ангелы не поют, а трубят…

Внезапно развеселившись, Филипп ответил, что с голосом у него все в порядке, просто проблемы со связью.

«Да еще какие, – подумал он стремительно, – да еще какие проблемы со связью…»

– Зачем ты звониишь? – растягивая гласные, спросил ангел. – Соскучился?

– Нет, – сказал Филипп честно. – Очень много работы и очень много проблем. По правде говоря, мне некогда скучать…

Ангел обиделся. Это тоже входило в азбуку для привилегированных, поэтому Филипп понял сразу.

– Ну-ну, – сказал он неопределенно. – Не стоит сердиться, дорогая, это тебе не идет.

Иногда он ненавидел штампы, которыми разговаривал и с этим ангелом, и со всеми другими, ему подобными. Иногда, как сейчас, он радовался, что они существуют. Этот специальный язык изобрели для того, чтобы можно было говорить сколько угодно и не быть пойманным за язык, а в итоге ничего не сказать.

По-русски так разговаривать было невозможно.

– Я не сержусь, – поколебавшись, пропел – или все-таки протрубил? – ангел. – Я просто очень, о-очень по тебе соскучилась. А ты все пропада-аешь в своей гадкой Москве с белыми медведями.

– Белые медведи на Северном полюсе, – сказал Филипп, – а на Южном – пингвины.

– Что? – опешил ангел, неожиданно съехав со своего ангельского тона. – Филипп, я не понимаю, как-то плохо слышно…

– Я женюсь, – сказал Филипп, решив разом покончить с жизнью – зачем длить мучения? – Я женюсь здесь, в Москве. Ничего страшного, это всего лишь на год, потом мы разведемся, здесь же, в Москве. Этого требуют дела – и только. Я просто ставлю тебя в известность. Покуда я буду женат, встречаться мы не будем.

– Филипп, ты заболел? – спросил ангел нормальным человеческим голосом, забыв добавить в него серебристость колокольчика и свежесть утреннего средиземноморского бриза. – У тебя температура? Или тебя похитила эта… как там ее… ах нет, я забыла… Да! Русская мафия?