Одноклассники бывшими не бывают (СИ) - Хаан Ашира - Страница 6

— У Насти Шмидт одна дочка, зато она работает начальником в главной налоговой, — быстро попытался переключить тему Илья. — Представляете, какие среди нас люди?

— А я работаю мамой! — прошипела Оленька. — Лучше бы тоже помогали демографию улучшать! Кому нужна ваша карьера без детей?

Илья ловко поймал кинутую Морозовым пачку «рафаэлок», достал одну конфету и протянул ей.

— Мы будем стараться, — смеясь одними глазами, сказал он. — У нас еще вся жизнь впереди.

— А ты, Рит? Детишки есть? А то часики, сама знаешь! — Оленька зашуршала фантиком, но замерла, ожидая моего ответа.

Ух, как вспотели ладони… Пришла моя пора.

— Вась, разлей пока, — Илья кивнул на стол, где только у Протасова был налит виски. — Мы какие-то неприлично трезвые для встречи выпускников. Ты что будешь? — спросил он у меня и мягко толкнул плечом в плечо. Мол, держись.

********

Я дождалась, пока мне в руки попадет стаканчик с игристым розе, малодушно надеясь, что пока его донесут, меня что-нибудь спасет. Хотелось чего-нибудь покрепче, конечно. Но я знала, на что шла. Вообще в последние пять лет, я заметила, стало неприлично задавать вопросы: «а почему у вас ребеночка нет?», «а когда за вторым?», «не хотите еще и девочку?», «нафига вы столько нарожали?»

Правда только среди приличных людей, а бывшие одноклассники — что-то вроде родственников, считают себя вправе интересоваться любыми интимными подробностями.

Хотя встречаться с теми, кто видел меня беременной, было намного хуже.

— А я… — небрежно откинулась, оперевшись локтем на подоконник. — Считаю, что Земля и так перенаселена. Восемь миллиардов, куда еще детей рожать?

— В смысле? — Оленька так округлила рот, что белоснежный шарик «рафаэлки» вошел бы туда, как шар в лузу.

— Семь с половиной миллиардов, — зачем-то уточнил Морозов. Это, конечно, принципиально.

— Я решила жить для себя, — пояснила я. Пожалуй, про перенаселение — это слишком сложно. Упростим. Я отпила шампанское, собираясь с мыслями и вспоминая все то, в чем меня обвиняли, когда я говорила, что не готова снова рисковать. — Не портить фигуру беременностью, высыпаться по ночам, тратить деньги на курорты, а не на школьную форму.

— По Турциям катаешься? — нахмурил лоб и быстро, угрожающе надвинулся на меня высокий и лысый как колено мужик, которого я даже испугалась в первый момент.

Но через три суматошных удара сердца узнала Славу Першина, нашего школьного поэта. Очень талантливый. Был. Сейчас он выглядел как скинхед: лысый череп вместо есенинских кудрей, куртка-бомбер вместо бархатного пиджака и «говнодавы» с железными носами вместо лаковых туфлей. Еще один претендент на приз в конкурсе на самые кардинальные перемены.

— Нравятся их мусульманские… — он шагнул вперед, сжимая кулаки.

— Эй, эй, — Илья перехватил его запястье и встретил порыв напряженным взглядом. — Мы же тут все хорошие друзья, правда?

Как он сам умудрился так сильно измениться? Из неловкого и забитого подростка превратиться в человека, который ловко рулит беседой в компании и сглаживает самые острые моменты.

— Олька, конечно, клуша, но права. Если не мы, то кто перерожает этих! — Протасов снова подал голос из-за стола и снова посреди откушенного бутерброда.

— Вам надо, вы и рожайте! — я демонстративно пожала плечами, стараясь унять испуганно бьющееся после атаки Першина сердце. — И нет, не по Турциям. Я предпочитаю активный отдых. Вулканы в Исландии, хайкинг в Новой Зеландии, изучение японской культуры…

Не думала, что это будет так тяжело. Казалось, что все давно отболело, заросло. Но, похоже, знакомые и друзья меня просто жалели. А тут бьют в самую мякоть, думая, что у меня там щит эгоистки. А у меня там едва наросшая тонкая кожица и неумело выстроенная поверх иллюзия благополучия.

— И ты светлые детские глазки и молочный запах волосиков променяла на эти свои вулканы? Тьфу! — Оленька даже такую милоту умудрилась сказать с презрением. — И не познала главное женское счастье — как под сердцем зажигается теплое солнышко!

Познала. И не только, как зажигается. Еще — как гаснет. И как никто вокруг не верит, что беда уже случилась. Говорят, что все беременные мнительные. И только через несколько дней…

— Как растет паразит, питающийся моими соками, хочешь сказать? — я фыркнула. — И это еще здоровый! А если родится больной? Всю жизнь мучиться?

Ой, пережимаю. На меня уже все смотрят с ненавистью, а Илья с изумлением.

Но стоит мне вообразить, что я рассказала бы им правду…

— Ой, Умная Эльза! — отмахнулась Оленька. — Надо просто быть хорошей мамой, ждать и любить ребеночка! Все болезни деточек от того, что матери плохое думали!

— Бог наказывает за грехи родителей! — пробасил Денисов, дернув бородой.

Вот-вот-вот. Лучше бы не стало. Наоборот — хуже. У меня не было бы даже моей защитной бравады, этой наглой улыбки, с которой я сейчас смотрю на них, щуря глаза, чтобы их не так резало от сдерживаемых слез.

— А муж-то у тебя есть? — спросила вдруг Таня Рикита, словно спохватившись, что на меня вывалили еще не весь программный ад. — А то, может, просто не берет никто, вот и выеживаешься?

Илья, который после моих слов о паразите, задумчиво вперился в окно, заинтересованно повернулся.

— Нет.

Я коварно улыбнулась, глядя на то, как Рикита с Синаевой переглядываются, вписывая мое имя в толстый фолиант «Неудачницы нашей школы».

— А что так? — нежно пропела Рикита. — Твои смелые взгляды отталкивают нормальных мужиков?

— Развелась. — Я протянула между делом опустевший стаканчик, чтобы Морозов налил еще. — Понимаете, после тридцати лет у женщин начинается такой период… Подъема. А у мужчин, наоборот, спада. Один мужчина не справляется…

Илья рядом кажется чем-то подавился и закашлялся.

Я спрятала невольную улыбку за глотком вина.

— А живешь на что? Платья такие покупаешь? — Рикита смерила меня ревнивым вглядом. Не понимаю, чего она ко мне прицепилась-то? — Мужики твои многочисленные бабло дают? Ты просто называешь красивыми словами старое доброе…

Илья остановил ее одним взглядом.

— Нет, — вот и еще одна заготовка пошла в работу. — Я художник-ювелир, делаю украшения. Зарабатываю достаточно, чтобы позволить себе хотя бы одно красивое платье в пятнадцать лет.

Я оглянулась на Соболева — только он мог оценить тонкую иронию моей фразы. Но он смотрел на меня все так же задумчиво.

— Ты окончательно разочаровалась в любви? — спросил он негромко. — Не веришь, что можешь встретить человека, который станет для тебя единственным?

А ему это зачем знать?

*********

Так странно — когда ты совсем юная наивная девчонка и веришь в любовь, каждый встречный рассказывает тебе, что любви нет, есть хороший секс и общие интересы. Мужики в своих компаниях смеются над наивными дурочками, которые ждут принца. Те, что поумнее, пользуются их наивной верой, с помощью букета цветов, парочки подарков и обещания жениться получая себе на все готовых любовниц.

Но стоит набить шишки, пару раз собрать осколки разбитого сердца и обзавестись хорошеньким колючим цинизмом — и тут же вокруг образовываются томно вздыхающие принцы, которые где-то между тридцатью и сорока очень хорошо оценили, какую пользу приносит женщина в доме. Но было поздно.

— Романтическую любовь придумали средневековые трубадуры, чтобы за песенки лучше платили, — ответила я гораздо громче, чем Илья задал свой вопрос. — Взрослые люди руководствуются более прагматичными соображениями.

— И замуж не пойдешь, если позовет богатый-красивый? — ахнула Оленька. — Врешь ты все!

— Зачем мне замуж? Я там уже была. Женщине брак невыгоден, — продолжала я нести просвещение в массы.

Тут у меня хотя бы не болело.

Ушедшего мужа я отлично понимала и не винила. Особенно когда узнала, что там, на стороне, у него несколько месяцев как родился ребенок. Портить жизнь какому-нибудь богатому-красивому я точно не собиралась. Он ведь захочет общего ребенка, даже если у него уже баскетбольная команда наследников.