Сердце мексиканца (СИ) - Хаан Ашира - Страница 27

А еще она забыла, как он на нее действует. Что страх давно прошел, а обида слишком нестойкое чувство, чтобы удержать ее от желания дотронуться до горячей смуглой кожи под расстегнутой клетчатой рубашкой, провести пальцами по твердому животу с четким рисунком мускулов.

Он сделал всего один шаг к ней, входя в комнату, и голова закружилась от его яркого окутывающего запаха, и захотелось качнуться вперед, достать губами губы, продолжить все прерванное вчера. Внутри что-то сжалось от предчувствия, от пронзительной реальности происходящего: рядом с ним всегда все становилось ярче и четче.

Она отступила всего на полшага назад, чтобы увлечь его за собой, но Сантьяго хватило этого расстояния, чтобы войти — и свернуть в приоткрытую дверь ванной.

Зашумела вода.

Аля чуть не вскрикнула от досады.

Свернувшаяся внизу живота напряженная пружина толкнулась, готовая распрямиться, затопила тело горячим стремлением получить то, чего она хочет.

Дождаться его из душа было сложнее всего, но сегодня он был там не так долго, чтобы она совсем извелась. Выйдя, он очертил взглядом ее обнаженное тело под простыней, но отвернулся, выключил свет и как обычно лег на свою половину кровати.

Молча. Молча.

И у нее оставался только язык тела, потому что на неродном обоим английском она бы не смогла сказать ничего, что звучало бы жарко и понятно, без привкуса претензий.

Она просто придвинулась к нему и прижалась всем телом, пока еще через слои простыней на ней и на нем. Он замер, но потом отодвинулся.

Аля выпуталась из простыни и прильнула уже голой кожей. Он вздрогнул, когда ее грудь коснулась его открытой спины, но все равно упорно сделал вид, что это случайность, что она лишь неловко повернулась во сне, и — снова вежливо отодвинулся.

Чтобы у него не осталось сомнений в ее намерениях, Аля нырнула к нему под простыню и обвила его руками, с наслаждением коснувшись наконец перевитых мышц внизу живота. Смотреть на них было невероятно, но трогать — еще лучше. Тугие и упругие, они вели туда, вниз, к жесткой поросли, где в ее пальцы сам собой лег уже невероятно твердый член.

Она застонала и прикусила его плечо, сжимая бедра, между которыми давно было сладко и жарко. Грудь смялась, распласталась о его спину, так она вжималась в него. Она чувствовала, как напряжены мышцы всего его тела, словно он взведен как курок, в боевой готовности, за мгновение до броска, и держит себя неподвижным только усилием воли.

Сантьяго накрыл ее пальцы на члене своими… и аккуратно убрал.

Аля чуть не взвыла.

Она перехватила его руку, потянула к себе, заставляя перевернуться на спину, и положила себе между ног, бесстыдно разводя бедра.

Он замер, застыл, опасаясь шевельнуться.

Ее губы были прижаты к его плечу, и она слышала, как тяжело он дышит, как сглатывает, стискивает зубы. Змей явно хотел ее, но почему-то держался.

Но когда он двинул пальцами, чтобы убрать их, Аля так ахнула от невольной ласки, что его дыхание сорвалось.

Он не смог это прекратить, просто уже не смог, сила воли не срабатывала, несмотря на приказы разума. Пальцы двинулись еще и еще раз, выбивая из нее стоны и всхлипы, и он развернулся, навис над ней, касаясь только в одном месте, но обжигая дыханием и взглядом темных глаз.

Его лицо было невероятно близко, он всматривался в нее, изучая каждый ее вздох, и стон, и всхлип, и дрожание губ, и движение к нему или обратно, пока его пальцы изучали ее тело, путешествуя вверх и вниз, раздвигая, потирая, гладя, то едва касаясь, то жестче и грубее вжимаясь в плоть. И когда изучили до конца, составили четкую карту, понятную для него, там, где не было ясности даже для самой Али, он повел свою мелодию, заставляя ее тело составлять из знакомых и привычных ощущений совершенно новую, незнакомую симфонию.

Она смотрела в черноту его глаз близко-близко, она дышала только воздухом из его губ, пространство между ними было плотным, осязаемым, звенящим от электрических разрядов. Но скоро не выдержала тяжести его взгляда и запрокинула голову, закрыла глаза, чтобы сосредоточиться только на том, что происходило там, где он касался ее.

Где пальцы дразнили легкими касаниями, доводили до того, что казалось: сейчас! — но снова заставляли изнывать от ожидания, разогревали здесь, чтобы продолжить там и потом соединить все части в одно.

Аля, закусив губу, выгибалась и тянулась от того, как каждое движение насыщало что-то внутри. Дразнящее чувство не остывало и не разрешалось, лишь наполняло все мышцы сладостью и ожиданием.

И когда стало слишком сладко, в нее вошли его пальцы — сразу очень глубоко и туго натянув ее и добавив остроты. Это было до такой степени интимно и бесстыдно, как не было бы, даже насади он ее на свой член. Он чувствовал внутри каждое движение, сжатие, биение. Чувствовал, как она становилась влажнее и как пульсировало ее тело вокруг его пальцев, обнимая их.

Аля не могла глубоко вдохнуть, не могла набрать воздуха в легкие, она поднимала бедра, комкала пальцами простыни, резко и часто дышала открытым ртом, напряженная в каждой мышце, пока его большой палец не обвел наконец по кругу ставший невероятно чувствительным набухший узелок и пока он не двинулся внутри — горячо, быстро, жестко, нежно. Так, что разлившаяся по венам сладость наконец вспыхнула огнем.

Но едва горячие судороги затихли, как он сразу убрал руку, больше не касаясь ее тела, а восстановив дыхание, накинул на себя простыню и отвернулся.

И все.

Ничего не изменилось.

Следующим утром Аля проснулась снова одна.

Ждала ли она кофе с круассанами и маленькой розочкой в вазе в постель? Или мечтала проснуться в его объятьях? Увидеть записку на соседней подушке?

Может быть, хотя бы легкий поцелуй?

У них ведь так и не было ни одного.

В доме царила нездоровая атмосфера. Аля почувствовала гнетущее напряжение еще до того, как кого-то встретила. Казалось, даже чистое небо заволокло серыми ватными тучами, но ощущение ноябрьского полумрака было иллюзорным. В небе как обычно шарашило беспощадное мексиканское солнце, зелень была сочной, день прекрасным. Но у каждого, кто встречался по дороге, на лице было очень нехорошее выражение.

Аля скользнула на кухню через гостиную, где Змей стоял перед тремя самыми неприятными типами в банде, запомнившимися ей еще с первых дней: волосатым, с рыбьими глазами и раненым, в шляпе. У последнего еще не сошли с лица последствия неуместных комментариев, но он, как и его друзья, на этот раз не стал опускать глаза и проводил ее наглыми взглядами.

Зато Сантьяго — нет. Даже не повернулся в ее сторону.

Аля почувствовала, как щемит сердце, но отогнала вновь нарастающую обиду. Тревога, растекающаяся в воздухе, была важнее, чем ее переживания. Пилар возилась у плиты, поджимая губы и быстро оглядываясь на любой резкий звук. Парни ходили мимо кухни не расслабленные, как обычно, пытаясь стащить пирожок или лепешку, а полностью одетые, с пистолетами за поясом, и лица их тоже были хмурыми.

На вещах, подготовленных для стирки, было слишком много подозрительных бурых пятен. Аля закусила губу и выставила на табло температуру в тридцать градусов. Это, конечно, мог быть томатный соус, но если все-таки кровь, лучше стирать в холодной воде. Только руки тряслись немного, когда она закрывала бак машины.

Никто не рубил дрова, красуясь молодым загорелым телом, никто не травил ленивые байки, сидя в теньке под деревьями. Машины на стоянке все время менялись — уезжали одни, приезжали другие. Во дворе весь день была суета, и Аля не совалась туда, только краем глаза отмечала, как два десятка человек хаотично двигаются, вдруг сбиваясь в кучки, снова расходясь и разбегаясь по углам.