История вермахта. Итоги - Кнопп Гвидо - Страница 35

Мотивы преступников в течение десятилетий были предметом исследования многочисленных работ. Правда, до сих пор так и не удалось разработать их психологический профиль. Воспитанные в строгой католической среде отцы семейства совершали убийство так же, как и фанатичные национал-социалисты. Наряду с мировоззренческими иидоктри нация ми должны учитываться и так называемые ситуативные факторы. Вера в то, что группа в своих действиях не имеет права выбора (из-за нежелания выделяться из коллектива или из-за страха перед санкциями), привела к тому, что слишком многие стали убивать не раздумывая. Осуществление самостоятельной деятельности вопреки мнению большинства случалось в вермахте весьма редко. Феномен социального отделения тоже был важен. Если в противнике, например «партизане», не признавали непосредственного участника боевых действий, то он выводился из группы солдат, с которыми обращались в рамках международного права, что облегчало его казнь. Этот процесс разграничения в отдельных оккупированных странах протекал совершенно по-разному и зависел от приказов руководства вермахта и от военного опыта солдат. Насколько разнообразно вермахт подходил к этому процессу, становится видно при взгляде на способы подавления партизанских движений во Франции и России.

Особенную ответственность нес генералитет, тот небольшой круг людей, который находился на вершине вермахта и должен был определять действия 17,3 миллиона солдат. Преступная война Гитлера была и их войной. Конечно, имелись и исключения, и некоторые протесты. После победы над Францией генералитет, особенно его верхушка, превратился в коррумпированный инструмент диктатора, готовый на любое преступление. Как недавно рассказал Йоханнес Хюртер, главнокомандующие Восточным Фронтом почти никогда не использовали свою огромную свободу действий для сдерживания беззакония и насилия — как раз наоборот.

Вермахт совершил бесчисленные преступления, но далеко не все его солдаты были преступниками. Коллективной вины быть не должно. Задача более подробно осветить ответственность каждого отдельного человека, чтобы больше узнать о мотивах и личной вине каждого, остается открытой. Историки должны сделать еще очень многое.

Награждение в артиллерийской части между боями

Хайнц Дроссель был так же обессилен, как и его мокрые от пота и покрытые пылью товарищи, — несколько дней тащились тяжело нагруженные солдаты 415-го пехотного полка по летней жаре Литвы. В полдень 9 июля 1941 года было приказано сделать привал где-то между Ковно и Даг-дой. Походная колонна должна была освободить дорогу и пропустить мотопехоту.

«Мы лежим у обочины, кругом шум, грязь, пыль. За нами луг, потом лес, темный лес. У меня было чувство, как будто надо убежать отсюда, побыть минут пятнадцать одному, как будто я уже не могу смотреть на эту войну», — пишет Дроссель в своих мемуарах. Он был ротным связным и у него была возможность быстро оттуда убежать — целью был близлежащий лес. Там творилось что-то необычное: «Примерно в 30 м подо мной находилось дно долины, и я увидел большую братскую могилу шириной примерно 2 м и длиной 25–30 м. Вокруг могилы стояли на коленях и кричали мужчины. Все мужчины были одеты по-еврейски, и за ними стоял солдат в немецкой форме с пистолетом или пулеметом в руке. Непосредственно подо мной стоял маленький мальчик, вероятно, шести лет, он постоянно хватался за мужчину рядом с ним, а человек в форме за ним бил его постоянно по руке, это произошло, вероятно, два-три раза. Когда мальчик снова схватился, мужчина взял свой пистолет и выстрелил малышу в затылок и сбросил его ногой в могилу». Внезапно часовой в форме СС или полиции закричал по направлению к объятому ужасом солдату Дросселю: «Что тебе тут надо? Проваливай! И заткни глотку!» Будучи тогда 23 лет от роду, он больше никогда не забудет эту ужасную картину — ведь тогда ему все стало ясно: «Теперь с меня точно хватит; теперь с этим режимом для меня окончательно покопчено, и я буду действовать только лишь по велению моей собственной совести».

Действовать по совести — на войне тоже были люди, которые решались на это. В их числе и Хайнц Дроссель, который ровно через два дня после своего первого юридического государственного экзамена был призван в вермахт. Несмотря на отличный аттестат, его не допустили к практике, потому что он не хотел вступать в ряды ни одной национал-социалистской организации. Так юрист 1 декабря 1939 года в качестве простого солдата был отправлен в 9-й Потсдамский пехотный полк. Во Французском походе ему стало ясно, что он никогда не сможет выстрелить в человека. То, что это для него значило, он доказал после нападения на Советский Союз. Спустя неделю после того, как он стал свидетелем убийства евреев, он получил приказ отвести пленного комиссара в командный пункт батальона. Дроссель знал о противоречащем международному праву «приказе о комиссарах», согласно которому политкомиссаров Советской армии необходимо было «ликвидировать». «Я принял его, он был уже обезоружен, и заставил его идти в двух-трех метрах перед собой. Я зарядил карабин и снял его с предохранителя, он шел с поднятыми руками. Мне было ясно с самого начала: ты не доведешь его до батальона. Его же там расстреляют. Я так его и вел, пока мы оба не оказались вне поля видимости и слышимости остальных. Я ему сказал: „Стоять, руки вниз, повернись“. Мы стояли друг против друга, я поставил карабин на землю, чтобы показывать ему, что я не намерен его убивать. Я мог представить себе, что он, естественно, зная о существовании „приказа о комиссарах“, полагал, что все к этому и идет». Уже будучи солдатом, Дроссель окончил курсы переводчиков русского языка. «Я ему говорю: „Я — не убийца! Я — человек! А вы сейчас побежите прямо по этой дороге, там немецких солдат нет. II там найдете своих“». Советский комиссар воспользовался шансом и побежал. «Но тут он остаповился, обернулся, кивнул мне и крикнул: „Благослови тебя Бог! Да пребудет с тобой мир!“-и исчез. Потом я повернул обратно, вернулся и тут понял, что обязан все рассказать. Но я этого не сделал. Я вообще ничего не сделал. Просто встал в двух-трех метрах от нашего ротного командира. А он меня даже не заметил, и больше мы с ним об этом инциденте никогда не разговаривали».

Пользующийся дурной славой «приказ о комиссарах» оскорблял не только правосознание простого солдата Хайнца Дросселя. Еще до начала операции «Барбаросса» приказ вызвал возмущение совсем на ином уровне. «Если нам не удастся сделать так, что эти приказы будут отменены, то Германия окончательно потеряет свою честь» — так в мае 1941-го звучало мрачное пророчество Хеннинга фон Трескова, 1-го офицера штаба группы армий «Центр». Как сознательный офицер, он сразу понял далеко идущее значение этого противоречащего международному праву «приказа о комиссарах». Это в равной степени относилось и к изданному почти в то же время «указу о применении военной юрисдикции», в котором сообщалось: «Действия, которые солдаты вермахта и сопровождения совершат против враждебных гражданских лиц, не подлежат уголовному преследованию, даже в том случае, если действие является в то же время военным преступлением и правонарушением». Обе директивы противоречили не только профессиональному правосознанию Трескова. Родившись в дворянской семье в Померании, он чувствовал себя обязанным соответствовать особой моральной этике настоящего пруссака: «Это требует больших обязательств, обязательств к правде, к внутренней и внешней дисциплине, к исполнению долга до-последнего. Но никогда не нужно говорить о пруссачестве, не указав на то, что оно на этом не заканчивается. Его часто истолковывают неправильно. Понятие свободы никогда не нужно отделять от истинного пруссачества», так звучало его кредо. Свобода, которую он брал на себя, была свободой в независимости мышления и в самостоятельном суждении. Это было его понятие о существующем пруссачестве — жить в соответствии с ним, вот то, чего он ожидал от офицеров и в особенности от генералитета.