Ангел ходит голым - Измайлов Андрей - Страница 36

В Саулескалнсе — турбаза под Краславой — бармен, Алекс Борун. На чём, Саш, навариваешься, разбавляешь? Обижаете, говорит, честь заведения! Шприцом прокалываю пробки в непочатых бутылках и откачиваю по пятьдесят граммов. Схема понятна. Так вот, эксперты, пробочку — внимательно. Если можно откачать — можно и вкачать.

Мысль интересная! Но пробка — она такая… пробка!

Потому и просьба: внимательно!

Мы тоже самым естественным образом вкрались. Чуть, слегка, по касательной. Всё же Лев Давидович ещё и Роджер. С его внезапным уходом ниточки оборвались. Не ахти важные, но обидно. За них бы дёргать и дёргать.

Заброда — нет. Конечно, были они конфиденты с Роджером, но Заброда Еве Меньгиш не представлен. В каждой избушке свои погремушки.

Евлогин — нет. Известен Еве Меньгиш, давно известен. Строго оценочное мнение: сволочь. Права по-своему, наверное. Станешь ли со всякой сволочью по душам говорить? Тем более сам на контакт напросился, в душу лезет.

Багдашов — да! Старина Макс, конечно. Давнишний… дружище. С ним заодно косточки Евлогину перемыть — самое то. «Нет, представь, приходит, как ни в чём не бывало! — Совесть проснулась? — У него?! Совесть?! — Ну да, ну да…»

Элементарная двуходовка. Классика жанра.

Макс вписался очень удачно. По персоналиям, в первую очередь. С фигуранткой Данияловой на тот момент он уже почти полгода тесно… Волей-неволей Роджер из-за угла то и дело возникал — немой укор, скрещённые руки, всё стерплю. Плюс Меньгиш для старины Макса — Евушка, тоже давнишняя… дружище.

На этой почве. Неплохо подготовленная почва, давно под парáми. Всему своё время. Вот — время.

Ни в коей мере не навязчиво. Старые знакомцы. Никаких казённых кабинетов, никаких кабаков. Казённые кабинеты — её территория, кабаки — его территория, вариант к тебе или ко мне? — сразу нет, запашок.

Да ёлки-палки! Питер! Июль. Реки-каналы. Катерок на двоих. Бокальчики. Корма, свежий воздух. Минимум, два часа задушевных бесед.

Она выжимает из него информацию:

— Всё-таки объясни мне. Просто как мужчина. Чем такие, как она, вас берут? Сиюминутная — понятно. Гормоны, самоутверждение, секс есть спорт. Но вы же потом за ними — хвостом, куцым, теряя последние остатки… Тот же Воркуль, кстати! Преподаватель, художник, поклонницы, диссер. И — чтоб так…

Он развязывает язык:

— Видишь ли, Ева… Откровенно?

— Да. Но — заранее! У тебя ведь с ней — тоже? Прекрати. Я всё-таки профи. Женщина тоже.

— Даже если да, то что?

Погодка. Проводы белых ночей. Элегия.

В итоге?

Она не без самопоглаживания уверилась: раскрутила дружище Макса на откровения — да, с женским коварством, но как иначе!

Он не без лицемерия выдал ту и только ту толику информации, которую намеревался выдать — да, профи, но как иначе!

Снова классика жанра. Каждый в уверенности (заблуждении?): победа вчистую.

Славно поработали, славно отдохнём. И белые ночи, конечно.

— Слушай, Макс! А у Евлогина с этой — ничего такого?

— Хм! Во-первых, не моё дело. Во-вторых, не твоё дело. В-третьих — ничего такого. Я бы знал.

— Не зна-аю, не зна-аю…

Бабу не проведёшь, она сердцем видит.

Насколько потерпевший мог стать для неё помехой?

В чём?

В чём-нибудь?

Вряд ли. Хотя…

Хотя?

Они ведь довольно продолжительно и плодотворно. К обоюдному согласию. Не про секс! Про него тоже. Но не потому.

Резюме, дружище, резюме! Расклад?

Смотри расклад. Пять лет назад. Он с лягушатниками уже тогда накоротке, влиятельный-влиятельный. Любую студентку мог заслать на годик учёбы в Сорбонну — по обмену: Paris, Paris! Je marche dans tes rue![13] Какая устоит? А она уже тогда не такая. Она была в Париже. Задолго до. Не очаровал Париж, вообще французы, каприз…

Ева Меньгиш не была в Париже, не довелось пока. Мало что потеряла, возможно. Спросит при случае: почему, собственно, Париж вас таки не очаровал?! И с подходцем: и чем же вас таки очаровал старый пердун Лев Давидович Воркуль, если вам и Сорбонна была без надобности?

Пришла пора — Париж охладел к Воркулю. Просто многовато Воркуля там стало. Есть время привечать, есть время отказывать от дома. И Лев Давидович прозрел: они, лягушатники, латентные (до поры! но вот нате!) ненавистники его доисторической родины! Подите-ка вы прочь! Э… пошёл-ка он прочь! Куда? Странный вопрос! На доисторическую родину! И Дагера — с собой! Никакой он не ваш, лягушатники! Дагер — есть кинжал! На иврите! Он, дагер, наш, не ваш!

Внезапно обострившийся патриотизм как последнее прибежище, эта подчёркнутая неразрывность пуповины с народом.

Пусть бы. И это пройдёт.

Не дождётесь! Не пройдёт! Сейчас только диссер защитить — и тогда с чистой совестью (и степенью!) на свободу. Там, на свободе, он всё скажет, всё! И жена вот кивает!

Жена? Лёва! Что за жена вдруг?

Именно. Как и всякий неумный мужчина, построил схему дальнейшего преуспеяния. Заранее всё решил за всех. За жену тоже. Не жену пока. Но она не дура, чтобы отказаться! Так у них с ней хорошо сложилось во всём. Да, на первых порах непросто. У человека горе. В Израиле этим не удивишь. Но если вместе, сообща! С его талантом, с её связями-способностями! По крови тоже соответствуют — и он, и она. Как всё совпало!

Совсем дурачок?

Не совсем. Просто неумный мужчина. (А другие бывают?)

Лев Давидович! Выкинь из головы. С тобой было весело. Но теперь даже не смешно.

Он и не шутит.

Тогда грустно даже.

Это что! Цветочки! По-настоящему грустно будет, если она откажет, не оценив своего шанса, и он вынужден будет сказать: тогда делайте, что должно, и будь, что будет!

Кому сказать?

Неважно. И говорить-то не надо. Там и так знают. Он — единственный сдерживающий фактор.

О чём говорить-то? О чём не надо?

О том, кто убил Амина Даниялова. О том, кто убил Аквария Ермакова.

С ума сошёл?!

Да. Ведь говорит ей открытым текстом. Не имеет права говорить открытым текстом, но — говорит. Вот степень откровенности. Так что? Готова? Сейчас и с ним? Обнявшись — и в пропасть?

Смешной. А ничего, если потом узнáют, кто убил Льва Давидовича Воркуля?

Как-нибудь переживёт.

Вот вряд ли.

В Израиле такая медицина!

М-да, поговорили.

Ох, эти конфиденты, возомнившие: мы причастны! мы — мы! Себе только усложняют жизнь. В собственном мнении растут на дрожжах. Уже у них своя игра. Поводок — не поводок, а связующее звено. Кто кем управляет, кто кого использует — амбивалентно (ещё хорошее слово: межеумочно). Интеллект непобедим. С хитрым видом.

Сколько ж вас таких было! Ступайте-ка рыть тоннель Бомбей — Лондон. С хитрым видом. За вами проследят. С хитрым видом. Роджеры доморощенные!

Кстати!

— Если честно, что ты в нём нашла?

— Мне с ним весело.

…

— Вы не знаете, как тяжело жить женщине с моей внешностью.

— А вы не знаете, как тяжело жить мужчине с моей внешностью и смотреть на то, как живёт женщина с вашей внешностью.

Ну да. «Кто подставил кролика Роджера?»

И никакой Лёва не псевдонимец Роджеру Баллену, африканскому классику в жанре documentary fiction. Юрику Росту с Пашей Маркиным и Валерой Плотниковым сие очевидно. Их вежливый отказ — в границах приемлемой деликатности.

Всего-навсего Лёва подставленный кроликРоджер!

Жёстко? Да. Но ведь мягко было стелено. Нет, ворочаться стал, инициативничать.

Сколько ж вас таких было!

Возомнил, да.

Поворот все вдруг. Парижу отказать. За последней не занимать. Не занимать, Иветта Шакарян! Всем, кто записывался в Сорбонну, обращаться к Льву Давидовичу для перерегистрации — на Тель-Авивский университет. Там великие снобы, но кафедра СМИ вообще лучшая, потому и снобы, в своём праве. Кого не устраивает, тому вообще отказать. Лев Давидович не поступится приципами — с дагером (кинжалом — ивр.) в сердце!