Седьмое правило академии Левендалль (СИ) - Гринь Ульяна Игоревна - Страница 33

— Повезло, — кивнул он, убирая треугольник ткани в потайной карман сюртука. — Некоторые дурочки такие платочки везде таскают — как амулет.

— И что бы случилось?

— Ничего хорошего, — буркнул он. — Пойдем, надо вернуться во дворец.

— Сначала скажи, что в этом привороте страшного? — уперлась я. Даниель посмотрел косо и мотнул головой:

— Он просто-напросто смертельный.

Смертельный приворот на платке Рохана…

Поверить не могу, что цесаревич может баловаться такими вещами! В такое просто невозможно верить. Но кто мог сделать приворот? Придворные маги? Сам император? Нет!

Я перебирала возможные варианты, покорно следуя за Даниелем в портал. Мой спутник был задумчив и хмурил брови. Тоже размышлял о привороте? Или прикидывал, что сказать императрице о новой фрейлине ее дочери? Когда мы оказались в салоне дворца, я тронула мужчину за рукав и спросила:

— Что мне теперь делать?

Он посмотрел пристально и мрачно, накрыл ладонью мои пальцы и ответил:

— Тебе ничего не надо делать. Приворот, даже если и подействовал, к смерти не приведет. А мне необходимо доложить об этом наверх.

— Но ты же не думаешь, что Рохан. Что цесаревич.

— Не думаю, — отрезал Даниель. — Однако факт есть факт. Как знать, не направлен ли приворот на самого цесаревича. В таком случае.

— Заговор? — ужаснулась я. — Но кто бы мог.

— Молчи! Не произноси таких слов вслух, Адриана, — он прищурился. — Здесь у стен есть уши, если ты не знала.

— Да, конечно.

Я сникла. Молчать, напряженно думать о том, что может случиться, переживать и не мочь никому ничего рассказать. Это удел женщины. Это мой удел.

— Что ты скажешь Ее Величеству?

— Что ты бедная, но благонадежная сирота! — фыркнул Даниель, потом внезапно остановился, повернувшись ко мне, и добавил: — Потому что мне хочется думать, что ты ничего от меня не скрываешь, детка.

— Мне нечего скрывать, — пробормотала я, опустив взгляд. А в голове пронеслась мысль о Рохане и его предложении. Но доверенному лицу императрицы знать об этом необязательно. Хотя. Он, наверное, и так уже знает. Отчего-то показалось — Даниель может читать мысли.

Моя рука нагрелась в его ладони, и оказалось, что он держит ее у лица, дышит на кожу, словно не решаясь поцеловать. Но, быть может, это только плод моего воображения. Мы застыли так, глядя друг на друга, и время остановилось. Даже не знаю, почему. Я лихорадочно пыталась найти объяснение, отчего не отстранюсь, не уйду, отчего не оттолкну, но объяснить не могла.

А потом оказалось, что его губы совсем близко к моим, что они касаются моего рта, что между нами совсем не осталось воздуха… Это так происходит? Как странно, как волнительно, и ноги превращаются в сахарный сироп. И вкус его губ похож на горячий шоколад с мелкой пенкой.

В этот прекрасный и трепетный момент в моей голове что-то будто лопнуло, и в мысли хлынули голоса. Голоса, которые я слышала раньше возле башни, теперь были здесь! Они уже не звали, а требовали, кричали, ругали меня! Они хотели, чтобы я шла к башне и немедленно. Они наполняли все мое тело, бесцеремонные и всепроникающие.

— Адриана!

Меня совершенно невежливо встряхнули за плечи, я вскрикнула, ощутив раскаленные браслеты на запястьях, инстинктивно рванулась в сторону от Даниеля. Комната наполнилась ахами, тревожными возгласами, я открыла глаза и обнаружила себя на оттоманке, окруженная служанками. Бледный Даниель стоял поодаль с огромными глазами и, кажется, даже, не дышал.

— Что случилось? — дрожащим голосом спросила я и кашлянула — словно не хватало воздуха.

— Богородица, спаси и помилуй нас! — перекрестилась одна из служанок, а вторая даже отодвинулась от меня.

— Что случилось?! — повторила я, уставившись на Даниеля. Тот с усилием вздохнул и ответил:

— Ты горела.

— Как? — не поняла я, а он шагнул ко мне, жестом разогнав служанок, и протянул руку:

— Пошли. Тебе нельзя здесь оставаться.

Я горела? Почему? Как? Что со мной происходит? Почему сейчас? Почему во дворце? Может, приворот? Или виноваты голоса? Башня?

Я пошла с ним в портал, который он создал движением руки, пошла добровольно и даже с охотой. Даниель должен все мне объяснить, обязан! Но куда он ведет меня? Что это за место?

— Даниель, — позвала дрожащим голосом. Он повернулся, бледный, нервный, коснулся пальцем моей щеки, сказал:

— Подожди меня здесь. Я быстро.

И исчез в портале, который закрылся за ним. Я осталась одна в темноте и прохладе.

Спустя несколько секунд глаза привыкли к сумраку, и я увидела крохотный светлячок свечи. Наощупь подобралась к ней, взяла подсвечник в руку и подняла повыше, чтобы рассмотреть помещение.

Я была в подвале или подземелье. Низкий сводчатый потолок, сырые каменные стены… Господи, Даниель притащил меня в тюрьму? Еще и издевался, прося подождать!

— Эй, здесь есть кто-нибудь? — тихо бросила в темноту и испугалась — а вдруг мне ответят? Поежилась, но, слава богу, ответа не последовала. Только где-то капала вода — медленно и противно.

Кап. Два шага по коридору.

Кап. Какие-то стеллажи с книгами.

Кап. Свитки, старые, сырые, сваленные в кучу.

Кап. Ну как можно так обращаться с рукописным словом? Ведь это история, память, труд людей!

Кап.

И вдруг новый звук рассек тишину подвала. Я услышала глухой перестук и странное поскрипывание, как будто костяные пуговицы пересыпали из ладони в ладонь. Прикрыв свечу рукой, вгляделась в темноту. Что-то белеет. И оно двигается! Оно двигается прямо ко мне с глухим перестуком костей!

— Не подходи! — грозно предупредила я срывающимся голосом и пошарила возле себя, ища что-нибудь тяжелое для защиты. Нащупала нечто длинное и тонкое, вроде палки, и выставила вперед себя.

Портал сзади снова раскрылся с шелестом магического огня, и я резко обернулась. Даниель выглядел почти веселым, хотя и кривил губы. Он глянул на мою руку и удивленно спросил:

— Зачем тебе берцовая кость?

— Как-к-кая к-кость? — заикаясь уточнила я и глянула на палку в руке.

— Берцовая, — вежливо уточнил Даниель. — Если не ошибаюсь, это некий восточный мудрец, к которому я иногда обращаюсь по философским вопро. Адриана?!

У меня в глазах забегали мурашки, воздух из груди внезапно улетучился, и последним воспоминанием стала отброшенная кость, упавшая с глухим стуком на пол. Я потеряла сознание.

А потом мне стало мягко и тепло. И даже свет появился, рассеянный, не сильный, не бьющий через веки. На какую-то долю секунды я понадеялась, что сейчас проснусь в своем дортуаре, а надо мной будет стоять монашка со свечой и звать тихим голосом: «Проснись, Адриана, на матины опоздаешь». Но нет, надо мной стояла пожилая женщина в черном балахоне, задрапированном на восточный манер, и в черном платке. Свеча, правда, была. Женщина говорила:

— Госъпожа, госъпожа… Проснись, госъпожа!

Что-то твердое и холодное ткнулось мне в руку, и я внезапно вскочила, сев на кровати, диким взглядом глянула на свои пальцы, боясь обнаружить в них берцовую кость восточного мудреца, но обнаружила.

— А-а-а-а! — закричала, отбросив на другой край кровати маленький скелет животного, который вовсю топтался по моей кисти. Скелет осыпался косточками, а потом они сами собой потянулись друг к другу, собрались снова в подобие кошки и даже отряхнулись. Череп раскрыл пасть, и я словно услышала безмолвное оскорбленное мяуканье.

— Г осъпожа, защем кощку обидель? — укоризненно спросила женщина, поставив свечу на столик возле кровати.

— Это кошка? — возмущенно спросила я, косясь на скелет.

— Кощка госъподина. Г осъпожа желает принять ванна?

— Желает, — ответила я, потом спохватилась: — Нет! Не желает! Где Даниель?

— Г осъподин Даниель на террасе, любуется закат.

— Где терраса?

Я встала, глядя уголком глаза на скелет кошки — вдруг кинется на меня? — и требовательно сказала: