Два жениха и один под кроватью (СИ) - Ли Марина - Страница 13

И звали его Алан Даккей.

Даккей Алан.

Удивительно, как я в обморок не хлопнулась, увидев его имя в списке моих студентов. А он нормально, не растерялся. Только ухмылялся нагло и самоуверенно, да рассматривал меня с задумчивым интересом.

Мне бы тоже хотелось порассматривать — любопытно ведь, собственный жених! А я даже дохнуть в его сторону боялась. Диктант диктовала, а сама думала: Что? Как? И почему молчит? Не хочет скандал устраивать? Ждёт подходящего случая, не хочет скандалить при свидетелях?

Нет, ну до чего же не повезло! Жила себе спокойно, работала и горя не знала. И ведь он же не искал меня все эти годы, точно знаю. Да я и не пряталась. Сбежала из дому, чтобы на папеньку императорский гнев не упал, мол, не он виноват, а я сама — непутёвая дочь и взбалмошная истеричка. Училась, к родителям на каникулы ездила, квартирку снимала под своим именем, а после поступила наставницей в БИА.

Если бы брошенный жених хотел меня найти, то нашёл бы без труда — это точно.

А может… Внезапная догадка заставила сердце биться чаще. Может, я ему нужна так же сильно, как и он мне?..

Искоса глянула на женишка. Он сидел, склонив вихрастую голову над тетрадным листом, и прилежно выводил буквы, держа перо в левой руке. На среднем пальце массивный перстень, запонки на белоснежной рубашке — дорогие, рубиновые. (Из драгоценных камней самые лучшие амулеты получаются).

А рожа вызывающе небрита. Как будто он три дня в дороге был, даже освежиться, бедолага, не успел…

После диктанта был час, посвящённый литературе, затем спаренное страноведение, история Аспона и этикет на закуску. И всё это время я тщательно следила, чтобы мы с женишком не оставались наедине. Перед смертью, конечно, не надышишься, но отчаянно хотелось отложить сей неприятный момент.

Шестой час близился к концу, и мандражировала я уже весьма и весьма основательно, предполагая, что Алан Даккей изъявит желание задержаться после уроков, чтобы, так сказать, выяснить отношения. Как вдруг дверь лекционной залы отворилась, являя нам веснушчатое лицо ректорского секретаря.

— Добрый день, — поприветствовал он меня и аудиторию. — Нурэ Алларэй, не хотел вас тревожить во время занятий, но нурэ Гоидрих просил вас зайти к нему сразу после лекций.

Без преувеличения скажу: за всю свою жизнь я так не радовалась вызову на ковёр к главе БИА, как в этот раз. Пусть нурэ Гоидрих мне хоть целый час шею мылит, я всё равно буду смотреть на него влюблёнными глазами за то, что он мне такую замечательную возможность сбежать от жениха предоставил.

— Благодарю, гро* Кормак, я буду тотчас после звонка, — счастливо разулыбалась я.

Лекцию дочитывала в таком приподнятом настроении, что студенты, боюсь, заподозрили меня в романе с ректором. С чего бы мне ещё так радоваться предстоящему свиданию?

Грянул звонок, оглушив на мгновение своим рёвом. Учащиеся захлопали крышками и, не испросив дозволения, потянулись к выходу. Я недовольно качнула головой, но решила этот момент оставить до среды. До среды! О предки! Это же, если очень постараться, то с женишком мы ещё нескоро увидимся! Ай да ректор! Ай да молодец!

— Последний убирает лекционную залу, проверяет закрыты ли окна и сдаёт ключ эконому, — пропела я и, пользуясь возникшей после моих слов ошарашенной заминкой (Да-да, мои дорогие, в БИА прислуги нет, всё собственными ручками делать приходится), упорхнула в коридор, бросив напоследок:

— Всем хорошего окончания дня. Увидимся в среду.

Как и следовало ожидать, любимый наставник изволил негодовать.

— В ящиках стола убирает, — поделился милашка Ланти Кормак. — Второй раз.

— Ого! — изумилась я, пугая ректорского секретаря дурковатой улыбкой. Что хотите со мной делайте, но даже новость о том, что нурэ Гоидрих пребывает в самом дурном из своих настроений, не омрачила моей радости от удачного побега. — А что случилось-то?

— Посыльный из дворца, — прошептал Кормак, опасливо поглядывая в сторону начальственной двери. — А вчера вечером инспектор из МК был. Злой, как самка богомола. Чуть голову мне не откусил, мамой клянусь.

— Ланти!! — рявкнули в глубине ректорской берлоги. — Где до сих пор ходит Бренди Алларей!? Я же велел сразу после колокола…

— Я здесь, наставник! — чуть громче, чем следовало бы, выкрикнула я — нервы, нервы… — Что-то срочное?

В кабинет к ректору я впорхнула с лёгкостью бабочки, опускающейся на весенний цветок. При этом широко улыбалась и благодарно благодарным веером ресниц.

Нурэ Гоидрих мельком глянул на меня, побагровел и рванул щегольской галстук, став жертвой внезапного приступа удушья.

— Что? — простонал он на последнем дыхании, а я так перепугалась, что чуть не поседела.

— Сердце? Водички?

Схватила за горло хрустальный графин, стоявший на низком столике около куцей кушетки, обтянутой когда-то бирюзовым бархатом.

— Не надо… — просипел ректор, но я уже плеснула живительной жидкости в стакан и, движимая исключительно заботой о ближнем, ринулась на помощь к любимому наставнику.

Наставник, отчаянно тряся головой, помощи отчего-то воспротивился, хотя хрипел из-за стола, как человек, если не умирающий, то определённо тяжело больной.

— Мне совершенно не сложно, — заверила. — Я же вижу, вам нужно.

Нурэ Гоидрих странно хрюкнул, словно смешком подавился, а в следующий момент я зацепилась за край толстого ковра и в полёте выплеснула содержимое стакана ректору в лицо.

— Ааа! — заорал он дурным голосом, закрывая лицо руками. Попытался выбежать из-за стола, ударился бедром об угол, споткнулся о всё тот же многострадальный ковёр и с жутким грохотом рухнул прямо на столик с напитками.

— АА! — повторил ещё более экспрессивно, добавив пару словечек из тех, что приличным девушкам знать не положено. — Чтоб тебя, Бренди… Предки, как больно-то…

Я выпрямилась и испуганно моргнула.

— Проклятье, как же жжёт.

— Может, водички?.. — неуверенно предложила я.

— Ничего не трогай! — взревел ректор. — Стой, где стоишь! И, ради магии, даже не шевелись!

Обиженно поджала губы, а когда ректор сослепу напоролся ладонью на кусок стекла, даже улыбнулась зловеще. А нечего девушку обижать. Но потом, несмотря на запрет, движением руки убрала в сторону осколки и грязь.

Нурэ Гоидрих, шипя и щурясь, тёр ладонями глаза, и я только сейчас додумалась поднести к носу стакан, который всё ещё держала в руке. Терпкий, жгучий аромат с привкусом пшеницы и мёрзлой брусники, ударил по рецептам — и я передёрнула плечами.

Гадость какая!

— Наставник, простите, пожалуйста! Могилами предков клянусь, я не знала, что у вас в графине для воды беленькая…

— Лучше молчи, — просопел он и, вспомнив о том, что предки наделили его магией, прекратил бессмысленно водить ладонями по лицу, и очистился, встряхнувшись, как большой (злой) пёс.

— Шфуу, — выдохнул с силой, отряхнул костюм, опять-таки — магией и вернулся за свой стол, с ненавистью поглядывая в сторону ни в чём не повинной кушетки.

Сел в кресло. Жестом предложил мне не надеяться на силу собственных ног. И только после этого хмуро буркнул:

— Ну?

— А?

— Что уже натворила? Признавайся?

— Я? — Широко распахнув глаза и прижала руку к груди. Да после ночного побоища на этаже наших недоученных боевиков я даже дышу по расписанию! Какое там «натворила»?! — Чиста и невиновна!

— А улыбалась тогда зачем? Знаю я тебя, нуре Алларэй! Из тебя в этом кабинете проще было непристойность выбить, чем улыбку. А тут вдруг вошла вся такая из себя…

— Какая? — растерянно прошептала я.

— Сияющая одухотворённостью и благодарностью! — рявкнул нурэ Гоидрих.

Я смутилась и потупилась.

— Ничего подобного, — проворчала, посматривая в угол, где смертью храбрых полёг не один литр горячительных напитков. — Просто я похвастаться хотела, как хорошо первый день в ясельной группе прошёл.

Ректор виновато почесал висок.

— Да? Ну, прости тогда… Но точно из-за этого? — Я кивнула, а он вздохнул. — Хорошо.