Юность Маши Строговой - Прилежаева Мария Павловна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/53
- Следующая
- Чудачка! - сказала Ася. - Читает вперед по курсу и не делает того, что нужно. Ты пропадешь, если я тебе не помогу.
- Как ты можешь помочь? - недоверчиво возразила Маша.
Ася улыбнулась.
- Вон шествует профессор, - указала она. - У западника, кроме Байрона, можно ничего не знать. У этого старикана славяниста, наверно, тоже есть конек. Познакомься и разузнай.
Профессор шел по коридору, шаркая резиновыми ботами. Почти до пят свисала шуба на лисьем меху. Профессору было тяжело в меховой шубе. Он остановился около аудитории, снял ушанку, вытащил из кармана шубы черную круглую шапочку, прикрыл ею лысину и только потом вошел в аудиторию.
- А самое лучшее, - продолжала Ася, - признайся ему, что обожаешь старославянский. Верный способ. Всегда действует!
Машей вдруг овладела беспечность. Она спрятала учебник в портфель. Через два часа сдавать все равно ничего не успеешь. Что будет, то и будет.
Профессор сидел за столом. Маша устроилась напротив.
- Лекции слушали? Прочитали всерьез? Ясно все? - он задавал отрывистые вопросы, его зоркие маленькие глаза быстро бегали. - Не крутите бумажку. Зачем вы крутите бумажку?
Маша послушно сложила на коленях руки. "Провалит!"
- Нуте-с, рассказывайте.
Маша начала рассказывать.
- А нуте-ка, разъясните вот это, - прервал профессор. - А нуте-ка...
Маша разъясняла то, что для нее самой оставалось недостаточно ясным. Он покачивал головой. Маше показалось - одобрительно.
"Должно быть, обойдется", - подумала она. Голос ее зазвучал бодрее.
Профессор поморщился:
- Хватит.
Она протянула зачетную книжку.
Профессор взял, взглянул исподлобья на Машу и, обмакнув в чернильницу перо, с притворным равнодушием спросил:
- К древнеславянскому языку, признайтесь, влечения не испытываете?
- Нет, почему же! - обрадованно отозвалась Маша. Напротив, интересуюсь очень.
Профессор резким движением оттолкнул книжку и встал:
- По ответам не вижу! - Он затряс головой. - Странное дело! "Очень интересуюсь", а дальше учебника - ни на шаг... Кхе-кхе! Не вижу интереса. Не вижу.
Он тяжело затопал к двери, как угрюмый, рассерженный слон. У дверей остановился и крикнул неожиданно тонким голосом:
- Вы не знаете, что такое интересоваться! Не знаете! Жаль!
Маша заглянула в зачетную книжку. Тройка.
Она стиснула зубы от стыда. Как она посмела сказать ему, что интересуется славянским языком!
Вошли Ася и Юрий Усков.
- Ну что? - с любопытством спросила Ася. - Что? - нетерпеливо и весело повторяла она. - Тройка? Ничего, пустяки. А здорово он тебя, должно быть, гонял?
У Маши все еще горело лицо.
- Если ты всю сессию поедешь на тройках, - вмешался староста курса, мы не очень тебя поблагодарим.
- Кто - мы? - спросила Маша.
- Мы - это курс, - разъяснил Юрий Усков.
"Однако, - подумал он, - где уж ей написать приличную семинарскую работу!"
Он прижал к боку свой толстый портфель - там хранилась картотека эпитетов.
Эпитеты не вмещались в портфель. Выписанные из романов Толстого на картонные квадратики, они стопками лежали дома в ящиках письменного стола.
Юрочка настойчиво думал над тем, как привести их в систему. Эпитеты сопротивлялись. Юрочке не удавалось втиснуть их в стройную схему.
- А мне все равно, будете вы меня благодарить или нет! - вызывающе ответила Маша.
- Так? - мрачно спросил Юрий Усков. - О твоих антиобщественных настроениях буду ставить вопрос на комсомольском активе... Распишись, когда ты даешь урок. - И он развернул график педагогической практики.
Маша расписалась в первой свободной клетке. После она взглянула на дату. Это было ближайшее число.
Усков спрятал график в портфель и молча ушел.
Ася сидела на кончике стола, качала ногой и с любопытством наблюдала за Машей.
- Все разобрали дальние сроки, а ты взяла что осталось. Напрасно ты ссоришься с Юркой - не вылезешь из неприятностей.
Маша пренебрежительно пожала плечами.
- Впрочем, - заметила Ася, - за девятнадцатый век - а на третьем курсе это самое главное - тебе обеспечено "отлично". Ведь уж наверно Валентин Антонович не подведет?
Маша покраснела.
- Постараюсь девятнадцатый век сдавать не ему, - холодно сказала она и ушла.
- Подожди! Почему ты рассердилась, чудачка? - закричала Ася вдогонку.
Но Маша не обернулась.
Ася засмеялась и, соскочив со стола, отправилась искать людей - она не любила оставаться одна.
Маша бесцельно шла по улицам. Вдоль улиц, как часовые, выстроились гиганты березы, совсем не похожие на те милые растрепанные березки, какие Маша знала во Владимировке. У здешних берез были мощные стволы и уродливые в зимней наготе толстые сучья.
Сверкало солнце в этот февральский день, лужи стояли на мостовой. "И это зима?" - с досадой подумала Маша.
Она пошла домой. Наверно, мама опять все бросила и устраивается на работу.
Дома было письмо от Аркадия Фроловича. Маша прочитала записку, вложенную в общий конверт:
"Дорогая Машутка! Не сумел выполнить просьбу. Митю Агапова не нашел. На днях меня переводят из Москвы. Машутка, старайся быть бодрой".
Маша подошла к окну. Ничего не изменилось. Так же тяжелой, неподвижной громадой высились горы, заслоняя мир, как стена. Тени погустели на склонах, солнце зашло.
"Значит, письма от Мити не будет, - подумала Маша. - Может быть, я о нем никогда не узнаю".
Глава 9
Когда Дильда спросила Ускова, есть ли на третьем русском актив, на который можно вполне положиться, в числе первых Юрий назвал Асю Хроменко.
Вернувшись из комитета, он отозвал Асю и, шагая рядом с ней по коридору, сообщил, что на завтра назначен воскресник - необходимо разгрузить для госпиталя саксаул, нужно мобилизовать весь курс.
Ася сморщила лоб, с огорчением вспомнив все неотложные дела, намеченные на воскресенье, но Ускову бодро ответила:
- Добьемся, чтобы наш курс был первым по институту!
Усков подсунул под правую руку портфель и, размахивая левой, изложил план действий.
- Сейчас устроим летучку, - сказал он. - Тебе поручаю индивидуальную обработку. У тебя есть подход. Что, если нам взять полторы нормы, Ася? А?
"Хорошо тебе говорить - с одной рукой! - подумала Ася. - Ты-то не будешь грузить".
И ответила:
- Конечно, полторы. Иди открывай собрание.
Юрий поднялся на профессорскую кафедру, вынул из портфеля листочки с тезисами и разложил перед собой. Он приготовился к выступлению, собираясь произнести агитационную речь. Но, увидев с высоты кафедры однокурсников, которых хорошо знал, со многими дружил, Юрий вдруг почувствовал неловкость. Неужели их надо агитировать? Дорофееву, например. У Дорофеевой, самой старшей по возрасту студентки на курсе, муж полковник, на фронте, дома двое детей; все знали, как Дорофеевой трудно жить и учиться, и уважали ее.
"Нет, не буду агитировать, - решил Усков. - Поговорю просто".
И, решив поговорить просто, он как раз и сказал то самое важное, что нужно было сказать.
"Субботниками бьет рабочий класс по неразгруженным картофелям и поленьям..." - хотел он в заключение произнести стихи Маяковского, но в это время вошла Строгова. И ход мыслей у Юрия прервался. Юрий переставал быть самим собой, когда его оценивали пристрастно и недоброжелательно, как, казалось ему, оценивает Строгова.
Настроение у него упало. Он не процитировал Маяковского и кое-как закончил свое выступление, с досадой думая, что провалил завтрашний воскресник. После него говорили мало. Кто-то поинтересовался, будет кормежка или захватить еду с собой.
- Боюсь, не все придут завтра, - сказал после митинга Усков Дорофеевой.
- Почему? - удивилась она. - Да что с тобой?
- Ничего особенного... Я не уверен в завтрашнем дне.
- Вот уж напрасно! А я так совершенно уверена.
Она не понимала, почему у него испортилось настроение.
- Предыдущая
- 8/53
- Следующая