P.S. моей ученице (СИ) - Дэй Каролина - Страница 6

— А если я не согласна? — девочка, я признал свою ошибку. Признай и ты. Сама виновата в невнимательности на дороге. Или решила испытать судьбу? Ну, получай взрослый ответ.

— Мне придется принять серьезные меры, — на этот раз намеренно добавил чуть больше силы в голос. Вряд ли я предпринял бы против нее что-то глобальное, но напугать девчонку мне хотелось как никогда ранее. Зачем? Чтобы больше не засовывала свой маленький любопытный носик куда не следует.

— Я вам не верю. Вы лжете, — продолжает смотреть на меня убивающим взглядом зеленых глаз. Все-таки хочешь продолжить гнуть свою линию? Сомневаешься в моей способности заставить тебя замолчать раз и навсегда? Ты не на того нарываешься, девочка.

Я злился, хоть и не показывал этого. Злился на сложившуюся ситуацию, на скептизм этой девчонки. Злился на нее саму. Так уверена в себе? В своей защите? Блядь, да перед кем я тут россказни строю? Перед какой-то малолеткой? Молоко еще не высохло на губах, чтобы разбрасываться такими словами! Надо признать, я виноват в своей невнимательности, но и ты, дорогуша, совершила огромную ошибку, валяясь на той дороге, как потерпевшая. Могла бы уже давно убежать оттуда, но нет же! Нужно построить из себя невинную овечку до конца. До того, как опустится занавес, а через его толщу будут слышны аплодисменты довольных зрителей.

— Что ты хочешь от меня? Чтобы я извинился, ползал в ногах и умолял о прощении? — вспылил я окончательно, вскочив со своего места. — Да, виноват, но я не собираюсь валяться перед тобой на ковре и молить о пощаде, — наклоняюсь к ней, смотря в слегка запуганные большие глаза. — Если ты не веришь моим словам, не верь, твое право. Просто забудь то, что случилось сегодня, — я старался говорить более-менее спокойно, однако создалось впечатление, будто я рвал и метал, судя по реакции девчонки. Кого я обманываю? — В твоей сумке лежит компенсация за моральный ущерб, — нарушил я томящуюся тишину, указав на женский аксессуар. — Думаю, этого тебе хватит, чтобы забыть о нашем разногласии. Запомни одно, никто не должен знать о нашем с тобой конфликте. Это наши проблемы, я не позволю посторонним личностям в него вмешиваться. Никаких привилегий или придирок с моей стороны не будет, для меня ты такая же ученица, как и все остальные, — я буквально просверлил ее черепушку насквозь через взгляд глаз цвета свежей зелени. Игры закончились, девочка. — Жду тебя на своем следующем уроке, Сафронова, — произнес я, поставив ее сумку перед лицом, которая с грохотом рухнула на пол. Ничего, поднимет — не старушка.

Девчонка еще долго сидела на месте, глядя куда-то в одну точку. Хоть я и старался на нее не смотреть, разместившись в удобном учительском кресле, мой взгляд все равно падал на тонкую фигурку, на грустную, можно сказать, мрачную физиономию, и маленькие ладошки, нехотя схватившие сумку с пола. Она поднялась со своего места так же медленно, то ли прибавляя ситуации драматичности, то ли по какой-то другой причине. Понять ее я не смог, хотя, откровенно говоря, и не пытался. Мы все решили. Поставили точку. Этого достаточно.

— Знаете, — резко прервав тишину, произнесла девчонка, хотя я думал, что она уже ушла. — Стоя за дверью перед нашим разговором, я готова была вас простить, закрыть глаза на ваше поведение, грубость по отношению ко мне, но теперь никогда этого сделать не смогу, — резко продолжила она. — Я никогда не смогу забыть о нашем инциденте. Думаете, что все будет идти своим чередом? Ошибаетесь. Вы не сможете относиться ко мне как к обычной ученице, а я не смогу воспринимать вас как учителя. Вы никогда не станете им в моих глазах, — если бы у нее хватило смелости и сил, я бы мог расслышать громкие нотки ее голоса. Но этого не произошло. Она подавлена. Я подавил ее порыв, который останется для меня загадкой. Я не представлял, какое окончание этой истории она бы хотела, однако меня все устроило. Я надеялся лишь на одно.

Больше таких инцидентов не произойдет…

Только моя надежда исчезла, стоило подойти к машине на перемене между третьим и четвертым уроком и завидеть свою пятитысячную купюру. Она порхала на лобовом стекле моего синего «Субару», а я не мог понять, как ее до сих пор не стащили школьники и не растратили на какие-нибудь «Дошираки»? Все-таки решила бунтовать, малявка? Твое право. Бунтуй. Сама же поплатишься за этот поступок.

В конце укороченного рабочего дня, как я мог предполагать ранее, ко мне набежали училки с приглашением на местный банкет. И что вы собрались праздновать? Начало каторги? Дорогие мои, вы, наверное, не представляете, какой ад ждет вас в течение года. Но, скорее всего, мне только так кажется — эти женщины работают здесь не первый год.

На мини-банкет я все же согласился. Все обсуждали предстоящий год, непутевое молодое поколение, а особое внимание уделяли мне, как новому лицу. Хотя нет, уделяла лишь одна особа. Анна Михайловна, кажется. Рыженькая женщина далеко за тридцать, мечтающая о прекрасном принце. Я не запомнил ни ее предмет, ни темы, которыми она старалась меня завлечь. Я старался быть сдержанным даже по приходу трудовика и физрука, которые до моего появления в стенах школы развлекали женский коллектив. И почему я так неоднозначно вел себя среди коллег? Стеснялся? Вряд ли. Наверное, мне просто хотелось скорого окончания этого бесконечного дня и наступления завтрашнего. Мечтал поскорее забрать дочку из детского сада, вернуться в свою квартиру и уснуть беспробудным сном. А завтра… проснуться с новыми силами. Быть учителем вроде бы не так сложно, но это суждение окажется ложным. Жаль, что я узнаю об этом лишь через пару дней.

Наше время.

Пустота. Одиночество. Незнание. Эти чувства убивают все живое в душе. Они не заставляют думать, не принуждают действовать. А действовать нужно. Просто я не понимаю этого. Нужно идти дальше, бороться с собственным «я». А оно подводило. Лежа целую неделю в больнице в полном сознании, я не представлял, насколько все сложно. Насколько одни и те же действия могут надоедать до чертиков.

Больничная еда не приносила никакой пользы и, откровенно говоря, вызывала только желание блевануть где-то возле кровати. Мне не хватало действий. Я хотел вернуться на работу, полностью погрузиться в нее. Но я не мог. Чисто физически. Чувство дееспособности убивало меня изнутри. Медленно. Я прикован к этой долбанной кровати и сколько мне предстоит еще здесь пролежать — неизвестно. Но это не самое важное.

Я не помнил ничего, что могло мы мне напомнить об аварии…

А точнее не так. Я не помнил ничего до своего пробуждения. В моей голове мельком всплывали важные в моей жизни воспоминания, но надолго там не задерживались. В отличие от одного единственного, в которое я долго не мог поверить. Образ той таинственной брюнетки, пытающейся вывести меня из тьмы, застрял в моей голове, не в силах выйти оттуда. Да, я уже смирился с неизбежностью своих фантазий и придуманной подсознанием картиной, которую считал реальной. Я смирился с выдумкой. Но та девчонка все равно не желала покидать меня. Порой это состояние выбешивало до чертиков, а образ брюнетки хотелось вывести из головы любыми способами, дабы перестал преследовать меня. Но мне больше ничего не оставалось делать, как думать. Это единственное, что сейчас у меня есть. Время на размышления, которые я терпеть не мог. И о чем мне, простите, думать? О своей жизни? Которую не могу собрать в единую картину? О завтрашнем дне? Об аварии, память о которой не сохранилась в принципе? Не о чем. Телефоном и компьютером мне пользоваться запретили, даже книги не приносили, а друзья на странность не навещали. Только родители. Сколько уже дней прошло с момента моего пробуждения? Два? Три? Неделя? Этого я не помнил. И не хотел помнить. Для меня сейчас это бессмысленные цифры. Блядь!

— Станислав Смирнов, — проговорил врач на чистом немецком, отвлекая меня от размышлений. Здесь все говорили на немецком. Хорошо, что я выучил его еще в школе, хотя родной язык куда приятнее слышать. — Как вы себя чувствуете?