Стрелок (СИ) - Черная Лана - Страница 17

Он ушёл и теперь навсегда. Я знала, что погубила хорошего человека. И делала это не впервые, поэтому не разменивалась на глупые сожаления об очередной загубленной душе. Максим выжил; он справится. Плохо, что Каролина не узнала брата — для Максима это стало ударом ниже пояса. Хоть он и не подал виду, но я чувствовала, как ему больно. Я видела отчаяние в его глазах, когда он стоял на улице.

Я знала миллионы подобных взглядов, в которых не было надежды и жизненного блеска.

Только почему сейчас так гадко, что хочется разреветься? Неужели все ведьмы обречены на такое жалкое существование? Как вообще жить без чувств? И не только физических, когда не ощущаешь холод и тепло, боль от ран и ударов. Но и душевных, когда просто не можешь любить и жалеть, прощать и ненавидеть.

Только до отупения боишься, что так и не перестанешь жить по инерции. Вот так и со мной — одна лишь пустота внутри.

И только Максиму удалось всё изменить. Он смог воскресить давно умершие чувства. Как? Почему именно он?

Прижавшись лбом к стеклу, я выдохнула клуб сизого дымка. Надоело всё…Устала…

И вдруг… Что это? Видение?

На ступеньках у главного входа стояла худенькая фигурка в длинном тёмном платье с воротником под самое горло. Чёрные волосы девушки волнами струились на ветру, и мне даже почудилось, что я услышала их тихий шелест. Рука задрожала, сигарета выпала из пальцев, когда незнакомка резко вскинула голову, и я увидела её безжизненные глаза. В этот момент, казалось, зазвенели все стёкла в кабинете, а пол будто изогнулся в судороге, заставляя меня схватиться за подоконник. В ушах глухо гудело, отдаваясь тупой болью в затылке. Я вглядывалась в сумрак за окном, в лицо девушки, чей холодный взгляд я узнала бы даже в преисподней. Тот самый пронзительный взгляд чёрной волчицы, с которой я столкнулась в Волчьей лощине.

Вскочив с подоконника, я кинулась к дверям, но остановилась, едва схватившись за ручку.

Не нужно никуда бежать — всё равно внизу никого нет.

Медленно вернулась к окну. На улице всё так же умирал вечер; суетились люди, в тумане сумерек казавшиеся сплошными бесформенными пятнами, а черноволосая колдунья исчезла, словно и не было её.

Что это было? Призрак? Фантом? Игра воображения? Отголоски прошлого? Что?

Теперь я поняла. Тогда в лесу волчица, умирая, пыталась напомнить мне, кем для меня был Макс…

В одночасье рассудок затуманился, и я больше не контролировала себя. Окинув невидящим взглядом больничный двор, дёрнула за ручку. Створка не открывалась. Дёрнула сильнее — без толку. Горло сдавило тисками, не давая дышать. Гробовая тишина кабинета давила расплывчатыми тенями, выползающими из всех углов. Гнетущая тишина, звенящая в ушах, лишала рассудка. Убивала. Мне нужен был воздух. И я с силой ударила по стеклу. Удар, ещё один… Я била по нему как сумасшедшая, но стекло не поддавалось. Я и сама не могла себе объяснить, зачем мне понадобилось разбить это проклятое стекло руками, ведь достаточно всего одного слова… Слова? Простая идея вспышкой озарила моё сознание. Положив ладони на гладкое стекло, одеревеневшими губами прошептала слово Силы. Стекло жалобно взвизгнуло. Из-под пальцев паутиной расползлись по окну трещины, неровными линиями покрывая прозрачную поверхность, пока оно не ухнуло вниз сотней осколков. Холодный ветер ворвался в кабинет, обдувая влажное от слёз лицо, разметал по полу какие-то бумаги. Дышать стало легче…

А напряжение не отпускало, стальными путами сковав сердце. Горячая кровь тоненькими ручейками стекала по изрезанным рукам, тяжёлыми каплями падала на белоснежный подоконник. Люди внизу поднимали головы, указывая на меня, маячившую в разбитом окне. Но мне было плевать. Хотелось громко кричать, до хрипа срывая голос, чтобы слышно стало на краю света. Лишь бы не чувствовать острой, нестерпимой боли. Сжав пальцы в кулаки, резко обернулась, в бешеном порыве сметая всё с рабочего стола. Беснуясь и неистовствуя, я хватала и швыряла всё, что попадалось под руку; переворачивала вверх дном стулья, стол, цветочные горшки. Снова и снова, насколько хватало сил. Только в этом я видела единственный способ хоть как-то заглушить странную, разрывающую на части боль, которая бушевала внутри меня. Боль от неожиданного осознания, кого я потеряла всего пару часов назад.

Как сквозь вату, я услышала чьи-то голоса, звук шагов. Почувствовав слабость, я опустилась на пол и, прижавшись спиной к стене, терпеливо ждала, когда откроется дверь. И вот в кабинет влетела обеспокоенная Таисия Антоновна, мой секретарь с неизменным блокнотом в руках. А следом ввалилось ещё несколько совершенно незнакомых мне человек. Таисия было ринулась ко мне, но я уверенным жестом остановила её, давая понять, что мне нужно побыть одной. Она неуверенно кивнула и, пятясь, вышла из кабинета, попутно вытолкнув и возмущённых посетителей.

Проглотив подступивший к горлу ком, я зарыдала…

Мила.

Безвременье.

Холод. Он был повсюду. Укрывал снежным одеялом. Проникал под кожу. Обжигал. Не давал дышать. Ледяной огонь вспарывал легкие, вспенивал кровь в венах. Мила дрожала. Зубы выбивали чечетку так, что она едва не прокусила себе язык. Босые ступни занемели и посинели. Кое-где багровели язвы. Кровь на шее запеклась, а шрам чесался. И Мила не могла вспомнить, откуда он. Как и все глубокие порезы по ее обнаженному телу.

Снег застилал глаза, инеем оседал на ресницах. Снег не таял, касаясь ее, становился второй кожей, облепляя Милу. Снег дарил тепло. Или Миле так казалось? Она плохо понимала, где находится. Вокруг стеной высились мрачные сосны, лицо царапали колючие еловые ветви. Солнце слепило, но не грело. И оно все время оставалось в зените. Сперва это пугало. Как и холод. Но спустя несколько миль — Мила упорно

считала шаги, мерила ими пройденное расстояние — ее перестало это волновать. Осталось лишь одно желание — выжить.

Чтобы утолить жажду, Мила ела снег, смешанный с грязью и пожелтевшей хвоей. Во рту оставался горький привкус смолы. Силы иссякали, тошнило, в глазах темнело. Но она шла, едва волоча занемевшие ноги по снегу. Изредка проваливалась в сугробы и теряла сознание. Приходила в себя и снова плелась вперед. На север, юг, запад, восток — все равно куда, только бы к людям. Туда, где есть жизнь. Кривые корни цеплялись за лодыжки, и Мила падала, сдирая руки, разбивая лицо. Слезы смешивались с кровью, леденели, разрывали кожу на щеках. Волчья яма встретила острыми кольями и таким долгожданным покоем.

Рот затопила горячая кровь, утоляя жажду. Мила захрипела, закашляла. Легкие обожгло. Она слабо улыбнулась, не сводя глаз с пробившего ее тело багрового кола. Ощутила, как усталость взяла верх, позволяя ей уснуть. Где-то вдали завыли волки. Голоса, наполненные злой болью, приближались. Их было много. Мила могла различить каждый. Следом появились звери. Они окружали ловушку, ставшую ее могилой. Склоняли морды и плакали. Мила видела их бирюзовые слезы в не по-звериному умных глазах.

— Не плачьте, — хотелось сказать, — мне хорошо.

Но вместо слов — хрип.

Потерпи, любимая, — голос в голове, хрусткий, как снег. — Он тебя спасет. Все будет хорошо.

Голос баюкал, а волчий нос не давал уснуть, тыкался в щеку, щекотал горячим дыханием. Снежно-белый матерый зверь смотрел на Милу синими глазами. Называл любимой и звал его. Вожака. Человека с волчьей душой.

Он пришел, когда сумерки расползлись по лесу, туманом цепляясь за разлапистые ветви. Мила уже не видела его, только отблески костра и исчезающее алое солнце. Слышала слова. Мелодичные, как журчание ручья. Завораживающие. Чувствовала обжигающую кровь, льющуюся в горло, по щекам, шее, груди. Живое тепло рядом. Тепло, дарующее сон. Исцеляющий, возвращающий к жизни.

Кира.

Штрихи памяти.

Так странно вспоминать то, что старательно заставляла себя забыть. И у меня ведь вышло, хотя я до конца не верила в силу магии Мудрецов. А она оказалась действенной, раз в Максе я не узнала Марка Йенсена. Мужчину, с которым мне впервые за восемьсот лет захотелось стать нормальной, обычной женщиной, нарожать ему кучу детей и умереть в глубокой старости. Но нет же, ему было мало того, что я любила его безрассудно и отчаянно, никогда не прося чего-либо взамен. Он выяснил (я до сих пор не знала, как он это сделал), кто я на самом деле, и почему-то решил, что сможет принять меня настоящую. Он ещё тогда так искренне радовался, что нашёл родственную душу. Странно…