Я останусь (СИ) - Черная Лана - Страница 7

— Никаких девушек, котяра ты мартовский, — зло шиплю, остро чувствуя, как клокочет внутри что-то жгучее, ядовитое. Наблюдаю, как замирает Игорь, обжигая меня взглядом. — Только я. А то подвешу за яйца, нафиг.

В несколько шагов он пересекает комнату, наклоняется ко мне, одной рукой обняв затылок, слегка запрокинув голову, и выдыхает в самые губы:

— Только ты, красотулечка моя.

И накрывает мои  губы своими: настойчиво, без намека на нежность, присваивая. И я отвечаю ему тем же: дерзко, прикусывая нижнюю губу и слизывая капельки крови. И сама себя не узнаю в этой дикой, раскрасневшейся от возбуждения женщине, вытворяющей такое, что  всякие Камасутры и прочая хрень и рядом не стояли. Но с этим мужчиной я выпадаю из реальности, делая с ним все, что хочу. И он отвечает, разгоняя жидкий огонь по венам, заставляя стонать от нестерпимой муки и улетать на волнах наслаждения с его именем на губах.

А потом с улыбкой заглядываю в растревоженные, но лучащиеся радостью рыжие глаза и уверяю, что все замечательно и мне абсолютно, ни капельки не больно, а хорошо так, как никогда в жизни не было. И смеюсь, зарывшись лицом в широкую грудь, когда мой довольный котяра прижимает меня к себе. На слове «мой» я подвисаю. Повторяю мысленно, после — шепотом, катая на языке и балдея от невероятного кайфа, которое доставляет одно звучание этих простых трех букв. Ох, все-таки я рехнулась. Так вляпаться за один вечер.

— Спровоцировала, значит, — посмеиваясь, говорит Игорь, поглаживая меня по спине, попе, бедру, пока я вывожу круги на его груди и покрываюсь мурашками от невинной ласки, совершенно глупо улыбаясь.

— Угу. И мне совсем не стыдно. Я просто… — вздыхаю тихо, — очень сильно тебя хочу, даже сейчас. Я извращенка, да? — подняв голову.

— Ты самая замечательная, — широко улыбается Игорь и целует в кончик носа. — Но душ и ужин никто не отменял.

Глава 4.

4. Декабрь.

А еще никто не отменял институт и экзамен, который мне сдавать именно сегодня, в прекрасную солнечную субботу, когда не хочется ничего, только валяться в кроватке под теплым одеялом и глупо улыбаться, вспоминая прошедшую ночь. Блаженно так вспоминать, мысленно соглашаясь с подругами, что секс – это круто. Даже в самый первый раз. Хотя не дура же, понимаю, что чаще всего все не так: с болью и пятнами крови на простынях.  Выходит, мне чертовски повезло. Боль хоть и была, но напрочь стерлась под нежными ласками соседушки. Прикрываю глаза, выгибаюсь, чуть поморщившись — все тело ноет, каждая мышца. Но внутри, где-то в солнечном сплетении тепло так, как будто расцвело персональное солнце. Вот бы не вставать так хотя бы до вечера.

Но будильник упрямо напоминает о неминуемом и заставляет покинуть свое роскошное убежище. Отключив будильник и зевая, плетусь в ванную и встаю под душ. Теплые капли расслабляют, и в голову просачивается крамольная мыслишка забить на все и позвонить папе: пусть решит все без меня. Но представив папину реакцию – он же моментально примчится выяснять, в чем дело, — я резко включаю холодную воду. Вскрикнув от обжигающе ледяных струй, стою до последнего, пока зубы не начинают выбивать чечетку. И только тогда выбираюсь из кабинки и растираю кожу до красна. Высушиваю волосы, заплетаю в свободную косу. Недолго думая надеваю черные чулки, красное кружевное белье, черную юбку-карандаш и красную блузку – надо соответствовать сегодняшнему экзамену, а заодно и понервировать кое-кого — и отправляюсь на поиски этого самого «кое-кого». У меня за прошедшие сутки накопилось к нему много вопросов. Ох, как много.

Низкий бархатистый голос приводит меня на кухню, на мою кухню, где кудесничает сногсшибательный мужчина с просто совершенным телом. Мужчина, на котором из одежды только фартук. Он, с деревянной лопаткой в руке, поет: «I've become so numb I can't feel you there…»[1], — двигает бедрами в такт ритму песни, а я не могу отвести взгляд от его широких плеч, загорелой спины и черной кошки, растянувшейся на левой лопатке. Кошки, кошки, сплошные кошки. Но как же это чертовски сексуально, аж в жар бросает. И тут он перехватывает сковороду, делает взмах, блинчик взлетает в воздух, переворачивается и приземляется точнехонько на сковороду. А на столе уже красуется горка тоненьких блинчиков, салат и еще одна сковорода с чем-то мясным.

— Обалдеть, — выдыхаю, понимая, что мой словарный запас за последние сутки изрядно сократился. А жар огненной лавой растекается по телу и раскаленным шаром наливается в животе, пульсирует.

— Доброе утро, Марусечка, — не отвлекаясь от плиты, улыбается Игорь. А я понимаю, что в эту минуту мне абсолютно наплевать на все, кроме этого мужчины  и жгучего желания. И я забываю, что куда-то спешу, что так хотела что-то выяснять. К бесам.  Босыми ногами шлепаю по прохладному паркету кухни, обнимаю Игоря со спины, скользнув руками под фартук. Пальчиками провожу по груди, касаюсь сосков. Игорь замирает и, кажется, перестает дышать. Он одним движением выключает плиту и резко разворачивается, прижав меня к себе. И я в полной мере ощущаю его возбуждение. А его пальцы уже сжимают мою грудь под блузкой. С губ слетает стон. Я выгибаюсь ему навстречу, накрываю его ладонь своей, сжимаю сильнее. Игорь усмехается и подчиняется, сдавливая грудь до легкого покалывания. Голова идет кругом. А его губы уже скользят по шее вдоль пульсирующей жилки, слегка покусывая. Другой рукой он гладит мою спину, ниже, блуждая вдоль пояса юбки.

— И куда же это ты вырядилась, красотулечка моя? — хрипло, обхватив губами мочку уха.

— У меня через два часа экзамен, — на выдохе, упершись ладонями в край стола за спиной.

— Экзамен? — изгибает бровь, окидывает оценивающим взглядом. — Да ты же сейчас выглядишь, как…

— Как кто? — в тон ему. Решил оскорбить? Дудки.

— Как девушка, с которой хочется содрать все это нахрен. Да при виде тебя в этом у всех мужиков будет так же, — и он прижимается теснее бедрами, давая в полной мере ощутить, как и что именно будет с мужиками. — Какой экзамен, Маруся? В этом? Ты в своем уме?

— Нет, конечно, — усмехаюсь. — Стояла я бы с тобой, будь я в трезвом уме, — с трудом сдерживая улыбку, видя, как хмурится мой замечательный соседушка. И подавшись к нему, обвиваю руками шею и шепчу в самое ухо, касаясь его губами: — Я бы затащила тебя обратно в спальню и пытала, — поцелуй за ухом, — пытала, — неосторожный укус чуть  ниже, — пытала, — языком вдоль пульсирующей жилки.

— Маруся… — рваный выдох и стальные объятия, а следом – хруст рвущейся ткани.

— И ты порвал мой самый скромный наряд, — хрипло, запрокинув голову, подставляя себя ласкам Игоря. — Теперь мужской пол изрядно поредеет. Бедные-бедные мужчины.

На мгновение Игорь замирает, а потом взрывается неудержимым смехом. А я пользуюсь моментом и выбираюсь из его загребущих рук. Подцепив блинчик и, на ходу сложив его треугольничком, откусываю и замираю в дверях с блаженной улыбкой.

— Очуметь как вкусно, — протягиваю. — Да ты просто совершенство, а не мужчина.

А это совершенство уже не смеется, а смотрит на меня так, что сносит крышу. Я перестаю жевать, выдыхаю.

— И не надо на меня так смотреть, — слежу за его взглядом, скользнувшим по моей груди в красном кружеве лифчика. — Мы еще многое не прояснили.

— Как по мне я все предельно объяснил, — наступая, как хищник, говорит Игорь. — Ты никуда не пойдешь в этом, — чеканя каждое слово.

— В этом, конечно нет, — покладисто соглашаюсь, не сводя глаз с напряженного смуглого лица, на котором проскальзывает удовлетворение. — Я же не сумасшедшая, появляться на людях в порванной блузке, — и ловко стягиваю ее с себя, отправляю на пол.

Игорь шумно выдыхает, замерев. А я млею от его голодного взгляда: была бы я чем-то съестным, от меня бы уже и крошечки не осталось – слопал бы, котяра мой мартовский. И это будоражит, разгоняет жидкий огонь по венам, ворует дыхание. Но я так просто не сдаюсь.