Научи любить (СИ) - Черная Лана - Страница 2

Шквал аплодисментов, свист и восхищенное улюлюканье взрывают мозг, оглушают. Фейерверки и свет фар слепит. И на мгновение закрываю глаза, понимаю, что давно подох, осталась лишь оболочка, гордо именуемая самым молодым миллионером. Моя комфортная жизнь, в которой я ничего не собираюсь менять.

— Поздравляю! – чьи-то руки хлопают по плечу, теребят. Раздраженно сбрасываю чужие ладони.

— Отличная гонка, – раздается сбоку. Поворачиваю голову и смотрю внимательно, пытаясь сфокусироваться на подошедшем юнце. Наглый. Смотрит с насмешкой и без сожаления протягивает мне пустую ладонь. Вопросительно изгибаю бровь. Он кивает на мой байк. Ах да, мы же гоняли на «железо». Усмехаюсь, скрестив на груди руки. Зрение постепенно приходит в норму.

— Ты часом берега не попутал, щенок? – усмехаюсь, с удовольствием наблюдая, как этот сопляк меняется в лице. Бросаю короткий взгляд на пересеченную мной финишную линию. Щенок бледнеет, сжимает кулаки, зубы. И протягивает мне ключи. Нехотя, но держит лицо.

Встаю, похлопываю его по плечу.

— Я на металлоломе не езжу.

И тут же оказываюсь в чьих-то медвежьих объятиях, сцепивших руки, и громкий бас рвет барабанные перепонки.

— Самурай, ты вернулся, чертов засранец!

— Лелик, придурок, – через смех и новую волну аплодисментов ору, – поставь меня!

Он ставит и отпускает, но ненадолго – я успеваю лишь повернуться лицом к другу, как он снова хватает меня за плечи, трясет, радуясь, как ребенок. А ведь виделись только вчера. Чего это с ним?

Хватаю друга за ворот косухи, притягиваю, смотря в веселые глаза.

— Ты пьян, что ли?

Тот отрицательно мотает головой, а потом заявляет совершенно серьезно:

— Ты – легенда, понимаешь? О тебе здесь молодняк такие байки сочиняет, – и молодые стритрейсеры подтверждают его слова, подходят, здороваются, а кто-то даже автограф просит. И плакат подсовывают. Перехватываю. Смотрю на огромную фотографию себя молодого на этом «сапсанчике» и чувствую, как улыбка растягивает губы. На глянцевый снимок шлепают капли дождя. Поспешно скручиваю его, возвращаю хозяину. — И тебя не было здесь тринадцать лет! – продолжает Лелик орать во все горло, перекрикивая музыку и рев моторов. — И вот ты здесь. И катаешь. Чудеса!

— А эти чудеса откуда? – киваю в сторону девицы с плакатом.

— Пигалицы твоей проделки, – фыркает Лелик.

От мысли о Кате холодеет затылок и колет в висках от воспоминаний. От ощущений ее сцепленных на талии пальчиков, от ее горячего дыхания и страха, выбивающего чечетку ее сердечком.

Помню, как впервые предложил ей прокатиться. И как она тряслась, забирая из моих рук шлем. А потом упрямо отказывалась ехать, ждала Плаху – на машине ей спокойнее. И свои слова помню: «Два колеса возят душу, Печенька. Так что не трусись. Запрыгивай и я покажу тебе скорость и чистую свободу. И ты влюбишься так же, как и я. Обещаю». И она влюбилась. В скорость, свободу, в мой байк и в меня. А я ее выгнал да еще так… изыскано.

Муть в голове вылезает наружу, тошнит. И шум раздражает до зубного скрежета.

— Я уехал, – хлопаю озадаченного Лелика по плечу. — И Василию передай, чтобы шлюхами не увлекался, завтра на работу.

Ветер играет дождем, швыряет в лицо, не защищенное шлемом. Но так легче. Все мысли вышибает. Окраины города спят сном праведника и только в самом центре бушует адова жизнь: яркие витрины режут глаз, манят в свой, затуманенный кайфом и алкоголем мир. Мне туда не надо. Сворачиваю к офису. Охранник кивает приветственно – давно привык к моим ночным визитам. На ходу включаю везде свет, тот вспыхивает ярко, создавая иллюзию рабочего дня. Только тишина давит. Ненавижу тишину. В кармане нашариваю наушники, цепляю и врубаю музыку на полную. Выдох. В кабинете тоже врубаю свет. Стягиваю куртку, швыряю в кресло и падаю в свое. Бросаю взгляд на торчащий из кармана куртки карман с фотографиями. Их много. Сперва решил, что это вторая серия, только в новом антураже. Ошибся. На всех Катя, только мужики разные. Обычные фотки, рабочие. Только Катя на них другая: броский макияж, идеально подобранные платья. Расфуфыренная, значит, красуется. По свиданкам бегает. Вдох. Сминаю лист бумаги, швыряю на пол. Но вместо злости – непонятная горечь и отвращение к самому себе. Сам виноват. Сам не хотел, чтобы она меня любила. Ерошу волосы, выдыхаю. Вытягиваю первую попавшуюся папку с документами и погружаюсь в цифры.

Музыка успокаивает и заставляет думать. Только глаза болят. Поднимаю голову в поисках очков и натыкаюсь на задумчивый взгляд застывшего в дверях Плахи. Выдергиваю наушники.

— Давай напьемся, – предлагает друг.

— Давай, но сперва взгляни, – киваю на конверт в кармане. Плаха пересекает кабинет, достает стопку фотографий. Присвистывает.

— Опять?

Пожимаю плечами. Плаха раскладывает снимки на стеклянном столе. А я цепляюсь взглядом за одну. Катя сидит в кофейне, задумчиво размешивая кофе. На ней темная водолазка и джинсы. Черные волосы собраны в высокий хвост. Что она делала в тот день? Куда ходила и с кем? Судя по дате, меня не было даже в стране. И глухая ревность теребит нервы. Отворачиваюсь.

— Надо подумать, – Плаха собирает фотографии обратно в конверт. Киваю. — Еще были подарки?

Отрицательно качаю головой. Хотя были, но Плахе знать не обязательно. Те снимки не для чужих глаз. Слишком личные. Слишком откровенные. Слишком болезненные, как током по оголенным нервам. Из-за этих гребаных снимков и мне крышу снесло.

— Куда завалимся? – ухмыляюсь, вставая из-за стола.

— Пофиг, но к тебе ближе.

— Ко мне нельзя, у меня…Нельзя, и все.

У меня Катька спит. И если я вернусь сегодня обратно, будет только хуже: и ей, и мне.

— Тогда ко мне, – понимает без слов Плаха.

— Только у меня одно условие, – заявляю, гася везде свет. — Пить будем молча.

Молча и пьем до самого рассвета, пока мир не расплывается. Становится тепло и мозг, наконец, сдается алкоголю. А я отключаюсь.

Реальность всплывает яркими красками, взрывающими мозг. Со стоном перекатываюсь на бок, накрыв голову подушкой. Легче становится лишь на пару секунд, а потом возвращается зудящая боль в затылке. Не надо было столько пить вчера. Или уже не вчера? Сколько я пробыл в отключке? И где я, собственно? Голой барышни рядом не наблюдается, о чем свидетельствует пустая половина кровати рядом. Уже хорошо. Значит, вечер прошел вполне благородно и я не успел накосячить. Это радует.

Осторожно приподнимаю подушку, стиснув зубы от режущего света. Все плывет перед глазами, расползается радужными кругами, но спустя несколько ударов сердца обретает черты небольшой аскетичной спальни. Деревянные стены и потолок, минимум мебели. Ах да, мы же с Плахой у него бухали. И никаких баб, все верно.

Контролируя каждое движение, сажусь на кровати. В голове что-то взрывается и глаза слепит вспышка. Зажмуриваюсь. Надо же было так нажраться придурку. Последний раз я так надрался лет пятнадцать назад. Так, ладно. Побоку лирику. Вдохнуть. Выдохнуть. И встать на ноги. Покачиваюсь, но стою. Уже хорошо. Теперь добраться до душа. Когда я оказываюсь под тугими струями, жизнь начинает налаживаться. Прикрыв глаза, я просто наслаждаюсь прохладой. И как же хорошо, что в голове ни одной мало-мальски осмысленной мысли. Знаю, они еще придут. А пока…

— Растаешь, Снегурочка, – весело протягивает Плаха рядом.

— Отвали, изверг, – отмахиваюсь.

— Я не изверг, я – врач.

Приоткрываю один глаз, кошусь на стоящего в дверях Плаху.

— Когда успел переквали…перевкали… тьфу ты, – сплевываю и усмехаюсь самому себе. Раньше никогда не страдал заиканием или неумением выговорить слово. В любой ситуации я был трезв как стеклышко и никогда не влипал в подобные казусы. А тут со всего размаху да в гомерический хохот друга.

— Я твой персональный врач, – смеясь, добавляет Плаха. — Вылезай давай, разговор есть.

Вот мне сейчас только разговоры разговаривать. Но приходится. Если Плаха намерен разговоры вести со мной на похмелье, то оные не терпят отлагательств. А думать все равно не хочу. Потом.