Научи любить (СИ) - Черная Лана - Страница 15

А самого потряхивать начинает от злости, как вспомню, как этот ублюдок о Печеньке говорил. Как о порченном товаре, который надо выгоднее и быстрее продать. И начхать ему, что ей всего тринадцать! Что она…принцесса, которую на руках носить надо, а не вываливать в грязи и не выдавать замуж за такого, как я. И что у меня, в конце концов, своя жизнь имеется и невеста.

— Ты серьезно? – в голосе друга недоверие. — И вот это, – обводит рукой комнату-камеру, – из-за того, что ты отказался от лакомого куска?

— А, по-твоему, я должен был согласиться? – перебираю пальцами, про себя читая детскую считалочку, успокаиваясь.

— Да, твою мать, должен был! Ради себя и своего будущего! И не сидел бы сейчас жопой на параше.

— А сидел бы жопой в каком-нибудь Йеле или Кембридже, – фыркаю, не смотря на друга. Боюсь не сдержаться.

— И чем плохо? И Катюха ничем не хуже твоей Лильки.

Даже лучше, но это все равно что на сестре жениться. Она же мелкая еще совсем. А когда повзрослеет, возненавидит меня. Точно знаю – возненавидит, потому что какая нахрен любовь из-под палки? А я… я же ей всю жизнь сломаю. А она заслуживает лучшего, чем я. Нормального мужа. А со мной что? Меня даже от мысли, что с ней сексом надо заниматься – передергивает. И не потому, что уродина, а потому что родная. Сестра почти. И что мне потом: в монахи записываться? А как граф наследника потребует? А ведь потребует, сукин сын! Нет! Встряхиваю головой. Поэтому пусть лучше так. У меня своя дорога, у нее своя, параллельная. Только вот начни сейчас все это Плахе объяснять – не поймет. Поэтому я медленно поднимаюсь, молча подхожу к железной двери, стучу.

— Все! Свидание окончено! – ору, уверенный, что надзиратели где-то рядом, слушают, какие мы тут разговоры разговариваем. — Вали отсюда, – уже Плахе. — А узнаю, что в дело влез – ты мне не друг.

А я очень не хочу терять такого друга. Не говорю, но он сам понимает. Обнимает крепко.

— Держись, Крис.

— Про свидание не забудь, – вместо прощания.

И скорая встреча с Лилькой греет ночью в стылой камере. А утро приносит неожиданность в лице храбрящейся Печеньки. И почему я решил, что придет Лиля? Вот же Плаха. Лучше бы вообще свиданку не устраивал. Ну и на кой ей здесь находиться?

— Вижу, ты мне не рад, – вместо приветствия. Какая проницательная девочка. Чему тут радоваться, когда молодой организм жаждет совсем другую. Вдох. Выдох.

— Ну что за глупости, – улыбаюсь, – просто не надо было тебе приходить. Это плохое место, Ир…Печенька, – запинаюсь на ее имени, исправляясь на привычное прозвище. До сих пор не привык называть ее Иреной. Ну какая из нее к бесу Ирена? Катька. Моя Катька.

В два шага сокращаю расстояние между нами и сгребаю нахохлившуюся Печеньку в охапку. Она вцепляется пальчиками в мои плечи и тихо всхлипывает. Вот только слез мне не хватает.

— Кать, только не реви, пожалуйста. Я жив-здоров, как видишь.

Она кивает и трется носом о рубашку. Отлепляется от меня. Я смотрю внимательно. Нос покраснел, глаза воспалены. Давно ревет, дуреха.

— Ууу, – протягиваю, щелкнув ее по носу, – да тут полный аллес капут. Что это вы, принцесса, вздумали рыдать почем зря?

Лишь плечами пожимает и улыбается виновато. Свалилась же на мою голову. Качаю головой. И вот как оставлять ее одну? Надо Плаху попросить, чтоб присмотрел.

— Садись давай, буду чаем тебя поить, – усаживаю ее на кровать, наливаю из термоса чай – Плаха озаботился, спасибо ему, – впихиваю в маленькие ладошки алюминиевую кружку. Сажусь рядом, и она тут же придвигается ближе. Обнимаю ее за плечи. Утыкаюсь носом в черные кудри, слушая, как она пьет чай маленькими глотками и каждый раскатывает во рту, наслаждаясь, оттягивая момент расставания. И не знает, как начать разговор. Чувствую, как напряжена ее спина. И страхом пахнет.

— Кать, ничего не бойся, – улыбаюсь, когда она вскидывает голову и в ее синих глазах немой вопрос. — Ты когда боишься, пахнешь горьким шоколадом.

А когда улыбается – вишней. Чуть кислой, но такой сочной, что невозможно оторваться. И лезешь на самую верхушку за самой спелой, почти черной.

Улыбаюсь шире странной ассоциации, а Печенька смущается.

И румянец заливает ее щеки, а пальчики дрожат. Перехватываю ее ладони, сжимаю в своих.

— Все будет хорошо, слышишь?

А она высвобождает ладони, ставит кружку на тумбочку рядом, касается кожаного браслета на моем запястье.

— Я боялась, что ты его выбросишь, – и голос дрожит.

— Никогда, – почти клятва.

— А это что? – под браслетом вязь иероглифов.

— Художник один наваял, на удачу, – вот только после суда я с ним так и не увиделся больше. Среди заключенных слушок прошел, что зарезали художника. Всякое бывает, но слухам я не верю.

— А там, – смотрит на мой пах и тут же отводит взгляд, – тоже есть татуировка? Или ты меня обманул?

Смеюсь хрипло. Вот что за девчонка? Не Печенька, а якорь в заднице.

— А ты у Лили спроси, — поддеваю, наблюдая за ее реакцией, – она…

Но договорить не успеваю – Катя слетает с кровати, упирает руки в бока и смотрит воинственно.

— Почему? – почти кричит, синие глазищи сузились и потемнели. А я теряюсь от ее злости. Никогда не видел ее такой. — Почему ей можно, а мне нет?! В конце концов, это моя татуировка! И ты тоже. Мой!

Так, картина Репина «Приплыли». И чего это за закидоны?

— Я не понял, это чего сейчас было? – встаю медленно, а Печенька отступает, смотрит исподлобья. — Что за наезды, Печенька? — сам, впрочем, тоже хорош. Нашел кому предлагать такое, идиот. Хоть и пошутил, но все равно придурок. А Катька тоже хороша, отношения выяснять вознамерилась на ровном месте. — Ты часом не заболела? Или может хочешь, чтобы к моим пяти годам еще столько же припаяли за растление малолетних? – и сам не понимаю, почему злюсь. Но ярость холодит кожу, острыми иголками протыкает тело, как будто татуху набивают.

Она раскрывает рот и тут же закрывает, роняет безвольно руки, опускает голову.

— Я тебе совсем не нравлюсь, да?

Вот же ж…

— Катя, послушай меня очень внимательно, – двумя пальцами приподнимаю ее подбородок, заставляя смотреть на меня. Глаза сверкают синевой и слезами. — Я очень тебя люблю, ты самый родной человек на этой планете. Моя сестра. Мой друг, – вздыхаю, ощущая себя полным кретином. Лучше бы в армию свалил, честное слово. — Мое сердце и мой оберег. Я за тебя душу продам и жизнь, если понадобится. Но моя невеста Лиля. И когда я вернусь, то обязательно женюсь, потому что так происходит между мужчиной и женщиной. Они создают семью, заводят детей. Боже, Печенька, ну ты же взрослая умная девочка. Ты же все понимаешь. Ведь понимаешь? – она слабо кивает, но почему-то слабо верится в ее честность. И что-то внутри сжимается больно. — И я хочу, чтобы ты веселилась, дружила с одноклассниками, начала бы встречаться. А то такая красота бесхозная, – пытаюсь говорить веселее. Она чуть улыбается. Вот и славно. — Только ты гляди там, а то парни всякие бывают. Но если кто обидит – ты Егору говори сразу. Пока меня нет. Он…

— Можно я тебе писать буду?

— Нет, – слишком резко отвечаю и вижу, как слезинки скатываются по щекам. — Все, свидание окончено. Уходи давай.

Стучу в дверь надзирателю. Лязгает замок. Катя переступает порог, оборачивается.

— А я все равно буду!

Дверь захлопывается, а я стою и смотрю туда, где еще мгновение назад стояла Печенька. И образ не идет с головы. И слова цепляются в памяти надолго. Помогают выжить в трудовых буднях колонии. И я сам не замечаю, как каждый день жду ее письма. Не Лилькиного, а ее. И радуюсь, как ребенок, когда на примятом конверте детским почерком выведено ее имя.

Письма приходят каждую неделю, пахнут жизнью и свободой, а еще Катькой, ею особенно. Наверное, я начинаю сходить с ума, потому что каждый конверт пахнет по-разному. И по этим запахам я улавливаю ее настроение. Представляю, как она рассказывает, что в очередной раз поссорилась с отцом, и оттого конверт пропитался горьким запахом. Или как радуется новой конной прогулке с братом, и бумага хранит кисловатый аромат вишни. Я представляю и не читаю ни единого письма. Не могу. Раз в месяц отправляю их Плахе. Он сохранит.