Паучий случай (СИ) - Юраш Кристина - Страница 41

Мы блуждали по лесу уже минут двадцать. Над нами сухими ветками шумели исполинские деревья. Кое-где нам попадалась разноцветная паутинка. Но самого наследника не было.

— Это не его. Она слишком большая, — послышался голос надо мной. Свет фонаря освещал огромную какашку. Я сидела над ней с палочкой и искала заветные колпачки.

— О, зря вы так, — отозвалась я, убедившись, что это точно не наше. Паутинка потерялась еще десять шагов назад. Палочка полетела в кусты.

— Замерзла? — послышался шепот.

— Нет, — ответила я, дыша паром на свои руки. — Вовсе нет! Просто проверяю т-т-температуру на улице…

Я даже сделала несколько шагов вперед, чтобы дать себе время проглотить горький ком. Для убедительности я даже пошуршала зловещими кустами.

Паутинки не было… След потерян.

— Если я обниму тебя, то все начнется сначала, — произнес голос за моей спиной.

— Лучше не надо, — прошептала я, скрывая слезы. Когда я успела? Я же все время посвящала ребенку? А тут любовь подкралась незаметно.

Я грела руки друг об друга и глотала свой горький ком. Мои ноги брели по зарослям. Подняв юбку, я перелазила через корни огромных деревьев.

— Малыш, ты где? — осипшим голосом в отчаянии звала я. — Иди к маме…

И тут я поняла, что сказала.

— Раньше я бы убил тебя за такие слова, — послышался голос за спиной.

— Неужели? А что? Лучше называть матерью ту, которая душила тебя подушкой? — не выдержала я, резко обернувшись. — Красавицу с портрета в твоем кабинете!

— Что?!! — послышался голос. Лицо побледнело.

— Эти слухи уже давно ходят по твоему дворцу! — выдохнула я. — Что мать душила ребенка подушкой. В последние минуты своей жизни! Просто брала и душила. Если бы она этого не делала, ваш сын бы сейчас сосал леденец на балу!

— Я не верю, — в голосе прозвучал металл.

— Ах, не верите? Соберите всех слуг. Пообещайте им, что никого не тронете, если они скажут правду, — сжала кулаки я. — И тогда узнаете, что произошло в тот день на самом деле!

— Ты хочешь сказать, что она меня не любила? — послышался странный голос. Меня взяли за руку. Крепко.

— Я ничего не хочу сказать! — дернулась я, пытаясь вырвать руку. — Меня там не было! И быть не могло!

Я дернулась сильнее. Платье съехало. Из корсета вылетели слипшиеся леденцы и серебряная цепочка.

Мой взгляд упал на листву. Медальон поблескивал в лунном свете, проникающим сквозь черную листву.

— Откуда он у тебя? — резко спросил Риордан. Но мою руку не отпустил.

— Нашла, — выдохнула я. — А что? Поверьте, я не имею привычки воровать чужие вещи.

— Ты открывала его? — бледная рука подобрала жеванную цепочку.

— О, я вас, наверное, сильно расстрою, — вздохнула я, чувствуя, как в сердце оживает слабый лучик надежды. — Там мужик противозачаточной внешности! Я предупредила…

Медальон не хотел раскрываться. Меня отпустили. Две половинки искусанного детским зубками медальона раскрылись.

— Ты живешь в комнате, которая раньше принадлежала покойной королеве, — послышался негромкий голос. — И этот медальон я лично дарил ей. В нем было два портрета. Ее и мой.

— Поздравляю! — усмехнулась я. — А теперь там один! Ваш, так сказать, семейный мужик!

— Я не могу в это поверить, — послышался тихий голос. — Медальон на бледной руке дрожал. — Не могу…

Рука подняла с земли конфеты, завернутые в бумажку.

— Так, это ребе… — начала я, видя, что завернула их в наш «черновик». Он был весь исчеркан фломастером, сохранил следы конфетных подтеков.

— Яд не подействовал. Не могу понять почему. Мне надоело играть эту дурацкую роль… А мне приходится это делать каждый день… Я хочу к тебе… Больше жизни хочу… — прочитал Риордан.

Повисла тишина. Где-то орал сыч. Шелестела листва. И скрипели старинные деревья. Но если прислушаться, то можно было услышать, как медленно крадется к любимому страшное осознание.

— Она меня не любила? — спросил он, глядя мне в глаза. — Никогда не любила?

Я поджала губы, вспоминая свои давнишние любовные разочарования.

— И поэтому… поэтому ничего не получилось? — спрашивали меня.

Я не выдержала, подошла и обняла его.

— Понимаю, что это больно осознавать. Меня тоже часто не любили. Но зато отлично притворялись, — прошептала я, чувствуя, как на плечи ложатся руки.

— А ты… Ты любишь меня? — прошелестел голос, от которого дрогнуло сердце. — Ты действительно любишь меня?

Я подняла глаза, чувствуя, как они наливаются слезами.

— А это сейчас очень важно? — прошептала я, взмахом ресниц роняя слезы. — Очень — очень?

Прядь моих волос убрали с лица.

— Знаешь, — послышался голос, а меня снова обняли крепко-крепко. — Я думал, что буду самым несчастным, если узнаю, что меня никогда не любили… Может, так и было бы несколько месяцев назад…

Пауза затянулась, я чувствовала, что на газетку его, на газетку! И в лес! На листик посадить! Два мохнатых нервотрепа!

— Но самое странное… — я почувствовала, как мое заплаканное поднимают к себе. Я ожидала увидеть скупые мужские слезы. Или стиснутые зубы вкупе с нахмуренными бровями. Но вместо этого видела улыбку.

— Я впервые счастлив, что меня никогда не любили… — послышался голос. — Я так счастлив… Ты себе не представляешь!

Мое лицо сжимали в руках. А губы покрывали поцелуями. Я отводила руку с леденцами в сторону, чтобы не испачкать парадную одежду.

Задыхаясь, он целовал мои губы, а я отвечала на поцелуй. Мои руки закинули себе за плечи.

Липкие леденцы потянули за собой стриженную прядь темных волос.

— Я люблю тебя, — шептали мне.

— И я тебя, — всхлипнула я, глядя на бледные губы. И нежно целуя их… Я подняла глаза и встретилась взглядом. Черные, поглощающие целиком и без остатка глаза, заставили меня вздрогнуть.

— Нет, — внезапно остановился Риордан, тяжело дыша. Я чувствовала, как меня прижали к дереву. — Вдруг не получится… Вдруг любви окажется недостаточно…

Я медленно провела рукой по его щеке и улыбнулась.

— Знаешь, — закусила я губу. — Многие люди мечтают об одном — единственном счастливом дне в своей жизни. И я мечтала о самом счастливом дне жизни… Я часто представляла его.

Мои губы искривились в нервной улыбке. Я обычно не люблю делиться сокровенным. Даже с близкими.

— Это день почти был… Он был вчера, когда я сидела на коленях, а за столом рисовал малыш, — тихо произнесла я. — Поэтому, даже если любовь не спасает…

Мое сердце вздрогнуло. Я опустила глаза. Я — сумасшедшая. Просто сумасшедшая!

— У меня будет намного больше счастливых дней… Девять месяцев счастья, — прошептала я, осторожно убирая волосы с бледного лица.

Рука, которая держала меня за талию задрожала.

— Я думала над этим. Сегодня. Ночью. Пока засыпала, — сглотнула я, пряча глаза. — Люди готовы все отдать за этот счастливый день. Они ждут его всю жизнь. И многие не дожидаются.

По щеке скатилась слеза.

— А я готова обменять всю грустную и долгую жизнь на девять месяцев счастья. И за маленького паучка, — прошептала я. — Это мой выбор. Я знаю на что иду… Мне ничего не нужно… Я ничего прошу… Если есть хоть маленький шанс, я буду рада… Действительно…

Меня прижали к себе так, что я выронила леденцы. Я рыдала. И шарила рукой по чужой спине. Они где-то прилипли. Я точно знаю.

— Ипусий слусяй! — вздохнул пиклявый детский голосок.

— Милый! — закричала я, видя, как на разноцветной паутинке с ветки свешивается моя пушистая попа. Я поймала ее и прижала к себе.

— Не плась… мама, — послышался голосок. — Не плась…

— Постараюсь, мое солнышко, — прошептала я, проверяя, цел ли малыш. Никто его не обидел? — Постараюсь.

— Не постараюсь, а больше не будет. Никогда. Обещаю, — послышался голос Риордана. Нас сгребли в охапку.

Вот так мы и стояли в дремучем и древнем лесу. Может, в нем и водились какие-нибудь прекрасные и кровожадные зверюшки. Но им лучше было сейчас не подходить. У меня есть два паукана. Я вооружена и очень… очень… любима.