Вдали от суеты (ЛП) - Аделер Макс - Страница 35

   Глава XIII. День позора. -- Время телесных наказаний в Нью-Кастле. -- Как исполняются наказания. -- Несколько слов о системе наказаний. -- Необычный судья. -- Как выносился приговор Джорджу Вашингтону Басби. -- Чувства приговариваемого. -- Жестокий приговор и закон, требующий реформирования.

   Сегодня день святого Позорного столба. День, в который гуманные и либеральные жители Дэлавера должны прятать свои лица за оскорбление, нанесенное цивилизации законодательством своего штата. В соответствии с этим законодательством, сегодня утром полдюжины жалких существ заключены в колодки, после чего на их обнаженные задние части обрушиваются удары плетей-девятихвосток. Это очень нелегко, стоять с просунутыми в деревянные отверстия руками и головой в холодную ноябрьскую погоду, когда дует порывами северо-восточный ветер, разгоняясь над широкой гладью реки; один из несчастных, перенесших это страдание, настолько онемел от холода, что едва мог спуститься вниз. А пока он спускался, его продолжали хлестать по покрытой фиолетовыми полосами спине. Он украл какую-то пищу, и выглядел так, будто отчаянно в ней нуждался, голодным, несчастным, измученным страданиями. Было бы гораздо более по-христиански, если бы общество, вместо того, чтобы уродовать его тело, проявило акт милосердия, накормило его и одело надлежащим образом, после чего поместило в какое-нибудь учреждение, в котором могли бы побеспокоиться о его душе. Но это не тот способ воздействия, какой преобладает в нашем штате.

   Когда наказание приводилось в исполнение, ворота тюрьмы были широко распахнуты, и среди зрителей присутствовало по меньшей мере два или три десятка детей, взиравших на это варварское зрелище. Но ничто не может заставить меня позволить смотреть на это моим детям. Оно воспитывает в них жестокость.

   Ребенок, который видит эту картину, утрачивает значительную часть чуткости и отзывчивости, присущей его возрасту.

   Помост для наказаний и позорный столб изготовлены из прочной древесины и имеют размер приблизительно в квадратный фут. Небольшая площадка, в восьми или девяти футах над землей, а над ней, приблизительно в пяти футах, крестовина, имеющая в каждой половине своей поперечины два отверстия для шеи и по два для рук людей, долженствующих понести наказание. Верхняя половина поднимается, а затем снова опускается, зажимая жертву, иногда довольно сильно. Снизу площадку поддерживают перекладины, упирающиеся в столб под углом. Под платформой также имеются прикрепленные наручники, в которые заковывают тех, кого собираются пороть. Все приспособление имеет вид огромного креста. Он почернел от времени, местами покрыт пятнами зеленой плесени и мха, потрескался и сморщился, из него кое-где торчат щепки.

   Было время, когда это орудие жестоких пыток стояло на общественной улице. Оно располагалось на лужайке, в конце рынка, и там преступников наказывал шериф. Старики, прожившие в городке всю жизнь, могут поведать, что, когда они были мальчишками, то все бездельники и бродяги со всей округи собирались здесь, чтобы забрасывать несчастных, преступивших закон и пригвожденных к позорному столбу, всем, что только не попадалось под руку; при этом случалось так, что некоторые из этой толпы сами попадали к столбу и бывали наказываемы точно таким же образом. Здесь же пороли и женщин. На открытом пространстве, с сорванной до талии одеждой, и гогочущая толпа собиралась вокруг, чтобы с бесстыдством наслаждаться ужасным зрелищем.

   Это было всего лишь полвека назад. Может ли кто сказать, что с тех пор мы не стали более цивилизованными? Может ли кто сказать, что общество не стало более приличным, поскольку, повинуясь этому чувству, вынудило скрыть отвратительный пережиток варварства за стенами тюремного двора, где приведение в исполнение наказания более соответствует месту, чем возле дверей храма, где поклоняются милосердному Всевышнему? Я надеюсь, не за горами тот день, когда позорный столб и породившая его адская система, навеки останутся в прошлом, а люди штата поймут, что первая их обязанность сводится не к простому наказанию преступника, а к его перевоспитанию.

   При этом, оправдывая свой подход, утверждают, что наказание не является серьезным, поскольку шериф никогда не злоупотребляет плетью. Но оно страшно не силой ударов, а присутствием множества людей, для которых, - и страдалец это чувствует, - он отныне и навсегда становится преступником. К тому же, сила ударов на самом деле зависит от шерифа, который способен убить человека тем же числом, которое другой даже не почувствует. Я утверждаю, что любой закон, предоставляющий исполнение наказание на личное усмотрение наказующему, который может быть подкуплен, напуган или, в конце концов, иметь личную неприязнь к наказуемому, кладет конец справедливости. Наказание должно быть непредвзято. Еще говорят, что никого не секут вторично. Это не соответствует действительности. Одни и те же мужчины возвращаются к столбу снова и снова. Некоторые из них изгоняют; они уходят, но только для того, чтобы в другой общине совершить те же самые преступления и стать бременем для других людей. Мы не имеем права наказывать, а затем изгонять преступников в иные места, где вполне достаточно своих собственных. На нас возложена священная обязанность держать их в тюрьмах, за счет государства, и обучать их там ремеслу, с помощью которого они смогут заработать себе на жизнь, конечно, если захотят. В таких местах арестанты могут стать предметами опеки тех филантропов, которые понимают, что общество обязано помочь этим людям. Но в тех условиях, которые созданы сейчас, лечение общества попросту невозможно, поскольку невозможно привить преступникам стремление к лучшей жизни, свободной от дурных помыслов.

   У падшего ангела в Дэлавере нет шансов. Закон подрезает им крылья и ставит клеймо мерзавцев, а общество мечет в них громы и молнии и обвиняет в деградации. Врата милосердия закрыты для них безнадежно и навсегда, и они изгоняются прочь, неся на себе печать своих преступлений, подобно женщинам, клеймившимся алой буквой в Новой Англии в стародавние пуританские времена, так что весь мир может прочитать это их клеймо. Они знают, что их наказание страшно и жестоко, не пропорционально совершенному ими деянию; они проклинают своих судей, ненавидят их горькой, ничем не истребимой ненавистью. Они знают, что не будут допущены к возрождению, и что закон, который должен был бы поспособствовать этому, на самом деле навеки изгоняет их из общества, лишает принадлежности к роду человеческому, делает изгоями, более того - изгоями из изгоев. Они превращаются в камень, они выходят из тюрем закоренелыми, безнадежными преступниками.

   Некий судья, который ввел законодательство в Дэлавере когда-то давным-давно (будем считать, тысячу лет назад) был, относительно применяемых им методов, весьма своеобразным человеком. Не знаю, может быть, ему нравилось слышать звук своего голоса, подобно многим менее почтенным и внушающим страх людям, или же он на самом деле любил терзать преступников на скамье подсудимых, во время произнесения приговора, наблюдая за их реакцией, держа в подвешенном состоянии, возбуждая в них надежды, который в конечном итоге развеивал в прах. У него было мягкое и доброжелательное выражение лица, когда он обращался к заключенному, и тем самым как бы обнадеживал несчастного, после чего отпускал несколько замечаний, которые были построены настолько гениально, что в них нежность переплеталась с ласковым сочувствием, пропитаны добротой и настолько выразительны, настолько проникнуты стремлением к благу преступника, что последний, наконец, приходил к твердому убеждению в том, что судья собирается приговорить его к самому легкому наказанию. И когда, в соответствующим настроении, он ожидал воплощения в жизнь этого своего благостного ожидания, судья, заметив, что нужный эффект достигнут, завершал свою речь, все с тем же филантропическим выражением лица, вынесением приговора, содержащего самое страшное наказание, предусмотренное законом за совершенное преступление.