ПереКРЕСТок одиночества – 2 - Михайлов Руслан Алексеевич "Дем Михайлов" - Страница 4

Как мне удалось выяснить в разговорах, рычагов старики боятся до жути. И даже каким-то образом высчитали, что каждый рывок за рычаг отнимает у человека четыре дня жизни. Учитывая, что средний здешний возраст семьдесят лет… деньков жизни у стариков осталось мало. И отдавать их в обмен на тепло и свет никто не хочет. Уж лучше померзнуть, зато подольше пожить.

А еще эта страшилка про рычаги – что очень редко, мол, в чужеземном механизме происходит сбой, и тогда одно прикосновение к рычагу лишает тебя всей жизни. И падаешь на землю трупом. На этом моменте страшилки начинают добавляться подробностями – труп мгновенно иссушается, волосы разом выпадают…

Смех да и только. Но, как и у каждой страшилки, корни здешнего поверья растут из реальных историй.

Проблема в том, что, как мне охотно рассказали, у рычагов действительно часто умирают люди. Дернул рычаг, сделал пару шагов – и упал, схватившись за сердце. И это вполне нормально, на мой взгляд, и никак не связано с «высасыванием жизни». Просто людям в возрасте нервничать строжайше противопоказано. А тут рычаг… твоя очередь дергать… а рычаг четыре денька жизни заберет… а сколько у меня восьмидесятилетнего осталось? Может, всего три денька и есть… сердце стучит, старческие закостеневшие вены трещат, в голове пульсирует… дерг за рычаг! И получай инфаркт или инсульт – но не от рычага, а от излишних нервов и напряжения… Падаешь на холодный каменный пол, дергаешься разок другой и затихаешь, своей смертью усиливая легенды и страхи, связанные с рычагами.

Старики суеверны. Многие убежденные атеисты в молодости становятся ярыми верующими в старости. Вон сколько тут икон. Красный угол поражает – там сотни икон всех возможных размеров. Сложная резьба на камне, десятки полочек идущих до потолка, поддерживающих иконы. Почти на каждой резной полочке высечено имя – сделавшего ее мастера. Дабы увековечить свое имя в памяти людской. Есть и свечи. Сейчас как раз пританцовывают четыре дрожащих огонька, перед ними три десятка старичков усердно кланяются, крестятся. Стоящий чуть в стороне батюшка с длиннейшей седой бородой и волосами скрестил руки на животе, благостно наблюдает. Даже не батюшка, а настоятель монастыря и храма Христа Освободителя протоиерей Тихон Первый.

Вон и его «сообщники», как громогласно заявил лютый атеист и ненавистник всех религий Артем, старик, доживший почти до девяноста лет и планирующий дотянуть до векового юбилея – всем назло! – по его словам.

«Сообщниками» являлись монахи, что сейчас смиренно стояли в очереди за супом и чаем. Их черные одеяния видно издалека. «Монастырем» же являлась часть примыкающих к красному углу нар. Там монахи и жили во главе со своим настоятелем. Регулярно молились, поддерживали у икон и своих нар идеальную чистоту. Каждый день молебны, песнопения, молитвы за упокой и здравие.

Я человек пытливый. Любознательный. И быстро узнал, что свечи поставляются храму бесплатно. Не в неограниченном количестве, конечно, но огоньки в красном углу не тухнут. Свечи жировые. Из жира местных медведей. Производятся прямо в Бункере – в той его части, куда мне хода нет.

Бункер разделен на три части. Холл Свободы, он же Поселение. В Холле живут те, кто не может оплатить себе проживание в центральной его части. И те, кто не обладает никакими нужными рабочими навыками. Холл регулярно снабжается горячей едой и питьем. Силком здесь никого не держат. Но какой дурак отправится в снежные пустоши на верную смерть?

Центр – для тех, кто ступенькой повыше, – в их число вхожу и я. Здесь обитают бывшие сидельцы, сумевшие оплатить пожизненный взнос золотом или иными ценными предметами. Либо те, чьи умения и навыки настолько полезны общине, что получают право здесь жить, и впоследствии остаются в Центре навсегда. Это лабиринт коротких улочек и комнатушек, выбитых в податливом камне. Подземный городок с большим центральным помещением для приема пищи и совместных посиделок.

Замок – и третья самая закрытая часть, где живет правящий Бункером совет с ближайшей свитой. Это все, что про них известно.

Про себя я с иронией называю живущих в Замке Королевской Семьей. Вслух же вообще никак не комментирую. Мне нужно время, чтобы разобраться с новыми реалиями. И пока я складываю мысленный пазл, мне лучше держаться подальше от любой из сторон, избегать диспутов о властях, не лезть с непрошенными советами. Поэтому сейчас я преследую сугубо приземленные прагматичные цели. Отсюда и список вопросов.

– День добрый, – рядом со мной уселся моложаво выглядящий дед.

Чистоплотен. Заметно по одежде – камуфляжные старые штаны, вязаный свитер камышового цвета, меховая шапка, легкая парусиновая куртка. На руках перчатки без пальцев, ладони греются о металлическую миску, полную супа. На ступеньку рядом бережно опущена стеклянная кофейная кружка с надписью «Лучший Босс».

– Добрый день, – вежливо отозвался я.

– Ну ты редкость ходячая! Молодой, свободный и не тупой! В наших краях случай редчайший… – покрутил головой дедок и окунул ложку в суп. – А ты чего не ешь?

– Я там поем, – ткнул я большим пальцем через плечо, указывая на статую освобожденного узника, за которой находился вход в Центр.

– А… так ты из центровых будешь. Проплатил?

– Иначе никак. Проплатил.

– Там, правда, суп погуще, а чай послаще?

– Есть немного, – не стал лукавить я. – Кормят сытнее.

– У нас же сплошь суп-пюре, – хохотнул старик. – Но хоть вкус каждый день разный. Да оно и к лучшему, что суп-пюре – у двух третей здешнего сброда зубов не осталось. Дай мяса кусок – сжевать не смогут. А суп хорош. Его еще и жиром заправляют медвежьим. Сытность надолго дает. Пока жир не кончится… а запасы, говорят, к концу подходят? Медвежьего мяса и сальца?

Вот истинная цель разговора. Дед изначально знал, что я из центровых, как здесь называют жителей Центра. И хотел выяснить, верны ли слухи про заканчивающиеся медвежьи мясо и жир, являющиеся основой здешнего меню. Сплетни-то тревожные. Учитывая зябкую температуру в Холле, еда должна быть жирной и сытной.

– Охоты не было давно, – нейтрально заметил я. – Вроде больше месяца назад последнего медведя завалили?

– Шесть недель тому как, – вздохнул дед. – Да-а-а… плохи наши дела. И что? Чешутся там касательно следующей охоты?

– Не особо. Просто болтают, – ответил я чистую правду. – Что пора бы, мол, и сходить. Но пока просто разговоры.

– А ты пойдешь? Молодой, сильный, – на меня в упор глянули начавшие выцветать глаза. – И не тупой, что самое главное. Здешняя молодежь только лыбиться может. И больше ничего. Вон… – Морщинистый палец указал на счастливо улыбающегося парня, внимательно разглядывающего узор на ковровой занавеске прикрывающей одну из нар. Узор он разглядывал уже минут пять, ни разу не оторвав взора. И так счастливо при этом улыбался, будто нашел свое истинное жизненное предназначение.

– Я бы сходил, – спокойно улыбнулся я. – Но только не на авось.

– А это еще как?

– В смысле – прежде хочу знать каждую подробность, каждую опасность, что может подстерегать. Соваться туда без знаний – только смерть кликать. А я пока жить хочу.

– Все хотят. И жить, и супчик с медвежьим жиром хлебать. Так… – Старик хлопнул ладонью по худому колену, оглядел Холл, ненадолго задерживая взгляд на тех, кто ему казался могущим оказаться чем-то полезным. Его оглядывание окончилось сокрушенным вздохом и плевком под ноги. Не нашел никого подходящего. И тогда он обратил взор вверх, уставившись на потолок.

– Там твои знания.

– Знаю, – хмыкнул я. – Да только не принимают они посетителей.

Под потолком холла, рядом с решеткой отопительной системы, была подвешена небольшая хижина. Костяные полы и стены, тряпичный верх, пара окошек и даже небольшая веранда, где имелось самодельное кресло с широкими подлокотниками. От веранды шел до стены узкий подвесной мостик. Зрелище удивительнейшее, не каждый день увидишь подвешенную к потолку колоритнейшую постройку. Сейчас окна и дверь закрыты, веранда пустовала. Хозяин изволит отдыхать. Это особенно заметно по подвешенной в начале подвесного мостика картонке с красными буквами «Пошли на хрен!».