Милослава: (не)сложный выбор (СИ) - Красовская Марианна - Страница 2

Как знать, не придется ли в замужестве и стричь волосы…

Во всяком случае, у Тамана мне с косами жизни не будет.

Тамана я давно знаю, почитай, с детства. Еще отец его, степной хан, с моим отцом побратался. Во многом благодаря моему отцу отец Тамана под себя степь и подмял. Что уж у них за история была, мне неведомо, а только в детстве я часто с Таманом наперегонки по двору носилась, да и в степь меня отец нередко брал.

Знаю я, что Таман ко мне трижды сватался.

А еще он первым оказался, с кем я поцеловалась.

Мне было пятнадцать, когда меня ко двору государеву представили. Так вышло, что и Таман на том балу был. Черноволосый, невысокий, с раскосыми глазами, в своих шальварах и степной рубахе с жилетом выглядел он как белая ворона среди статных офицеров в мундирах да бояр в придворных сюртуках. Над ним не смеялись, нет. Только шепотки, косые взгляды, еле заметные усмешки. Он стоял в одиночестве у окна весь темный лицом, сверкая узкими черными глазами.

Я, никого не знающая, совершенно оглушенная суматохой первого в моей жизни бала, обрадовалась ему как родному.

В тот день у меня было много кавалеров в танцах, но Тамана я сама просила танцевать со мной первым. Танцевал он прекрасно, тогда мы еще были одного роста, рука на моей талии прожигала меня сквозь платье.

Он назначил себя в тот вечер моим кавалером. Отец не возражал, как никак, Таман — наследник хана, по статусу как сын государя.

Видя его благосклонность, и прочие молодые девушки принялись ему улыбаться — не столько из интереса к нему, сколько чтобы досадить мне, выскочке и серой мыши.

Однако к вечеру разгоряченные мужчины завели разговор про государева жеребца, великой красоты и стати, но необъезженного и неуправляемого: дескать, трех конюхов искалечил, никого к себе не подпускает. Конечно, сразу нашлись желающие эти слова опровергнуть, и государев сын щедро пообещал жеребца подарить тому, кто на нем хотя бы пятнадцать минут продержится.

Государь кивнул благосклонно, явно понимая, что задор из молодых людей должен куда-то выплеснуться. Пусть лучше десяток глупцов поломается, чем заведут драку прямо в бальном зале: мебель ведь разнесут да семьи рассорят. Батюшка говорил, на балах это не редкость.

Таман тогда дерзко заявил, что не родился еще конь, который может его сбросить.

Его подняли на смех.

Барышни остались в зале, прилипнув к окнам, юноши отправились вниз, на лужок, а конюхи вывели жеребца.

Надо сказать, это действительно был дикий зверь. Абсолютно черный, с чудной гривой, тонкими ногами и великолепной статью — я такого красавца видела впервые. Четверо конюхов с трудом удерживали бьющегося жеребца.

Желающих показать молодецкую удаль резко поубавилось, все же среди гостей откровенных дураков не было, таких старались ко двору не допускать. Смотрели друг на друга, никто не желал первым опробовать жеребца.

Я только посмеивалась. Мне ли не знать, что Таман — лошадник? Он из тех степняков, который любого коня заговорить может. Дар для его народа нередкий, но у него он особенно сильный, да это и понятно — и мать у него лошадница, оттого и в шатер хана попала, любимой женой сделалась, и отец довольно сильный шаман. Таман и меня учил немного. Мне такая наука впрок не пошла, я с нечистой кровью. Лошади меня хоть и не боятся, но за свою не признают.

Таман, пока остальные набирались мужества, обувь скинул и на коня вскочил. Конюхи его спустили, и понеслась. Конь танцевал, пытаясь сбросить непрошенный груз, вставал на дыбы, подкидывал круп, а после понесся галопом прочь.

Думаю, протрезвели все участники действа. Особенно поменялся в лице государев сын. Вот только дипломатического скандала ему и не хватало. Шутка ли — угробить старшего сына степного хана, наследника ханства?

Однако минут десять спустя Таман и конь вернулись лучшими друзьями. Конь стоял спокойно, позволил степняку расседлать себя, обтереть и увести на конюшню. Никого другого не подпустил. Государев сын Тамана на радостях расцеловал, объявил своим лучшим другом и велел коня забирать. Конечно, после этого на балу он был нарасхват. Его облепили девушки, мужчины норовили пожать ему руку, стукнуть по плечу, похвалить и просто спросить совета по коневодству. Степняк вел себя учтиво и приветливо, и к окончанию бала был всеобщим любимцем.

В свете его славы погрелась и я. Девушки наперебой расспрашивали меня о Тамане, о степняках, об их жизни. Я рассказывала про звезды над ночной степью, про бескрайние просторы, про веселые праздники и нарядные шатры. Конечно, я умолчала о жареной конине, кислом кобыльем молоке, ужасающей грязи, о том, что степнякам их степной бог дозволяет иметь четырех жен и сколько угодно наложниц, о целых семьях, замерзающих холодными бесснежными зимами. Ни к чему это знать юным прелестницам. Ведь возможно одна из них отправится в эту степь невестой Тамана.

Думала ли я, что этой невестой могу оказаться я? Естественно. На тот момент мне казалось это ужасно романтичным.

После бала, уже заполночь, мы отправились в городской дом отца, совсем небольшой, на три спальни, в одной из которых жила постоянная прислуга. Ни к чему нам держать большой дом в столице, если выезжаем мы семьей не чаще двух-трех раз в год. Отец, конечно, бывает при дворе гораздо чаще, но мачеха не любит столицу, ощущая себя там простолюдинкой, а не кнессой.

Чуть позже к нам приехал Таман.

Отец был в возрасте, когда балы крайне утомляют, едва не уснул в карете, а уж в доме сразу поднялся в свою спальню и боле не выходил. Во мне же жило еще возбуждение юности. Ноги гудели, голова кружилась.

Испытывала ли я после такое же счастье? Это была, пожалуй, та самая ночь, когда во мне проснулось женское естество, когда я ощутила себя красивой, живой.

Таман, наверное, и сам не понимал, зачем заявился к нам среди ночи, зачем стоит на крыльце, куда я вышла его встретить, не захотев беспокоить наших слуг. Он говорил что-то про коня, которого обязательно подарит мне, про бал, про степь, я не слушала, меня трясло от предвкушения чего-то нового, что перевернет мою жизнь. Заметив, что я дрожу в тонком шелковом халате (а ведь ночь была теплой, как никогда), он снял с себя жилетку, надел на меня и больше не отпускал. У него были горячие жадные губы и горячие очень бережные руки. Он не позволил себе ни единого лишнего движения, но с такими поцелуями это было и не нужно. Позови он меня с собой в ту ночь — я бы села с ним на коня и уехала не раздумывая.

Но степняк был благороден, он меня отпустил, пообещав просить моей руки у отца — завтра, нет, уже сегодня.

Мы уехали поздно утром. Виделся ли Таман с отцом, нет ли — я тогда так и не узнала. У нас он после этого не появлялся довольно долго.

Что и говорить, воспоминания волнительные, приятные. Первый поцелуй на всю жизнь запоминается, а как Таман меня боле не целовал никто.

Я даже сейчас губы тру, чтобы стереть память его поцелуев.

На лестнице раздался топот бегущих ног. Славка еще сущий ребенок — ходить так и не научилась, всё бегает. Не при матери, конечно. При матери она старается сдерживаться. При мне можно. Я ее полюбила в тот момент, когда увидела, как она, совсем малышка, бежит, спотыкаясь за кошкой. Она и в детстве постоянно бегала, и сейчас не изменилась.

— Милка! — распахнула она дверь в горницу. — Мила! Тебя отец зовет!

— Иду, Слава, — поднялась я с пола. — Только шаль накину.

— А что ты тут сидишь? — с любопытством спросила сестренка. — Одна, да в темноте? Хоть бы завеси раскрыла или свечи зажгла!

— Приданое смотрела, Слав, — пояснила я. — Не завелась ли моль, не нужно ли проветрить.

— Прида-а-ано-о-ое? — протянула Святослава. — А зачем?

— Замуж собираюсь, — серьезно ответила я. — Сейчас отец мне жениха скажет.

— Откуда знаешь? — поразилась Славка.

— Вода поведала, — пошутила я.

От бабки мне достался водный дар. Или от отца. Отец знатный водник.

У меня дар точь-в-точь как у его матери — средненький. С водой разговаривать умею, заговоры плести, колодец скажу где строить, дождь позову.