Как приручить Обскура (СИ) - Фальк Макс - Страница 13

Грейвз смотрел на него, заворожённый тем, как ухоженная рука плавно скользит по гладкой чёрной ткани, подбираясь всё ближе к паху. Значит, вот как это выглядит, когда он… Когда он сам… Кто из них — он сам?..

— Перси, Перси… — Гриндевальд погладил себя по бедру, улыбнулся почти сочувственно. — Зря ты не согласился на мои условия. Я бы нашёл достойное применение твоим талантам… Всем талантам, — проникновенно сказал он. — Твоя работа — следить, чтобы магический мир был надёжно спрятан. И ты так преуспел в ней… Прежде всего ты спрятал самого себя. А я хочу — чтобы всем нам больше не нужно было прятаться, — Гриндевальд звучал страстно, почти искренне. — Если бы ты пошёл со мной, я бы дал тебе возможность сиять! Быть собой, не скрываясь. Ведь это самое ценное — не деньги, не власть, не любовь… А свобода.

Гриндевальд глубоко вдохнул, положил руку на ширинку, сжал приподнявшийся член знакомым жестом, погладил его, чуть откинув голову. Грейвз смотрел, как он трогает — его тело. Ласкает — его тело, в извращённой попытке добиться взаимности, и ему казалось, что он чувствует эти прикосновения, как паучьи лапы — на себе. Он передёрнулся, хрипло приказал:

— Убери руки.

Это было его тело! Гриндевальд лапал его, как себя!

— Не трогай меня!

Гриндевальд не услышал.

— Я бы даже не возражал, чтобы ты забрал с собой мальчика… — продолжал Геллерт, томно вздыхая. — Пожалуйста, мне не жалко. Пусть он тоже будет свободен. Люби его, трахай его — и помоги мне вывернуть этот мир наизнанку, чтобы мы больше не сидели, как крысы в подполье, под колпаком Статута о секретности.

Грейвз смотрел на него сквозь ресницы, заворожённый собственным отвращением, окончательно забывая, что у окна стоит не он сам, а Гриндевальд. Ему вдруг показалось — он умер и смотрит на себя со стороны. Строгий чёрный жилет, рукава рубашки такие белые, что почти светятся. Лицо поднято вверх, на губах улыбка, рука ласкает…

— Ты же знаешь, что сильный не должен подчиняться слабому. Ты ведь сам хочешь распрямить своего Криденса, заставить его поднять голову, разрешить ему не бояться… Я тоже хочу, — выдохнул Гриндевальд, накрыв рукой член через ткань. — Но мне мало выпрямить одного мальчика. Я хочу сделать это для мира! Для всех магов. Для себя… даже для тебя. А ты…

Гриндевальд посмотрел ему в глаза, по губам пробежала короткая усмешка.

— А ты держишь магов под колпаком. Следишь, как бы чего не вышло. Стоит кому-то дёрнуться в сторону — ты бьёшь по рукам. Никого не напоминает?..

Грейвз молчал, глядя на него, почти не мигая. Остатки гордости не позволяли ему просить пощады. А отчаяние шептало, что и просить будет бесполезно. Поэтому он молчал.

— Ты никогда не думал — что будет, если ты найдёшь способ помочь Криденсу?.. — спросил Гриндевальд. — Если он поднимет голову, станет самостоятельным… Знаешь, что будет потом?.. Ты станешь ему не нужен. Поэтому ты кормишь его сказочками, что однажды спасёшь — но не спасёшь никогда. Он нужен тебе такой забитый, такой зависимый… На поводке, как сообщество магов.

Гриндевальд расстегнул ширинку и скользнул рукой внутрь. Грейвз продолжал молчать. Он молчал, глядя в собственное лицо, ненавидя его с такой силой, что глаза заслезились, как от резкой удушливой вони.

— Ты знаешь, что я прав, Перси. На моей стороне — здравый смысл. И время. Маги сильнее, маги должны быть открытым сообществом. Мы не должны прятаться. Если у меня не получится разрушить Статут — после придёт кто-то другой. Этого не избежать.

— Если это случится — будет война, — тихо сказал Грейвз.

— Ты не заставишь львов вечно прятать когти и жрать траву, — Гриндевальд гладил себя, и контраст его слов и его действий был откровенно пугающим. — Делать вид, что они не львы, а котята… Если таких, как ты, будет много — однажды мы просто сдохнем в изоляции, и проблема решится сама собой. А магглы… Они даже не узнают, что мы существовали когда-то. Для них ничего не изменится. Но если таких, как я, будет много… мир станет другим.

— Сколько будет крови, чтобы он стал другим?.. — спросил Грейвз.

— Тебя волнует лишь это?.. Сколько?.. А сколько крови пролито ради Декларации независимости?.. Там есть и твоя кровь, Перси — или в твоей семье не празднуют четвёртое июля?.. Или твой пра-прадед Кларенс Грейвз не сражался за свободу?.. Если бы ты последовал его примеру и поддержал традиции семьи — ты бы пошёл за мной, отвоёвывать независимость.

— Тебе нужна власть, а не свобода, — сказал Грейвз. — Что такое свобода — ты и понятия не имеешь.

— И кто меня судит?.. — Гриндевальд плавными движениями гладил себя, щуря глаза от возбуждения. Грейвз видел, как движется его рука, как под натянувшейся тканью брюк проступают очертания пальцев. Он отстранённо подумал, что так должно быть ужасно неудобно, что он никогда так не делал, всегда доставал наружу. Он носил брюки, хорошо облегавшие бёдра, не рассчитанные на то, что в них поместится ещё и рука… — Кто меня судит? — повторил Гриндевальд. — Человек, который до восемнадцати лет шагу не мог ступить без того, чтобы отчитаться папочке?.. Человек, чья работа — отбирать свободу у других?.. Персиваль Грейвз, который даже трахается так, чтобы никто не увидел?.. Это ты-то знаешь, что такое свобода?.. Когда ты успел её узнать? Постиг её, сидя здесь, связанным?..

Он кончил с громким длинным выдохом, откинув голову. Грейвз вздрогнул — ему показалось, он почувствовал отголосок извращённого удовольствия. И тошноту. Как будто Гриндевальд сумел поиметь его, даже не прикасаясь.

— Всё-таки любопытно, что ты нашёл в этом мальчике, — спокойно сказал Гриндевальд, вытерев руку платком и застёгивая брюки. — Никак не могу понять. Придётся его попробовать. Конечно, у меня на него не встанет, — он улыбнулся, будто бы извиняясь, — но я буду думать о тебе, пока буду его трахать.

— Не трогай его, — тихо попросил Грейвз.

— Поздно, Перси. Надо было соглашаться раньше.

Гриндевальд подошёл к нему вплотную, поднял голову за подбородок, поцеловал в губы. Грейвз ответил, помедлив. Если это был единственный способ удержать Гриндевальда, не пустить его к Криденсу — Персиваль был согласен на сделку. Он уже чувствовал себя так, будто лишился своего тела, так какая теперь разница, что с ним будет?.. Пусть лучше он, чем Криденс. Криденс такого не заслужил.

Гриндевальд, кажется удивился его порыву. Замедлился, вовлёкся… Грейвз почувствовал, как его твёрдые губы стали мягче, ему уже показалось, что он сумеет заставить его остаться — но Гриндевальд вдруг выпрямился, усмехаясь, и похлопал его по щеке.

— А говорил, что не любишь целоваться…

— Я никогда такого не говорил, — сказал Грейвз.

Он смотрел ему прямо в глаза, мысленно приказывая остаться. Не помогло. Гриндевальд безразлично пожал плечами.

— Я передам твой поцелуй мальчику. Рассказать потом, как всё прошло?..

— Когда я доберусь до тебя — ты сдохнешь в муках, — пообещал Грейвз.

— Рано не жди. Я буду занят всем тем, с чем ты не справился.

Гриндевальд вынул палочку, улыбнулся, прежде чем коснуться его виска. Грейвз внутренне сжался, зная, что часы, дни, недели сейчас пролетят для него коротким чёрным мгновением. Одно мгновение отделяло его от будущего, в котором Криденс… Криденс никогда его не простит. Нет, страшнее будет, если Криденс — простит…

Темнота.

Темнота.

Темнота.

Он распахнул глаза, тяжело дыша, будто вынырнул из-под воды. В доме пахло сыростью, гнилыми водорослями, морем. Здесь было холодно, он начал дрожать. На влажной серой стене клочьями висели обои, сквозняк из разбитого окна шевелил бумажными прядями, как пальцами. Комната была пуста.

Грейвз огляделся, с трудом поворачивая заледеневшую шею. Драные обои в полоску, белый исцарапанный пол, стул… Руки висели, как плети. Перчаток на них больше не было. Голова шла кругом от голода — кажется, последний раз его кормили очень давно.

Для привычной композиции не хватало только одного — Геллерта Гриндевальда.