Отрочество 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 65

«… - Гурко весьма прохладен по отношению к соотечественникам низкого происхождения, пробиться к нему на приём, не будучи хотя бы разночинцем, русскому подданному в Африке достаточно проблематично. Да и добившись приёма, можно увидеть только вежливое выражение скуки на лице, да иногда – формальные заверения в содействии.

К подданным Российской Империи, приехавшим в Африку прежде всего ради честной работы и достойных заработков, Василий Иосифович относится с заведомым предубеждением, подозревая во всех смертных грехах…»

– С фактиками?! – восхитился Посников, перебирая добрый десяток листков, на которых были запечатлены случаи, да непременно с датами, именами и фамилиям.

– О, как мило… – зубасто умилился он приписке, что реальных случаев много больше, но своё согласие на обнародование персональных данных дали преимущественно те российские подданные, которые не имеют планов по возвращению в Российскую Империю, – И добрая треть решила не возвращаться после разговора с представителем Империи? Мило, мило… Всколыхнуло, так сказать… Грёзы о родных нивах споткнулись о золотопогонную действительность в лице военного агента Гурко.

«… - Опираясь на собственный опыт, могу заверить в совершеннейшей правдивости этих историй, и если и есть какие-то расхождения реальностью, то как правило, это фактор человеческой памяти. Расспрашивал я пристрастно и дотошно, в чём могу ручаться.

Обратившись к нему за помощью, пытаясь хотя бы узнать о судьбе попавшего в английский плен Михаила Ильича Пономарёнка, был крайне обескуражен. Василий Иосифович принял меня, будучи слегка выбрит и до синевы пьян, хотя и пытался держаться молодцом, почти твёрдо держась на ногах и обдавая парами мускатного ореха. Выразив самое формальное сочувствие, он не предпринял ни малейшей попытки оказать помощь ни делом, ни даже дельным советом…»

– Одна-ако… – удивился Александр Сергеевич, – о попадании в плен Понамарёнка я знал, равно как и об освобождении, но Василий Иосифович подал эту новость чуть ли не как личную заслугу!

Не доверяя свой памяти, он поднял документацию, и с некоторым разочарованием констатировал, что доклады Гурко, отрывки из которых иногда попадали в редакции, достаточно обтекаемы. Прямо о спасении Пономарёнка из плена не говорится, но сама подача данных как бы намекает на участие военного агента в этой операции, как минимум о дипломатической и организационной помощи. А тут такое!

– Придержал, значит? Охо-хо! Аукнется, – посулил он злорадно, – ох и аукнется! Государь, возможно, и простит, а вот общество – нет! Будь это хоть кто иной, можно было бы и замять, но мальчишка, ставший кумиром подростков доброй половины цивилизованного мира, случай резонансный.

– Василий Иосифович, Василий Иосифович… – покачал он головой, не скрывая лёгкого злорадства, – Не думал, что мальчишка так прославится? Или что? Неглупый ведь человек, а поди ты… Впрочем…

Вернувшись глазами назад, он ещё раз перечитал о прохладном и высокомерном отношении к нижестоящим, покивав задумчиво. Пажеский корпус, лейб-гвардия, академия Генерального штаба, офицер для поручений, адъютант, снова офицер для поручений, но уже штаб-офицер. Каста!

Неглуп, образован, но настоящей народной жизни не знает, и вся его блестящая армейская служба просквозила мимо непосредственного командования нижними чинами. В привычных ему рамках, наверное, достаточно эффективен, а вот за их пределами…

– Впрочем, – Посников задумался, – а действительно ли он умён? Или просто… сын прославленного и влиятельного генерал-фельдмаршала?! Где там свои заслуги, где отцовы…

Толстое, многостраничное письмо Александр Сергеевич читал предельно внимательно, и добравшись до тетрадки, подписанной как «Африканские записки», потерял счёт времени.

– … дорогой…

– А?! – вскинулся он на супругу, и заморгал, глядя на висящие на стене часы, – Однако…

– Прости, – повинился он, спешно одеваясь на приём, – зачитался. Очень уж интересное письмо, а потом ещё и такая, знаешь ли… Майн Ридовщина! Всё, милая, всё… идём…

Блиндированный наш состав ползёт довольно медленно, задерживаясь при всяком косогоре и подозрительном месте. Чуть начинается подъём, и паровоз начинает пыхтеть надсадно, выбрасывая в воздух клубы чорного, едко пахнущего дыма, оседающего вдоль всего состава. Из графика мы никак не выбиваемся, но слышать этот надсадный кашель, ощущать всем телом рывки состава, и вдыхать кисловатую угольную пыль, приятного мало.

Настежь приоткрытая вагонная дверь даёт приток несвежего воздуха, но при закрытии её – вообще зась! Африканское солнце изрядно накалило вагоны, а моё предложение наварить поверху штыри и натянуть полотняные навесы, не прошло.

Идею признали дельной, но увы – в несгоревшей угольной пыли вылетают подчас и кусочки несгоревшего раскалённого угля, губительного для полотнища. Натурные эксперименты отложили на потом, и как водится, времени на них решительно не осталось.

В товарном вагоне только мы с Санькой, самолёты, да всякое оборудование с запчастями. Охрана и хозяйственное отделение в соседних вагонах с обоих сторон.

Взяв губную гармошку, Санька принялся уселся в дверном проёме, наигрывая што-то бравурное, мотая в такт головой и босыми ногами. Я глянул в сторону аккордеона, но лениво. Разлёгшись на походной кровати, начал было подрёмывать, но несколько минут спустя в вагон заскочил Мишка, воспользовавшись очередной остановкой.

– Опять псалмы, – пожаловался он после недолгого молчания, когда вагоны снова тронулись, скрипя и лязгая.

– Буры, – односложно отозвался Чиж, прервав игру.

– Угу… планы говорены-переговорены, всё до мелочей в кои-то веки расписано, – продолжил изливать душу Пономарёнок, – так они то молятся, то псалмы…

– Может, в шахматы? – сменил он тему.

– А давай!

Достав подаренную недавно доску, я принялся расставлять фигурки, любуясь искусной и работой. Чорное дерево с платиновыми вставочками, да слоновая кость – с золотыми. Один из буров в охране вырезал на досуге, а другие – также на досуге, намыли золоту и платину. Щедр африканский континент, ох и щедр…

«– Такое если продать, – мелькнула непрошенная мысль, – всё Сенцово год кормить можно!»

Всколыхнувшуюся совесть успокоил школьными обедами и трудоустройством земляков на работу – хоть в Москву, а хоть и в Одессу! Отчаявшиеся да лёгкие на подъём получили возможность, а оставшиеся – землю. Хватит!

Получасом позже в вагон влез дядя Фима с Ёсиком, и я было подумал, шо к мине, но тот завёл разговор с Санькой, сговариваясь на героический портрет на фоне не то горы вражеских черепов, не то крокодилов, положенных поверх прайда львов. В общем, типичная дяди Фимина вкусовщина, с которой брат пускай сам и борется!

– Прогрессируешь, – похвалил я Мишку, наново расставляя фигурки.

– Всё равно продул, – отозвался тот.

– И не раз ещё продуешь, – киваю я, – фору в две пешки дать? Ты когда играть-то начал? Без году неделя, а уже каждая пятая партия на ничью сводится. А я, знаешь ли, игрок не из последних.

Ёсик, попытавшись успокоить папеле с его художественной вкусовщиной, отсел от него к нам, и как человек знающий, начал следить за партией.

– Шахматы – игра полководцев? – провокационно спросил он, явно надеясь на интересный спор и немножечко срача с милым его и нашему сердцу одесским антуражем. Скушно!

– Угу, – не подымаю головы от доски, – отчасти. Это скорее математика, чем чисто полководческие штучки. Просчитать я могу на несколько ходов вперёд, удерживая притом в голове не один десяток вариантов, а вот всякого рода социология – это к Мишке. Я могу, и без врак – хорошо, но он лучше.

– Все эти… – прервавшись ненадолго, зависаю над доской и таки делаю ход, – штучки по части человеческих душ, это скорее Мишка, с его прокачанным богословием. Поступки отдельных людей я могу предсказать немногим хуже, а массы – зась!

– Богословие, значит, – вздохнул Ёся, развалившись рядом, прямо на расстеленной на полу вагона соломе, – вот и папеле так же…