Когда ты будешь моей (СИ) - Резник Юлия - Страница 32

— Хочешь поколотить грушу?

— Что? — Марьяна застывает посреди холла с зажатым в руке ботинком.

— Говорю, можем грушу поколотить, если хочешь. Или ты — спать?

Марьяна кусает губы. Складывает обувь в специальный шкаф и пожимает плечами.

— Нет… Груша, пожалуй, сейчас самое то. Дашь мне что-нибудь переодеться?

Невольно настроение ползет вверх. Улыбка растягивает губы. Я таки увижу ее в боксерских шортах. Мечты сбываются…

— Конечно. Иди в зал, я сейчас.

Иду в гардероб, нахожу все необходимое и возвращаюсь в светлую, залитую дневным светом комнату. Марьяна стоит у огромного окна. Протягиваю ей вещи и, не отводя глаз, слежу за тем, как она переодевается. Если честно, я думал, она прогонит меня. Но нет. Кажется, наши отношения и правда вышли на новый уровень.

— У меня здесь нет подходящих перчаток. Придется затянуть потуже мои, но тебе все равно будет некомфортно.

Член в шортах стоит, как обелиск. Хорошо, что я надел свободную борцовку навыпуск. Она немного скрывает мою реакцию.

— Ничего. Как-нибудь переживу.

Я все еще ее не понимаю. И оттого боюсь. Чувствую в ней какой-то надрыв и бешусь, потому что не могу сходу определить его причину. Бинтую ей руки, надеваю перчатки.

— Помнишь о стойке? Вот так… — легонько бью по ноге ладонью, заставляя стать правильно. Еще раз медленно показываю основные удары. И едва успеваю отшатнуться, когда она неожиданно бьет. Не по мне, по груше, но в этом движении столько злости! Отступаю на шаг в сторону, с удивлением и все возрастающим беспокойством наблюдая за происходящим. Это не бокс. Это что-то другое. То, чему я хотел дать выход еще в спортзале. Марьяна колотит грушу, как одержимая. Забыв о стойке, работе ног, забыв вообще обо всем, чему я ее учил. А я стою, опустив руки, и не знаю, как это прекратить, и… надо ли? Может быть, пусть она выпустит это дерьмо? Чем бы оно ни было… От переживаний за неё мне физически плохо. Вместе с ударами с губ Марьяны срываются не то всхлипы, не то короткие вскрики. И мне тоже… тоже хочется заорать. От того, что счастье между нами так зыбко, что я боюсь его в любой момент потерять. От того, что ей плохо! Я же вижу — плохо… А я не знаю, как помочь, как забрать ее боль на себя, и просто смотрю, как эта боль ломает мою девочку, дробит ее хребет в кровавое крошево.

Марьяна бьет в последний раз, вкладывая в этот удар всю свою силу, и, рыдая, повисает на груше. Ее лицо мокрое не только от слез, но и от пота, по щекам растекается лихорадочный румянец. Тяну ее на себя. Целую влажные волосы…

— Ну все, все… Все, моя хорошая…

Она сотрясается от рыданий. Я, наверное, впервые вижу ее такой. Словно ее обнаженную душу вижу. Подхватываю на руки, несу в душ. Раздеваю — она не протестует. Впервые за долгое время она передо мной абсолютно голая. А может… вообще впервые. Но сейчас не до этого совершенно, поэтому я быстро мою ее, обматываю полотенцем и отношу в кровать. Меня все еще тревожит мысль о том, что же, мать его, случилось, но в то же время я понимаю, что спрашивать о чем-то прямо сейчас — глупо и излишне. Поэтому просто шепчу ей какой-то бессвязный бред о том, что все будет хорошо, о том, как люблю её, и тихо радуюсь, что Марьяна не отталкивает меня. Впервые…

— Что ты делаешь?

— Тебе нужно поспать.

— Скоро Полинку забирать.

— Я за ней съезжу. И, наверное, останемся сегодня здесь, да?

Не знаю, слышит ли Марьяна мой последний вопрос, когда я вновь заглядываю в ее лицо — она уже сладко спит. Глажу ее по шелковым волосам. Целую, едва касаясь кожи, и еще долго сижу вот так. Глядя на неё спящую.

Какой-то странный выходит день. На надрыве. Уверен, что после такого выплеска адреналина Марьяна проспит еще очень долго, поэтому, когда мне в голову приходит кое-какая идея, оставляю её со спокойной душой и еду в одно местечко, где мне точно смогут помочь.

Как-то Марьяна обозвала меня показушником. Может, я такой и есть. Не знаю. Я рос в ужасной бедности, и мое желание иметь все самое лучшее, наверное, понятно. В конце концов, я же не украл свои деньги, а заработал их тяжким трудом. И поэтому обручальное кольцо моей девочки должно быть са-а-амым лучшим. Самым, понимаете? А бриллиант — большим и чистым. Нет, просто огромным. На секунду меня тормозит мысль, что, возможно, Марьяна предпочла бы что-то более скромное. Элегантное и респектабельное. Но, хорошенько подумав, я решил — хрена с два. Кольцо выбирает мужчина. И если мне нужно, чтобы оно было видно даже из космоса, что ж, Марьяша… Прости. И уважь моих тараканов. Я ведь не так много прошу, не так ли?

Расплачиваюсь за покупку и сразу из ювелирного еду за Полинкой. На этот раз журналистов под садиком не слишком много. Да и малая, привыкнув, кажется, совсем перестала обращать на них внимание. Хотя язык все же показала. Занятные будут фото. Улыбаюсь, пристегиваю дочку и мчу домой, болтая с ней всю дорогу.

Зайдя в квартиру, прикладываю палец ко рту:

— Тш-ш. Не будем маму будить, хорошо?

— Холосо. Будем играть в коняшку.

— Супер. Кто сегодня будет конем?

Полинка всерьёз задумывается, видимо, прикидывая, справится ли она с такой ролью. Идет к детской, волоча за собой свой рюкзачок, и уже у самой двери замечает:

— Ты, папоська. А я буду плынцессой.

Ну, в принципе, не то, чтобы я претендовал на корону со стразами, но из образа выходить нельзя. Поэтому я сокрушенно качаю головой, будто такой расклад стал для меня не самой приятной неожиданностью. Мы играем с Полинкой, пьем обязательное молоко перед сном и укладываемся. Мне полагается прочитать ей сказку. Примерно так я и представлял свою идеальную жизнь. Горло перехватывает спазм. В последнее время я стал сентиментальным, как какая-нибудь барышня. Не знаю… Может быть, у каждого мужика когда-нибудь наступает такой период. Полинка засыпает, обхватив мой бицепс маленькой ручкой. Осторожно освобождаюсь и крадусь на цыпочках к выходу. Хотя это и лишнее. Моя малышка, как и мать, обычно спит очень крепко. Вроде бы звенит телефон. Иду на звук. Лена… Вот же черт!

— Господи, ну, слава богу! Я уже не знаю, что думать, — всхлипывает она. — Весь вечер ни до Марьяны, ни до тебя не могу дозвониться! Куда вы пропали?!

— Прости, я их к себе забрал и забыл предупредить.

В трубке повисает пауза.

— Навсегда забрал или так?

Смеюсь:

— Я тебе сейчас скину одну фотку, а ты решай.

Отключаюсь, фотографирую кольцо и отправляю фото будущей теще.

— Эй… — слышу за спиной, — ты что тут делаешь?

Оу… Вот, похоже, и все! Попался. Не то, чтобы я планировал что-то грандиозное по поводу кольца, но…

— Переписываюсь с твоей матерью. Она нас потеряла.

— Вот черт! — Марьяна зарывается рукой в и без того всклоченные волосы. Она такая милая со следом от подушки на щеке и сонными глазами. — А Полинка?!

— Полинка только что уснула…

Подхожу вплотную к Марьяне, обнимаю крепко, а потом, пока она еще не пришла в себя, надеваю кольцо на палец. Наверное, слишком буднично. Но меня и так рвет от эмоций на части. Как и Марьяну… Ее губы дрожат, когда она, вытянув перед собой ладонь, залипает взглядом на украшении. Единственном на ее руке.

— Нравится? — шепчу в волосы. А она плачет, так горько плачет, но, соглашаясь, трясет головой. И первой целует…

Марьяна

Он вкусный. А еще очень надежный. И это, очевидно, глупо — искать поддержки в том, благодаря кому меня так ломает, но… Никто кроме него меня не спасет. Вот так вот.

Прихватываю нижнюю губу Демида зубами. Тяну вверх футболку, оголяя идеальную мощную грудь. На такой и плакать гораздо сподручнее, и… Да много чего еще. Скольжу ладонью по гладкой бронзовой коже. Меня немного ведет от того, что случилось. На пальце непривычная тяжесть. Замираю и, отступив на крошечный шаг, любуюсь символом моей ему принадлежности. Таким ожидаемо крикливым и вызывающим, что невольно я улыбаюсь. А еще красивым. Кто бы и что не думал на этот счет. Выкусите!