Берлин - Париж: игра на вылет (СИ) - Чернов Александр Викторович - Страница 4

«Вот оно. Начинается. Когда доченька усатого прусского возмутителя спокойствия с заговорщеским видом всучила мне мишанино послание, хребтом почувствовал – попался. Обложат, как волка флажками, и выгонят на номер. Грамотно разыграли. То, что написал от себя и от брата Мишкин, очень умно. И догадались ведь, что если бы с их извинениями подкатился Вильгельм, я просто не взял бы этой бумаги в руки. Да, и ни у кого другого не взял бы! Но эти две дамы форменным образом поставили меня в два огня.

На жену грех обижаться, не похоже, что она была в числе заговорщиков. Хотя, едва поняла, о чем идет речь, тотчас стала тянуть в Россию. Элла знает, как тяжко я оскорблен. Но, по-видимому, считает, что прежнего не воротишь, а обиды забудутся. Тем более, что Ники сам попросил о примирении. Да, и дома все одно лучше…

Но, как же рано ВиккиЛу начинает заниматься политесом. В годы нашей молодости принцессы так себя не вели. Хотя история дает интересные примеры. Да-с…

После того, что Ники с братом высказали мне в письме, деваться было некуда. Но Зубатов?..

Сергей окатил меня при последнем разговоре таким холодом, что мне, пожалуй, надо бы было проигнорировать сию идею. Однако же, просит сама Зинаида Николаевна. Или, скорее, настоятельно рекомендует. Значит, знает больше, чем можно сказать прилюдно. Скорее всего, Зубатову поручено довести до моего сведения нечто срочное. Учитывая, что он нынче заходит к Ники едва ли не без доклада, понятно, кем именно…

Ладно. Послушаем, что там за муха укусила дорогого племянника, если меня нужно озадачивать этим прямо с дороги, перед всеми церковными делами, свалившимися на нас, будто снежный ком.»

Великий князь встретился с Зубатовым глазами. И, после пары секунд промедления, - легкий, едва заметный кивок. Подчеркнуто вежливый и снисходительно-холодный.

«Хорошо, милостивый государь. Если уж просите, так и быть. Но знайте свое место, никакого прежнего панибратства. Я ничего не забыл…»

Глава 1. Явка с повинной по истечении срока давности

Париж. Июль 1905-го года

«Каштаны негры продают на площади Конкорд…

Ага. Только нет тут пока ни «снежков», ни каштанов. Такая вот неприятность…»

Василий, мурлыкая про себя что-то лирично-митяевское, неспешно обошел кругом небольшое, кубическое строение «под неоклассицизм» с одним-единственным входом и круглым окошком в противоположной ему стене.

На крыше «домика Тыквы» восседала дородная каменная дама с надменным лицом и навершием в виде квадратной замковой башни на прическе. Собственно говоря, ни черт, ни выражения ее лица, он рассмотреть не мог, только вспомнить: впервые Василий увидел сие произведение монументального искусства без малого сотню лет тому… вперед.

Сегодня же - увы: статуя с головы и до пальцев ног была затянута черным крепом, превращавшим изваяние в мрачное напоминание об оккупации гуннами и самогó города Страссбург, который скульптура аллегорически олицетворяла, и всей провинции Эльзас, чей столицей исторический город-крепость являлся. И поскольку с точки зрения местных патриотов-реваншистов Лотарингия шла в комплекте к Эльзасу, монумент этот оказался для всех последователей Гамбетты, Мартена и Буланже идеальным объектом культового поклонения в стиле мекканской Каабы. А сама площадь Согласия – местом их регулярных сборищ и произнесения пафосных речей на тему «Не забудем! Не простим!..»

В былые времена Пляс де ля Конкорд успела побывать и площадью Людовика XV, и площадью Революции. При переходе от одного названия к другому, высококультурные парижане в щебенку разнесли конное изваяние их покойного любвеобильного монарха и вместо него украсили главную площадь страны громадной гильотиной.

Механизм этот оказался замечательным, высокоэффективным плодом европейского технического гения. Архаичные топоры, петли и колеса нашего Ильинского крестца или Болотной площади просто стыдно сравнивать с этим устройством по производительности. Поработало же оно тут довольно долго. Так, что вся земля между статуями коней Марли, ныне стоящими на месте сего безотказного агрегата, на метр с лишним в глубину была пропитана кровью. Вот такое во Франции своеобразное представление о согласии…

Подойдя к вывезенному из Луксора древнеегипетскому обелиску, Василий еще раз критически оглядел восьмерых каменных девиц, гордо возвышающихся по всем углам площади: Марсель, Лион, Нант, Бордо, Брест, Руан, Лилль и Страссбург.

«С какой стороны ни глянь, но и о женской красоте в монументальном искусстве у французов тоже свое, особе представление. На мой непредвзятый взгляд, наши «девушки-республики» с фонтана «Дружба народов» на ВДНХ куда симпатичнее смотрятся. Пусть телеса у всех и стандартные, «под Любочку Орлову», но что поделать, если Отцу народов нравились именно такие. А так… саму идею, конечно же, скоммуниздили у галлов. Знать, рикошетом от них прилетел и кусок исторической памяти: инициаторы создания выставки и три архитектора не пережили 37-го года. Как говорится, инициатива наказуема…

Но что-то Володя мой задерживается, неужели старик подложил-таки нам свинью? Или?.. Нет, похоже, вот и он. Идет, слава Богу, - Балк удовлетворенно хмыкнул, ухватив боковым зрением появление на углу, возле здания Морского министерства, невысокой, ладной фигуры Бойсмана, - Опоздание на семь минут вполне в рамках допуска. Газеты в руке нет, значит - без эксцессов. Это радует…»

- Как прошло, Владимир Васильевич? Без неожиданностей? Вижу, хвоста за собой не подцепил?

- Приветствую, Василий Александрович. Да, все в ажуре. Сын его освобожден, мсье Антуан получил вчера вечером телеграмму об этом от доверенного лица в Питере.

- От матери этого засранца?

- Судя по всему.

- Ну что же, одним помилованным жуликом больше, одним меньше. Ничего, Россия матушка такое надругательство над собой как-нибудь, да вытерпит. Вот они во всей красе - плоды внебрачных связей и безотцовщины. И топтать бы вороватому русскому отпрыску Антуана Рене Поля Лефевра де Лабулэ сахалинскую земельку лет десять, но…

Согласись: Дурново наш – красавец! Сумел Петр Николаевич порешать без лишних проволочек все проблемки, а главное, - без лишних вопросов. Чем дольше знаю его, тем больше уважаю старого фокстерьера. Но, Володечка, а что по нашему делу?

- Дядюшка Антуан все изложил письменно, как и обещал Вам. На словах он просил передать, что полагается на Ваше слово офицера и дворянина. В отношении названных им в записке французских персоналий - в том числе.

- Мог бы и не напоминать…

- Ну, старый человек, одной ногой уже в могиле стоящий и знающий это. Чего Вы от него хотите?

- Да, ничего не хочу, кроме как пойти перекусить и поскорее ознакомиться с текстом его чистосердечного признания. Может быть в «Максим» заглянем?

- Цены же безобразные, - с сомнением в голосе протянул Бойсман, - Давайте, куда попроще сходим, а? Не великие князья…

- Володечка, дорогой мой, я прошу Вас не перечить старшему по чину. Тем более, когда он вдруг вознамерился Вас угостить. Прости, но очень хочется зажрать говядинки под черносливом и без суеты прочитать исповедь старинного друга твоего семейства.

Кстати, ты ведь мне так и не рассказал подробно о том, на чем твой отец с ним столь близко сошелся. Согласись, что дружеские отношения между посланником Французской республики в Российской империи и простым лейтенантом Балтфлота, да еще и сыном выкреста-кантониста, - неординарная ситуация, не так ли?

- Их познакомил Авелан. С Федором Карловичем папа был дружен еще со времен американского похода. И так случилось, что племянница Лабулэ, гостившая у дядюшки, внезапно воспылала нежными чувствами к моему родителю. История вышла и грустная, и смешная. Девица вскоре успокоилась, укатила, но честность и такт Василия Арсеньевича француз оценил.