Мой самый любимый Лось (СИ) - Фрес Константин - Страница 3

— Давай, — скомандовала Анька, распуская на груди полотенце и тухнущим взором умирающего глядя в потолок. — Насилуй меня. Разочтемся за спасение и разбежимся, как в море корабли.

Теплая огромная ладонь финна накрыла ее руки, остановив и не позволив развязать полотенце, и Анька сама умилилась от того, как они выглядели в его руке — как крохотные ладошки лилипута, маленького человечка. Его огромная рука оказалась на удивление теплой и чуткой, и прикосновение сильных пальцев было осторожным, почти вкрадчивым, словно мужчина боялся ненароком причинить девушке боль.

— Это какая-то новая игра? — так же бесстрастно, не выдавая ни единой лишней эмоции, поинтересовался финн. — Почему «насилуй»? Вчера ты говорила, что предпочитаешь нежно.

— Испанский стыд, — выдохнула Анька, чувствуя, как щеки ее пылают. — Это когда я такое говорила?!

— Когда звала к себе, — ответил финн, внимательно глядя в Анькины страдающие глаза. — Ты просила сделать тебе хорошо и нежно.

— Я звала? И ты не воспользовался? — насмешливо уточнила Анька, впервые насмелившись глянуть в лицо мужчины.

— Я должен был быть уверен, что ты действительно хочешь этого, — ответил мужчина настойчиво. Он словно почувствовал, что язвительная Анька вынуждает его поступить плохо, дурно, пытается вытянуть из его души какую-нибудь гадость, но уступать ей в этом не спешил. — Пользоваться беззащитной девушкой нехорошо.

— Лось, ты всегда такой нудный?! — возмутилась Анька, поняв, что ее раскусили. Под его широкой ладонью было тепло и невероятно хорошо, и Анька очень захотела не думать ни о чем. — Если я с тобой поехала, это означает, что я поехала с определенной целью! И я вовсе тебе не «беспомощная приличная девушка», — внезапно Анька почему-то и от этого весьма лестного эпитета разозлилась. — Понял?

— Анри, — представился Лось, игнорировав обидное прозвище, данное ему Анькой. — Мне показалось, что вполне приличная, — еще более нудно и возразил финн, нарочно зля девушку сильнее. — Ты вчера отказывалась от выпивки вполне прилично. Если б он не подлил тебе в бокал…

— Вот хитрый, коварный Лось… — оторопело протянула Анька, понимая, что этот педант наверняка даже все капли «Бехеровки» посчитал, которые тайком от нее плеснулись в ее бокал с праздничным пузырящимся шампанским. — Подсматривал, кто чего мне подливает! Ты что, следил за мной?! — возмутилась Анька совершенно искренне.

— Присматривал, — поправил ее финн.

— То есть, наше столкновение не случайно, — зловеще клекотала Анька, нащупав, наконец, то недоброе, что так пристально пыталась разглядеть в мужчине. — Ты на меня глаз положил, и вовсе не спас, а шпионил и подкатил при первом же удобном моменте? Так?

— Не совсем так, — возразил финн. — Это ты ко мне подкатила. Я просто присматривал, чтобы тебе никто не причинил зла.

Внезапно Анька обнаружила, что финн находится от нее в опасной близости. Его гипнотизирующие серые глаза были снова прямо напротив ее глаз, его нос почти касался ее носа, а огромная лапища…

Коварные пальцы Лося сами распустили полотенце, развели его края в разные стороны, и теперь широченная ладонь мужчины поглаживала подрагивающее тело Аньки, ее округлую грудь, плоский девичий животик — осторожно, чуть касаясь, так нежно, что, наверное, его ладонь ощущала лишь нежную бархатистость ее кожи. Анька едва ли не в струнку вытягивалась, чувствуя пятна тепла, оставленные на ней его ладонью, и просто проваливалась в небытие, понимая, что еще миг — и все случится, и она не сможет оттолкнуть Лося, а напротив — вцепится в него всеми конечностями, и зубами в ухо для верности, лишь бы только эти невесомые прикосновения не прекращались, лишь бы он гладил и гладил ее — до полного растворения в ласке, до полной отключки всех чувств и мозга разом.

Секс для Аньки был чем-то… странным. Что-то вроде студенческого протеста с приковыванием себя наручниками к воротам посольства, вроде пьяного шумного праздника, легкой мишуры, которая сегодня красивая и сверкает, а завтра ее можно будет выбросить без сожаления в ведро. После него всегда наступало похмелье — сожаление, разочарование и смывающий воспоминания душ.

И только однажды Аньке было по-настоящему хорошо.

Тогда, в пору ее почти невинной юности, весь ее эпатаж и протест выражался в ярком макияже, взбитых на макушке волосах и кожанке в заклепках. Она была такая же, как все девчонки, и ни одна живая душа не подозревала даже, что папа Аньки — крупный воротила с приличными деньгами.

Тогда и его партнер — хищный, как акула, подтянутый, хитрый, обжигающе-опасный, — тоже не знал, кого подобрал у самого офиса фирмы. Аньке он не понравился, а вот она ему — да. И он принялся ухаживать, и очень скоро она, сама не понимая, как это произошло, оказалась у него в гостиничном номере.

А потом было это — внимательные, гипнотизирующие глаза напротив, немного шампанского и руки — горячие сильные ладони, которые касались и гладили невинное Анькино тело так, словно разворачивали шелк на мраморной драгоценной статуэтке. Бережно и нежно, так, как не касался никто и никогда.

От одних этих касаний Анька едва не кончила.

Что было потом, она помнила плохо; из глаз ее лились слезы, она в изумлении прижималась к мужчине, который целовал и целовал ее, и весь мир казался ей сплошным блаженством и болью одновременно.

Потом он уехал.

Анька, оглушенная первым чувством, сначала долго не понимала, что это такое произошло, потом ждала, что он даст о себе знать, а потом что-то в голове ее переключилось, и любовь стала похожа на праздник. Его долго ждешь и к нему готовишься, а потом он просто проходит и его выкидывают в мусорное ведро вместе с мишурой и блеском. Это не для каждого дня.

И вот теперь снова.

Касания рук Лося были такими, какими надо.

Анька уже толком не помнила лица своего первого любовника, но касания, теплую ласку, под которую хотелось подставить себя всю, она не спутала бы ни с какой другой. С всхлипываниями она извивалась, подставляя под его нежные пальцы белоснежный бархат свой кожи, и первый поцелуй от нее он получил как взятку. Жалкое касание ее дрожащих губ, выпрашивающих, чтобы его руки и дальше дарили ей тепло и веру в то, что любовь реальна.

— Пож… жалуйста, — выдавила из себя Анька, едва не теряя сознания от подкатывающего волнами наслаждения, когда его пальцы осторожно и чутко провели атласно заблестевшую полосу меж ее грудей. — Пожалуйста, возьми меня…

Лось прижался плотнее, навалился на нее, целуя уже сам, так, как Анька от него не ожидала — жадно, страстно, так, что у нее мгновенно вскипел котелок и крышечка зазвякала. Его ладонь меж своих ног она восприняла как должное, тем более, что у нее все уже горело от возбуждения, и влагу на его пальцах ну никак нельзя было выдать за воду, оставшуюся на ее теле после душа. Он гладил ее и там, меж ног, так же нежно и трепетно, и Анька едва не выла, едва не скулила, чуть не плакала от сбывшегося кайфа.

Нетерпеливо впиваясь ногтями в его мощную спину, Анька стащила, содрала с него нелепую белую рубашечку и едва не захлебнулась от восторга, ощутив его тело на себе, горячее, сильное.

«Это что ж такое творится, граждане, — в панике думала она, покорно обнимая мужчину ногами, запуская пальцы в его волосы, и целуя его так долго, как не целовала никого в своей жизни. — Хитрый Лось помчит меня сейчас в Нарнию? Только б ключик не подкачал… Боженька, если ты меня слышишь и любишь — жги, Господь! Сегодня гуляем на все!»

Никакими ключами к Нарнии Лось не пользовался.

Его Нарния запиралась на хороший, добротный, крепкий засов.

Анька, размякшая и зацелованная, расслабленная, заласканная, вдруг ощутила как нечто большое и упругое давит на ее слишком маленькую дырочку, и у нее от неожиданности распахнулись глаза. Ее словно аккуратно, осторожно, но натягивали, надевали на кол среднего размера. Анька снова ощутила себя девственницей, и даже напугалась и сжалась, зажмурившись.