Мой самый любимый Лось (СИ) - Фрес Константин - Страница 17

— Вот тут холодильник, — нудел Юргенсон, раскрывая перед уставшей Анькой необъятные недра, заставленные всякими вкусностями. Сковороды, натертые до блеска, висели в ряд над длинным столом, и Анька не понимала — или это элементы декора, или ими можно пользоваться?

«Да еб твою мать, — уже зло думала Анька, пластмассово ему улыбаясь, — он что, и дизайн полок хочет заказать? Открываешь, а там на оббитых пихтой стенах головы элитных мышей торчат?»

В холодильнике заманчиво алела крупная клубника, блестело фольгой шампанское, и Анька на автомате подумала — праздники у людей продолжаются, — пока до ее сознания не дошли слова нудного Юргенсона:

— Это все вам, чтобы вы расслабились и отдохнули после перелета. Завтра можете приступить.

Очнувшись от полудремы, Анька в удивлении вскинула на Юргенсона осоловевшие, уставшие глаза.

— Мне? Что?! — удивилась она.

— Да, вам. Хозяин хотел бы встретить вас как можно радушнее.

— Хозяин? — еще больше удивилась Анька. — Ну, то есть… Я думала… что хозяин — вы.

— Нет, что вы, — Юргенсон изобразил на своем носатом лице такую кислую улыбку, будто сам позарез хотел клубники со сливками, сыру и шампанского, но ему не давали. — Я управляющий. Живу в гостевом домике, это направо. Если что-то понадобится — вот внутренняя связь, — он указал на трубку компактного телефона, прикрепленную к стене у холодильника.

— А как же…

— Хозяин прибудет позже. Мне приказано предупредить вас перед этим. Не волнуйтесь.

И Юргенсон растворился в ночи, оставив Аньку одну в огромном роскошном доме, в похрустывающей ожиданием праздника тишине, наедине с целой горой вкусностей и с пылающим камином.

Анька отзвонилась Мише, устало бормоча и жуя ломтик сыра. На ту самую шкуру она перетащила гору подушек с дивана, и завалилась кверху задницей, понадежнее воткнув в белый ворс чашку с клубникой и высокий фужер на тонкой ножке.

— Ну, за Альпы! — тихо и торжественно произнесла она, салютуя бокалом окну, в стеках которого играли желтые блики огоньков. В бутылке оказался брют, обжигающе холодный и божественно вкусный, такой, какой она любила, и Анька, сделав всего один глоток, блаженно откинулась на белый мех. На потолке танцевали темные тени и яркие блики, и Анькины мысли текли медленно-медленно и счастливо. — И за тебя, Боженька. Ты в последнее время даришь мне все больше и больше подарков.

Внезапно ее мысли перескочили на личность Лося, и, кусая очередную ягоду, Анька вдруг подумала, что его тут очень не хватает. Вот здесь и сейчас он был бы кстати. Тут, в тишине и праздничной темноте, это было бы невероятно волшебно.

— Я знал, что найду тебя именно здесь. Ты говорила, что любишь мишек.

Аньке показалось, что она глядела на огонь и заснула, и теперь ей снится сон, такой, какой она хотела бы увидеть. Едва не расплескав свой недопитый брют, она подскочила, поперхнувшись ягодой, молниеносно обернулась, тараща глаза.

В дверном проеме, прислонившись к косяку, скрестив на груди руки, стоял Лось, и пламя камина отражалось в его серых глазах. Черт знает, как долго он там стоял, в тишине, наблюдая за кайфующей Анькой, лопающей ягоды и потягивающей холодный напиток из высокого бокала, но ей показалось, что давно. Его волосы влажно поблескивали — на улице пошел снег, а Лось, видимо, шел до дома без шапки. Тихо разделся, тихо прокрался именно сюда, к камину, где в качестве приманки бросил медвежью лохматую шкуру…

— Ах ты, коварный парнокопытный!.. — яростно выдохнула Анька, чувствуя, как сердце ее вот-вот выпрыгнет из груди. Сложить два и два было не сложно; сначала отец не обглодал Лося до костей, потом этот странный заказ, вкусности в холодильнике… — Сговорились!

Она не помнила, как подлетела к нему и вцепилась в его толстый свитер, не помнила, как заколотила кулачками по груди — с тем же успехом он могла дубасить стену из оцилиндрованного бревна, — и не помнила, как начался поцелуй, такой же головокружительный и обжигающий губы, как брют.

Анька терзала и рвала на Лосе его вязаный серый свитер, словно ее руки все еще ругали и отталкивали его, а сама целовала, целовала мужчину до головокружения, откидывая голову и позволяя его ручищам забраться в свои волосы, растрепать их, одним взмахом стащить с себя теплую зимнюю кофту и обнять мягкую округлость грудей.

— Лосик мой, — шептала Анька, ощутив под спиной мягкую медвежью шкуру, и проваливаясь в его ласку, в его запах, которым не могла надышаться, который пила вместе с поцелуями и не могла напиться, — дурак ты безрогий! Я же прибью тебя сейчас…

Лось не отвечал; его ладони бережно сжимали ее тонкое тело, он лицом то зарывается в ее растрепанные волосы, то прижимался к ее груди, так же упиваясь ее запахом, ловя губами чувствительные соски, прижимаясь к Аньке нетерпеливо, до дрожи, приникая к ней всем телом, словно боясь, что она сейчас исчезнет, убежит.

Анька снова обхватывает ладонями его лицо, приникает к его губам, и радость бьет в ее голову сильнее брюта, Анька готова кричать и смеяться, понимая, что Лосю было так же несладко, как и ей, и что ее поступок, ее бегство — это всего лишь ее страх и недоверие, которое коварный Лось утопил в сегодняшнем шампанском.

И этот нудный Лось готов шаркать копытцем, успокаивать ее, убеждать, приручать и терпеть ее колючее, обидное недоверие, хотя его уже колотит от желания и нетерпения. Но он будет молчать и приглаживать ее ощетинившуюся шкурку, чтобы не дай бог не вспугнуть ее…

— Лось, я хочу тебя! — шепчет Анька требовательно. — Я просто умру, если нет. Считай меня развратной лосихой, у которой дикий гон, но я хочу тебя.

Лось молчит; впрочем, Аньке нравится его молчание, которое имеет так много разных оттенков и полутонов. Он нехотя отрывается от нее, тяжело дыша, поднимается — пламя разукрашивает теплыми отблесками его могучую грудь, — и агрессивно, нетерпеливо сдергивает с Анькиних ног джинсы, сбрасывает свои, обнажаясь быстро, без капли стеснения и замешательства. Когда его ладони снова скользят по ее коже, и Лось склоняется над Анькой, она нетерпеливо стонет, растворяясь в его теплых прикосновениях. Он знает, что ей это нравится; он готов ее гладить всю ночь, хотя пальцы его дрожат, и Анька бессовестно этим пользуется, проваливаясь в сладкую негу.

Коварный Лось изглаживает ее всю: мягкую грудь с остренькими торчащими сосками, атласные бока, греет ладонью животик, обнимает стройные бедра, покрывая поцелуями всю Аньку, а затем вдруг резко, почти грубо разводит ее ноги, перехватывает их под колени, и Анька взвизгивает, обнаружив себя беспомощно развернутой перед ним, с открытым перед мужчиной самым чувствительным своим местечком, которое властный Лось целует тоже грубо, чувствительно прихватывая губами нежные губки.

— Ва-а-а, — взвывает Анька, вцепляясь пальцами в белый мех, потому что эти грубые, жадные поцелуи будят в ней восхитительный, острый, сладкий стыд. — Лось, ты животное!

Лось снова промолчал, мстительно дразня языком ее клитор и еще жестче удерживая ее разведенные ноги, удерживая Аньку в такой же беззащитной позе, яростно вылизывая ее и чуть накусывая припухшие ткани. И она понимает, что это Лосиная месть за ее недоверие.

— Помогите, — шепчет Анька, сходя с ума, в полузабытьи. Но Лось свирепствует все больше.

Он отпускает Аньку лишь на миг, но лишь затем, чтобы переместиться и закинуть ее ноги себе на плечи. Склонившись почти к самому ее лицу, он пристально всматривается в ее затуманенные глаза, поглаживая возбужденным членом ее мокрое-мокрое лоно, чуть надавливая и дразня, и Анька воет от нетерпения, не в силах вывернуться.

— Лось, пожалу…

Ее жалкие слова обрываются криком, когда он резко входит в ее раскрытое лоно, и Анька распахивает глаза, перед которыми, кажется, вспыхивают все звезды Северного полушария.

— Изверг, — выдыхает она из последних сил, вцепляясь в его напряженные плечи ногтями, и следует сильный резкий толчок, от которого она снова вскрикивает и зажмуривается, плавясь в крышесносящих ощущениях.